Призрачный рай

Глава 42. 200 метров до смерти

Оззи

Колючка вновь отправляла меня ночевать на полу, когда мы поужинали и поднялись на второй этаж. Она сидела на кровати, поджав под себя ноги, и прижимала подушку, а я расхаживал по мансарде и поддразнивал ее.

— Вдруг ты нападешь ночью, покушаясь на мое тело? — из груди рвался громкий хохот, когда девушка надувалась, напоминая сыча. — Вчера ты уже предприняла такую попытку при свидетелях.

— Я могу покушаться только на твою шею, чтобы придушить, — Ливия повернулась спиной, накрываясь одеялом, и выключила светильник. Комната погрузилась во мрак, только из окон пробивался слабый свет, и завывал атлантический ветер. Я лег рядом, облокачиваясь на локоть, вторую руку запустил под одеяло и ущипнул ее за пятую точку. Колючка вскочила, как ошпаренная, и между нами завязалась небольшая потасовка, где я оказался победителем — кто бы сомневался — а фыркающая Ливия, из которой лился поток нецензурной брани, действующий на меня не так, как она желала, проигравшей. Я подмял ее под себя и заткнул дерзкий рот требовательным поцелуем. Сначала Осборн сопротивлялась, даже укусила за губу, только больше возбуждая, но затем притихла, расслабилась и покорно отдалась ласкам. Руки скользили по плавным изгибам, задевали грудь под тонкой тканью и двигались ниже. Я покрывал ее скулу воздушными поцелуями, спускаясь к шее, и ласкал чувствительное место языком. Уже конкретно рвало крышу от почти двухнедельного воздержания, особенно, когда Ливия лежала подо мной такая податливая и соблазнительная. Это реально казалось навязчивой идеей — скорее ощутить ее всю, почувствовать, как она дрожит и стонет. Просыпалось первобытное и дикое чувство обладать и подчинять волю. Я словно боролся с тенью, когда пытался утихомирить непрекращающуюся внутреннюю войну. Невозможно, искушение столь велико, что автоматически попадаешь в зону проигравших. Мучительная, невыносимая пытка, когда оказываешься в плену губ и рук… Невыносимая и такая сладкая… Мучительная и самая желанная цель… Что хочешь быть пленником вечно.

Сколько бесплатных идеальных тел испробовали мои пальцы? Сколько глухих стонов слышали уши? Они казались безликими. Когда утоляешь плоть, взамен даришь равнодушие. Поэтому я не запоминал ни имён, ни лиц, ни голоса… Кто кричал на мне месяц назад или два. Когда нуждаешься только в красивом теле, не интересно, что внутри. Они знали на что идут и соглашались. Это только их выбор — становиться толчком.

С Ливией действовали другие законы и правила, потому что я не только хотел брать, но и отдавать. Долбанное притяжение и законы физики с противоположностями. Каждая мышца ноет и жаждет одного — освобождения. Ливия… Ливия… Мой хрупкий запачканный чёрным ангел. Только с ней мятежная душа находит покой.

— Это дом твоей мамы, — прошептала Ливия, тяжело дыша, когда мне хотелось жестко войти в нее, без всякой нежности и показать, чего на самом деле она желает.

— И что? — плевал я, где мы находимся. Сейчас волновала только колючка и собственные ощущения, которые вовсю бушевали рядом с ней.

— Так нельзя… — бормотала Ливия, но ее тело говорило совершенно другое, а пальцы путались в моих волосах и гладили плечи. «Нельзя сводить меня с ума, малышка, дразнить и каждый раз обламывать. Ты же не думаешь, что я оставлю это безнаказанным? Милая Ливия, я отыграюсь сполна за то, что ты заставляешь меня сейчас испытывать».

— Не знаю такого слова, — улыбнулся, целуя ее за ухом. «Если потребуется, я заставлю стереть его из твоей головы, Ливия». Ее стеснение граничило со страстной натурой, и чем дольше она прятала вторую сторону, тем скорее хотелось познать каждый миллиметр.

— Все равно погода еще не изменилась, — в голосе Ливии слышалось одновременно разочарование и насмешка.

