Дубовый листок

Глава 21

Густой туман окутывал окрестности, когда мы подъехали к палацу, окруженному каналом со многими мостиками, — владению графа Плятера. К нему рекомендовал обратиться Иваницкий, чтобы получить верные сведения о местонахождении корпуса.

Нас впустили в ворота с необыкновенной поспешностью, и привратник тотчас послал человека в палац предупредить о нашем прибытии.

Оставив Гоньковского с пленниками и отпустив людей Иваницкого, я поднялся с камердинером на второй этаж. Граф уже ожидал меня. Это был пожилой мужчина, худощавый, слегка прихрамывающий на правую ногу, с гладко выбритым, еще красивым энергичным лицом и необыкновенно живыми глазами. Он выслушал мою претензию с откровенным изумлением.

— Уму непостижимо! Как вы проникли в Берестечко невредимым? Ведь оно опоясано московскими заставами, а в самом Берестечке стоят кавалерийский и пехотный полки и целая батарея конной артиллерии!

— Разве? — в свою очередь изумился я.

— Неужели вас никто не предупредил?

— Но мы ехали окольными путями и не заезжали ни в одну деревню… Где же генерал Дверницкий?

— Еще вчера он должен был прийти в Боремль — селение в восемнадцати верстах от нас. Москали опередили его на полутора суток, и я сразу послал ему навстречу верных людей. Они нашли ваш корпус в Лубачевке[45], предупредили об опасности. Генерал и свернул оттуда в Боремль.

— Как же быть?

— Придется переждать у меня сутки-другие. Под Боремлем есть мост через Стырь и прямая дорога на Дубно. Оттуда генерал пойдет на Радзивиллов[46]. Я сумею вас туда проводить.

Сидеть в Берестечке, когда корпус находится рядом! Я был настолько подавлен, что не подумал, что лично мне такая задержка весьма улыбалась.

Граф Плятер пригласил пройти к моим спутникам, чтобы сообща разместить их на отдых. Через полчаса вместе с Гоньковским я расположился в кабинете графа соснуть два-три часа. Пленников граф устроил сообразно их званиям, в надежном, как он выразился, и удобном месте.

Солнце прокралось в окно сквозь ветви старых лип, и я проснулся. Вспомнил, как судьба пощадила меня во Владимире. Теперь уже никакие силы не помешают повидаться с моей невестой! Представил себе, как радостно вспыхнут ее синие очи при встрече… Вскочил и начал одеваться.

— И чего тебе не спится! — проворчал подпоручик Гоньковский.

Осторожно постучав, в кабинет заглянул камердинер и пригласил освежиться в ванне. Я вылез из нее, как новорожденный.

В столовой нас ожидал граф с новостями:

— Дверницкий все еще в Боремле. Мост через Стырь сожжен русскими, и генерал его восстанавливает. Хоть бы успел! Имею сведения, что русские тянутся к Хриникам — это всего четыре версты от Боремля.

Моста там нет. Следовательно, и им придется повозиться с переправой. На все воля пана бога… Право, не думал я, что на старости лет буду жить столь беспокойно! Может быть, придется проститься с насиженным местом…

— Неужели вы, граф, так думаете? — воскликнул подпоручик Гоньковский.

— Даже очень думаю. — И бархатные глаза Плятера наполнились грустью. — Говорю откровенно, как поляк с поляками: как бы ни был талантлив наш генерал, он один ничего не достигнет. Уже десять суток, как он на волынской земле, а где же войска повстанцев, о которых говорят с декабря? Не знаете ли, кстати, куда пропал этот… как его… ну, эмиссар с длинной трубкой?

— Пан Хрощековский? — тотчас догадался я. — А давно ли он был у вас вторично?

— Не так давно. Пробыл здесь сутки. Говорлив необыкновенно! У него крепкая номинация от Народного Жонда. Мне он сказал, что едет отсюда в Кременец[47], но один проезжий пан уверял, будто этот эмиссар свернул в Галицию. Хотел бы я знать, поданы ли тяжеловозы генералу к Бугу?

— Не только к Бугу, а даже в Дружкополе их не было.

— Подумайте! — воскликнул граф. — Вот видите, я не зря беспокоюсь.