— Ты отлично портишь момент, Осборн, — сердито бросил и отстранился, запечатляя на губах легкий поцелуй. Ну, блять, что за *бучее невезенье?! Мое состояние еще хуже, чем в стеклянном доме, когда колючка сказала о гостях и неожиданных осадках. Я перевернулся на спину, подавляя дикое желание сейчас что-то сломать и несколько минут проклинал красные женские дни. Я безумно хотел единственную девушку, из-за которой терял контроль, но каждый чертов раз что-то мешало. Каждый, *баный, мать его, раз. Если бы она знала, чего стоило затушить этот гребаный огонь, спать в обнимку, но думать о том, как бы я ее будил… или просто не давал спать.

Я пялился тупо в потолок, затем приоткрыл окно и закурил, ощущая, как она смотрит.

— Почему именно фото? — спросил, поглядывая на девушку, и выпустил дым, который сразу подхватил ветер и унес в неизвестность.

Ливия пожала плечами, отвела задумчиво взгляд и тихо сказала:

— Потому что у фотографа есть уникальная способность видеть живые эмоции людей, а фотографии являются доказательством грустных и радостных событий. Человек умрет, но будет жить на снимках.

Я сосредоточенно слушал, смотрел вдаль, где холодные волны омывали скалы, и сквозь тучи не проступали звезды и луна. Только манящая темнота взывала в свои объятия, но я слишком долго отказывался от света и тепла, поэтому закрыл окно и вернулся к Ливии.

— Расскажешь еще какие-то истории, связанные с фото? — устроился удобнее рядом, подкладывая руку под голову и разглядывая ее лицо.

Ливия лежала на животе, водила пальцами по моей коже, пробуждая приятную дрожь, и над чем-то размышляла.

— На курсах мы проходили полный анализ ста фотографий, изменивших мир, из списка журнала Time. В основном в него вошли кадры, сделанные во время войн, терроров, катаклизмов, где… — она запнулась, мрак прятал эмоции, но я чувствовал ее напряжение и слышал, как дрожит голос. — Нельзя смотреть на них без слез и оставаться равнодушным, они буквально меняли жизни, представление людей о чем-либо и мировоззрение в целом. Какие-то кадры оказались первыми в своем роде, сделанные случайными людьми и ставшими свидетелями ужасных событий, смертей, — Ливия сделала небольшую паузу и вздохнула. — Но я не хочу говорить о грустном, — уголки губ чуть поднялись, — мне запомнился снимок, «Поцелуй на Таймс-сквер», у него не одно название. Его сделал фотожурналист журнала Life Альфред Эйзенштадт. Он прогуливался в Нью-Йорке по Таймс-сквер, когда президент Трумэн в 1945 объявил о победе в войне над Японией. Тогда вышло огромное количество людей, и Альфред бросился снимать празднование. Люди обнимались, целовались, плакали, но его внимание привлек матрос, который без разбора хватал женщин любого возраста и целовал. Фотожурналист бежал перед ним и снимал, однако ни одно фото ему не нравилось, пока матрос не схватил что-то белое, — колючка даже приподнялась, из голоса ушла печаль, и сквозила улыбка. — Альфред развернулся и нажал на кнопку в тот момент, когда матрос наклонил медсестру и поцеловал. Потом фотожурналист сказал: «Если бы она была одета во что-то тёмное, я бы их никогда не сфотографировал. Или на нем красовалась светлая форма — снимка бы не было».

— Почему? — поинтересовался я, улыбаясь. Как ни странно, но разговор помогал успокоиться.

— Потому что пара находится в центре кадра: он — в черном, она — в белом, — Ливия жестикулировала, пытаясь наглядно показать, о чем шла речь. — Это жесткий контраст, но на общем фоне они прекрасно гармонируют и создают всеобщую атмосферу ликования, какого-то восторга, усиливая глубину на заднем плане улицы. Представь, какие эмоции написаны на лицах окружающих, когда они знают, что война окончена. Это фото — произведение искусства, — восхищенно говорила она и смотрела сверху вниз, скрестив ноги.

— Да ты уже профи просто, — я легонько ущипнул ее за талию. Мне нравилось слушать Ливию, видеть благодушную улыбку и свет, который она дарила, ничего не требуя взамен. Эта мысль странно засела в голове, но я не хотел портить настроение и непринужденную атмосферу.

Она рассказала еще несколько историй и уснула, но меня терзала бессонница. Несколько раз запускал прохладный воздух в помещение и курил, слушая вой ветра и рокот разбушевавшегося океана. Смотрел долго на спящую Ливию, снова возвращаясь к странным размышлениям, и перебирал в уме воспоминания. Затем взял телефон, ища информацию об утесах и долине, долго читал, добавляя заметки на телефон, ответил на смс любопытных друзей, которые наяривали с тупыми вопросами и присылали фотки, и только ближе к рассвету отключился. Утром нас ждало маленькое путешествие.

Из сна вырвал орущий телефон, который я нашарил на тумбочке и мысленно обматерил, глядя на время. Бля… Может, нахер эти утесы и долину? Отключил будильник и упал на подушку, устало закрывая лицо рукой. Заряд энергии был на нуле, желание выбираться из кровати и объятий Ливии отсутствовало. Ну нахер достопримечательности. Подумаешь, снимали один из главных эпизодов в фильме «Гарри Поттер и Принц-Полукровка», где Альбус и Гарри оказались в центре жестокой бури возле мрачных высоких скал, откуда так и веяло смертью. Лучше в кроватке поваляться, чем посмотреть на устрашающие клифы.

Девушка пошевелилась, потерла глаза и вопросительно взглянула.

— Что случилось? — сонно пробубнила она и зевнула.

— Ничего, — притянул ее к себе, зарываясь лицом в волосы. — У нас еще два с половиной дня, чтобы увидеть утесы и долину, но лень куда-то переться…

Ливия сразу превратилась в живчика, быстро оказалась на ногах и взяла косметичку, подлетая к дверям.

— Поднимай свой зад и засунь лень подальше, — устремила в мою сторону колючий взгляд бодрая девушка, тогда как я напоминал унылое не выспавшееся чмо.

— Как мило, Осборн, у тебя такая богатая речь, — проворчал я, накрывая голову подушкой.

— С кем поведешься, того и наберешься, — язвительно сказала Ливия и приказала не спать, даже не думать о сне, который стучался и заманивал в свои лапы. Но после душа и кофе с тостами я чувствовал себя не таким разбитым. Мы собрали небольшие рюкзаки с вещами, закинули в багажник и сели в арендованный автомобиль. Нас провожала Арин и бордер-колли.

— Может, передумаете и поедете с нами? — переспросила в который раз Ливия, но мама лишь качнула головой, оглядывая нас, и улыбнулась.

— Езжайте и хорошенько отдохните. Жду фото, — сказала, прощаясь, Арин и помахала рукой вслед отъезжающей машине.

Утесы Мохер находились всего в трех часах езды на западе, поэтому пришлось пересечь Ирландию вдоль. К тому времени, когда мы добрались к знаменитой достопримечательности, погода окончательно испортилась, и моросил противный дождь. Ливия заметно приуныла и сказала, что вряд ли получатся качественные снимки. Я заплатил за парковку при въезде и вирт-гида. Нас предупредили, что подходить к клифам в дождь опасно: туман, сильный ветер, скользкие камни и трава унесли не одну жизнь. Поэтому желающих прогуляться в промозглую погоду было не так много. Некоторые прятались в туристических автобусах или машинах, но Осборн уперлась, нацепила дождевик, резиновые сапоги и вытянула наружу из теплоты салона. Я не очень переживал, что меня узнают, так как на голову накинул капюшон, а пол-лица скрывала черная маска.

Прямоугольные утесы тянулись на восемь километров вдоль побережья. Это довольно просторная равнина, покрытая нежной зеленью и цветами. Под заросшим травой холмом находился встроенный экологический комплекс, напоминавший дома хоббитов из «Властелина колец». Там располагались кафе-ресторан, магазины с сувенирами и купольная пещера с выставкой, посвященной четырем основным элементам: океану, скалам, живой природе и человеку. Нам включили мультимедийную презентацию, которая позволила осмотреть утесы с высоты птичьего полета и окунуться в жизнь главных обитателей — птиц и рыб. Ливия восторженно комментировала на протяжении недолгого просмотра, и ее поникшее состояние исчезло. Ладно, признаюсь, даже меня поразила красота скал, которым приблизительно шесть тысяч лет.

В кафе-ресторане View Cafe Cliffsс было занято только три столика, и мы устроились напротив панорамного окна, которое позволяло в полной мере увидеть утесы Мохер, поглощенные пока непроницаемым плотным туманом. Официант перед каждым положил меню, рассказывая о фирменных блюдах. В итоге, я и Ливия доверились ему и сделали заказ. На заднем фоне тихо играла народная ирландская музыка, мы негромко переговаривались и делились первым впечатлением. Я успокаивал вновь пригорюнившуюся колючку, которая повесила нос, пеняя на нелетную погоду, и говорил, что в любой момент может вылезти солнце. Когда нам принесли заказ, я включил вирт-гида, который рассказывал историю утесов и различные легенды.

— В древности эти территории населяли друиды — кельтские жрецы, обладавшие тайными знаниями. Когда они почувствовали, что их религии подходит конец из-за нашествия новых поселенцев, многие решили покончить жизнь самоубийством и бросились в море с самой высокой скалы. С южной точкой гряды утесов Мохер тоже связана печальная легенда. Когда-то ведьма Мал полюбила мужественного воина Кухулина и постоянно преследовала его. В надежде отстать от своей обожательницы, Кухулин легко перепрыгивал с камня на камень, удаляясь от нее, а Мал оказалась не такой ловкой, и, упав с утеса, утонула в морской пучине. Эта скала получила название Голова Ведьмы. Высота утеса составляет сто двадцать метров, далее на север она увеличивается, и самая высокая точка насчитывает двести четырнадцать метров. Здесь находится смотровая башня, выстроенная местным помещиком Корнелиусом О'Брайеном в начале девятнадцатого века, действующая поныне. Если погода хорошая, можно увидеть вдалеке Аранские острова и залив Голуэй.

После услышанного, я ухмыльнулся, допивая свой кофе.

— Эту легенду надо знать каждой надоедливой бабе, у которой вместо мозга грецкий орех.

Ливия, не отрывавшая взора от окна, скривилась и цыкнула.

— Почему сразу виновата баба? — она сморщилась, произнося слово «баба». — Мал всего лишь влюбилась, рассчитывала на ответные чувства, а этот воин, как трус, убегал и не мог сказать, что не любит и ничего у них не выйдет.

— Откуда ты знаешь, сказал он или нет? Ты же не была свидетелем этой драматичной сцены, — язвительно произнес, глядя насмешливо на девушку. — Есть бабы, которые не понимают слова «нет», хоть сто раз талдычь, и того, что нам, парням, неинтересно, когда они себя на блюдечке предлагают. «На, бери, я вся твоя, милый», — последнее предложение я пропел гнусавым голосом, и Ливия закатила глаза, скрестив руки. — Поэтому мужики от таких настырных бегут, куда глаза глядят. Тогда эти бабы превращаются в конченых стерв и мужененавистниц, когда им наглядно показывают «отвали, ты не нужна, найди другого несчастного и *би его извилины», и обвиняют во всем мужиков. Лучше бы в очереди за мозгом стояли, когда была возможность, но они тупили и в итоге под их черепной коробкой пусто.

Я откинулся на спинку деревянного стула, многозначительно глядя на хмурую колючку, которая жевала нижнюю губу и метала в меня искры ненависти.

— Что? Я не прав? — приподнял брови и наклонил слегка голову.

— Не все такие…

— А я не обобщал.

— … сложно бороться с чувствами, которые затуманивают мозг, — продолжила Ливия.

— Нечего затуманивать, когда в голове ветер гуляет, — едко вставил и усмехнулся.

— Этого не понять тому, кто не болел человеком и не любил, — резко выпалила она. — Как бы не старался избавиться от зависимости, ничего не помогает и не лечит. Страшно, когда любовь превращается в психологическое заболевание, но хуже, когда она не взаимна. Поэтому девушки ведут себя глупо, думают, что поступают верно, на самом деле закапывая себя еще глубже в могилу безответных чувств, — Ливия говорила на одном дыхании, смотря мне прямо в глаза, но после сразу же опустила взгляд на сомкнутые руки, слегка качая головой, будто винила себя за сказанное.

Я перестал улыбаться, и за столом повисла угнетающая тишина — мы оба погрузились в свои мрачные раздумья. Вспомнил слова неугомонной подруги Ливии, когда она стояла на громкой связи и проговорилась, что колючка давно влюблена в какого-то придурка. Тогда эта фраза влетела в одно ухо и вылетела через другое. Я не придал ей особого значения, так как был за*банным, после съемок и студии. А стоило… Хотя, не думаю, что меня что-то бы остановило. Когда являешься эгоистом, и перед тобой стоит конкретная цель, какие бы препятствия не встречались — можно даже по головам идти, причинять жуткую боль — все равно возьмешь свое, сквозь слезы и кровь. Чем дальше Ливия заходила, тем в большего эгоиста я превращался.

— Кажется, дождь закончился, — сказал я, прочистив горло. Ливия кивнула, пребывая в каком-то трансе, и мы покинули комплекс. Поначалу шли молча под пронзительным ветром, но приближаясь к утесам, начали перекидываться короткими фразами. Посетителей за это время не прибавилось: ждали хорошей погоды. Только экстремалы рисковали бродить по мокрым камням и траве.

Мы поднялись по ступенькам к вооруженной на самой верхней северной точке небольшой башне О'Брайена. Вдоль гряды на милю (1,6 километров) тянулась изгородь высотой в ярд (примерно один метр) из сланцевых плит, используемых в качестве строительного материала в девятнадцатом веке. На них были хорошо видны отпечатки ископаемых угрей, окаменевших тысячи лет назад. Ливия иногда останавливалась и фотографировала, затем показывала снимки. Когда мы стояли возле изгороди на смотровой площадке, рассматривая утесы в тумане, захватывало дух. В лицо бил сильный ветер и летели брызги от волн, но это не мешало восхищаться монументальной, суровой красотой. Скалы, вырезанные временем, одновременно очаровывали и вселяли страх. В воздухе парило множество разных птиц, о которых рассказывал вирт-гид: чайки, тупики, сапсаны.

Стоять долго в такую погоду было холодно, поэтому мы выбрали пешую тропинку и побрели вдоль утесов. Ливия шла поодаль, в отличие от меня: я подходил к краю под ее испуганные возгласы «Ты больной!». Трава и камни, покрытые мхом, сейчас были скользкими, но несмотря на опасность и таблички «Осторожно!», «Не подходить близко!», которые только подогревали интерес, я спускался и чувствовал, как кончики пальцев покалывает. Дыхание замирало, когда ветер и водные струи могли в любой момент сбить с ног и унести в морскую пучину, как ведьму Мал. Ливия ругалась и обзывала меня психом, а я ее трусишкой.

— Для кого построили изгороди и предупредили не подходить близко? — Осборн напоминала строгую училку, не хватало только указки для большего эффекта и очков в прямоугольной оправе.

— Для зануд. Боишься намочить штанишки, милая? — подкалывал насупившуюся колючку.

— У меня же нет вавки в голове, как у тебя, — отзывалась она, продолжая фотографировать меня и утесы. Погода пока не улучшалась, и снова моросил неприятный дождь.

Я аккуратно подошел к обрыву, но слишком близко, когда отделяли считанные сантиметры. В голове переключились выключатели, и я осознал, что нахожусь на волосок от смерти, камни в любой момент могут обрушиться и забрать с собой в бездну.

— Лавлес, чокнутый идиот, немедленно вернись! — крикнула Ливия и прикрыла рот рукой, оглядываясь по сторонам.

Я повернулся медленно к океану спиной и увидел в глазах девушки неподдельный ужас. Внутри творилось что-то ирреальное: я буквально кожей чувствовал, что парю, дальше только Атлантика и почти двести метров до смерти. В крови бежал сумасшедший адреналин, смешивался с диким восторгом и страхом сорваться, канув в ледяные воды океана. Лицо Ливии побелело от испуга, она нервно переминалась с ноги на ногу и непонимающе смотрела в упор.

— Что ты делаешь? — беспокойно спросила девушка и неуверенно шагнула ко мне.

Казалось, что почва под ногами исчезает — именно такие ощущения сейчас я испытывал, когда стоял над пропастью. Пан или пропал, либо ты, либо тебя. Чувствуешь, как смерть вот-вот настигнет, но смотришь с вызовом ей в лицо, высокомерно, презрительно, играешь, испытываешь судьбу. Себя. Ливию. Будто утесы сами диктуют условия и правила — все или ничего. Двести метров лететь одному или забрать с собой свет, чтобы он освещал путь и угас окончательно. Навсегда. И ты виновник его гибели. Вашей гибели. Жар опалял легкие и не давал сделать вдоха, по телу пробегала возбужденная дрожь, вызывавшая ужас и восхищение.

— Что ты чувствовала, когда стояла на крыше?

Ливия замерла, недоумевая, к чему я веду, и ее лицо еще больше омрачилось из-за печальных воспоминаний.

— Я ничего тогда не чувствовала.

Мы пристально смотрели друг на друга, и время замедляло ход: ветер не казался ледяным и порывистым, крики птиц не такими громкими, как и звуки океана. Я протянул ей руку, не разрывая зрительного контакта, но Ливия только нахмурилась, не понимая, что происходит.

— Ты боишься? — я не улыбался, ощущая сухость во рту.

— Габриэль, хватит, уже не смешно как-то, — серьезно сказала девушка, кусая губы.

— А я не шучу, Ливия. Ты боишься? — повторил вновь вопрос.

Она прикрыла на несколько секунд глаза, собирая все силы, и посмотрела на протянутую ладонь.

— Любой бы боялся за идиота, который играет со своей жизнью…

— Нет, ты не поняла, — перебил ее и слегка улыбнулся. — Ты боишься подойти и стоять вместе на краю?

В карих глазах Ливии читалось изумление и множество вопросов. Она хотела что-то ответить, но передумала и посмотрела куда-то в сторону. «Страшно? Я могу быть еще хуже, детка, ты лишь на полпути к бездне, обратной дороги нет. Ты либо со мной, неважно, какой ценой, либо стоишь в двух метрах и теряешь абсолютно все. Выбирай: все или ничего».

— Перестань.

— Это не ответ, — я до сих пор держал руку протянутой, пока неведомая сила с каждой секундой овладевала разумом. «Выбирай, Ливия», — душил цепким взглядом.

— Пожалуйста, Габриэль… — девушка боязливо сделала шаг и замерла в двух метрах.

— Это не ответ, — отрезал и увидел на ее лице настоящее отчаянье, будто она до последнего верила, что это розыгрыш. «Нет, милая, смотри, на что подписываешься сейчас. Отказаться от безумства или стать рабыней пожизненно. Я вечно буду гнить под твоей кожей, вызывать зуд, желание излечиться, но поздно будет… Ничего уже не поможет. Ты сама себя подведешь и уничтожишь».

Карие глаза постепенно наполнялись слезами, а пальцы Ливии, которые она поднесла к губам, дрожали.

— Боишься, что я превращусь в чайку и перенравлюсь тебе? — но девушка никак не реагировала на шутку и смотрела на протянутую ладонь.

— Пожалуйста, хватит, — умоляюще прошептала она, делая еще шаг, и вытерла скатившуюся по щеке слезу. — Ты же читал предупреждение, что скалы разрушаются каждый день от эрозии и собственного веса, какого черта тогда творишь? Чего ты добиваешься, Габриэль?

«Почему я так хочу убить свет в тебе? Почему это так прекрасно: испытывать силу и преданность? Когда же ты перестанешь борьбу и сдохнешь, ангел? Когда твои крылья превратятся в пепел? И почему… почему хочется самолично обрезать их и выкинуть?».

— Ответ, Ливия.

Под воздействием странных ощущений, которые руководили мыслями и сознанием, я разгонял по телу еще больший страх, когда видел его в глазах Ливии. Слезы, говорившие, как она переживает и боится, только усиливали этот эффект в разы. Да, выглядело ненормально, но в тот момент я наслаждался отрицательными эмоциями.

— Я не боюсь, — твердо сказала девушка и без колебаний двинулась ко мне. Как предсказуемо, ангел…

Время бежало в обычном ритме: тело взмокло, в башке пульсировало, а в спину буквально дышала смерть. Ветер хотел облегчить мне задачу, чтобы я оступился и навсегда канул в Атлантику. Но я уже получил желаемое, поэтому мой громкий смех остановил решительно настроенную Ливию, которая непонимающе смотрела и думала, наверное, что я окончательно рехнулся от полученной дозы адреналина. Я знал, что с ней будет весело.

— Ты серьезно? Я пошутил, — жаль, что фотик висел на шее Ливии, а не находился в моих руках, потому что ее выражение просто стоило зафиксировать на память: облегчение и невероятную злость. — Тебя так легко развести, Осборн, — издевался, видя, как она краснеет и готова вот-вот прибить меня. — Ты реально хотела, чтобы мы в лепешки превратились?

— Ты… — прохрипела она, поднимая глаза в небо. — Ты… Иди ты! Больной придурок!

Я не шутил, скорее, устроил маленькую провокацию. Точно больной придурок, знаю, но… Ливия в очередной раз доказала, что готова полностью погрузиться в человека и следовать за ним, даже если их, возможно, ожидает погибель. Не физическая, а духовная.

Колючка быстро шагала под мой веселый хохот по тропинке и обливала руганью. Она так злилась, что споткнулась и чуть не приземлилась задом в грязь. Я еле сдерживался, напрягая все мышцы лица, чтобы не заржать.

— Да отцепись! — услышал вместо благодарности и почувствовал нехилый толчок в бок. Осборн разошлась не на шутку, конкретно я ее взбесил. — Лучше бы в чайку превратился! Я бы тебе все перья выщипала и посмотрела, как ты полетаешь без них потом, кретина кусок…

— Вау, какая кровожадная, — присвистнул, играя бровями, но Ливия показала средний палец и поспешила дальше в сторону Головы Ведьмы.

Как по волшебству, тучи расступились, туман развеялся, показалось солнце и голубые отрывки неба. Мы замерли на полпути, как завороженные: из ниоткуда появилась радуга. Она, словно вынырнула из синих глубин Атлантики и запряталась в плывущих облаках. Зрелище потрясающее, как будто разноцветная лестница, ведущая в Рай. Ливия быстро сориентировалась и фотографировала невероятное природное явление, принимая различные позы и ракурсы.

— Эй, ненормальный, чего застыл? — окликнула девушка, я развернулся и оказался в кадре с дурацкой улыбкой на физиономии.

— Удали эту фотку, — пригрозил колючке, но она показала язык и крикнула:

— Ни за что! Поставлю в рамочку и буду злить тебя.

— Только потом не ной, милая, когда твоя задница посинеет, — ухмыльнулся и выхватил резво фотоаппарат, обнимая Ливию, и направил на нас. — Улыбочку-у-у…

Поставил над головой ворчуньи «рожки» и нажал на кнопку.

— Смотри, какая ты красотка, Осборн, — насмехался над сердитой девушкой, которая рассматривала фото и недовольно бубнила.

Мы дошли до Головы Ведьмы, любуясь утесами во всем своем великолепии и Козьим островом — каменным строением с ровными выступами, будто их вырезал умелый скульптор, где жили тупики. Не верилось, что это сотворила природа. Расположенные прямо на дорожках телескопы позволили нам понаблюдать за птицами и скалами вблизи.

Время за пешими прогулками на утесах пролетело незаметно, но впереди нас ждало еще одно путешествие в самое мистическое место Ирландии, поэтому с клифами Мохер пришлось прощаться. Мы возвращались к парковке, заглянув в несколько магазинов за сувенирами.

— Это самое завораживающее, что мне доводилось видеть в жизни, — голос Ливии казался измотанным. Она сделала паузу, задумчиво взглянув в лобовое окно, и вздохнула, когда я завёл машину и выехал с парковки. — Несмотря на красоту и величие, возникает страх. Особенно, когда рядом есть шутник, рискующий собственной шкурой…

«Ты всегда будешь проигрывать, ангел, а я буду твоим палачом и доказательством тому, что тьма играет грязно и нарушает правила».