И граф перевел разговор на другую тему. Он, оказалось, интересовался геральдикой и пространно описал герб своего славного рода, берущего начало в Вестфалии.

— Граф, у меня к вам есть личная просьба, — отважился наконец я. — Мне необходимо повидать особу, живущую в Берестечке. Не стал бы вас беспокоить, если бы мог выйти из палаца открыто.

— Да-да, выходить нельзя. Даже у себя дома я не вполне защищен. Под всякими предлогами российские военные ежедневно ко мне заглядывают. Свидание устроить, конечно, можно. Пошлем сейчас верховую или карету, в зависимости от того, кто эта особа — пан или панна.

— Панна, — сказал я, чувствуя, что покраснел.

— Панна так панна.

Граф не стал расспрашивать. Он вызвал камердинера, приказал заложить карету и ехать по адресу, который я укажу, а сам деликатно отошел к окну.

Я передал камердинеру записку со словами:

— Усадьба находится в Пляшеве, Недалеко от церкви Богдана Хмельницкого…

— Очень хорошо знаем, — отвечал камердинер, взглянув на адрес, и удалился.

— Ну-с!.. — Граф Плятер отошел от окна. — Пока разыщут необходимую вам особу, угощу вас какой-нибудь книгой. У меня их тьма!

Он пригласил нас проследовать в библиотеку. Признаться, мне было совсем не до чтения, но, желая скрыть волнение, я взял первый попавшийся фолиант. Это было «Описание древних замков Волыни».

Я лениво листал его, пока на глаза не попался замок «Буромль». В фолианте было сказано, что этот замок стоял над Стырью, огражденный водяным рвом. Но меня смутило название, и я спросил графа, не есть ли это Боремль, где сейчас находится генерал.

_ Совершенно верно, — отвечал граф. — Польское «бур» и русское «бор» — один и тот же корень. Местность получила название как будто из-за мельницы, которая там была, а может быть, и теперь есть: «Як бор меле».

Я снова погрузился в чтение. Мне попался и план Буромля. От замка во все стороны расходились какие-то лучи. Это оказались подземные ходы, и самый длинный подходил к городу Перемелю. Я опять обратился к графу за справкой — далеко ли Перемель от Берестечка.

— Рукой подать. Только не город, а захудалое село. Впрочем, в старину это был бойкий город, а Берестечко, наоборот, — крошечной деревенькой.

Я показал план графу, и он заинтересовался. К нам присоединился и подпоручик Гоньковский. Графа смущало — как мог ход идти от Перемеля к Буромлю, когда на пути встречается два раза Стырь. Если бы река изменила течение, осталась бы старица.

Наконец сообща мы разобрались. Оказалось, что ход начинается не в самом Перемеле, а за Стырью напротив, и на этом месте стоит каплица. А под самым Боремлем ход спускался под Стырь.

— А сейчас эта каплица есть? — спросил я.

— Да. Уж не думает ли пан Наленч туда отправиться?

— Горю желанием, граф. Помогите только добраться до этой каплицы.

— Помочь-то я могу. До Перемеля можно пройти по коридору костела Тринитариев, а костел сообщается с палацом тоже подземным ходом. Но что толку, пан Наленч? Ведь Буромль-замок существовал двести пятьдесят лет назад, а теперь на его месте стоит палац графа Чацкого. И ходы-то, вероятно, за это время все засыпались.

Но я продолжал настаивать: надо попытаться. По крайней мере, мы будем знать, что сделали все возможное,

чтобы догнать генерала. Гоньковский меня поддерживал.

— Ну что ж, — сказал Плятер. — Можно проверить. Это и мне самому интересно. Риск — благородное дело!

Дверь библиотеки распахнулась, и камердинер, встав на пороге, доложил:

— Панна Ядвига Скавроньская.

— Как?! — граф Плятер, припадая на правую ногу, поспешил ей навстречу. — Что случилось, что панна вздумала посетить меня в такое необычное время? Здорова ли матушка? — он поцеловал Ядвигу в лоб.

— Мамуся, слава пану богу, здорова, — отвечала Ядвига с улыбкой.

— Познакомьтесь, панове. Это моя шестиюродная племянница, — и граф Плятер начал объяснять, какие линии родства и какие гербы соединились для того, чтобы создать у моей невесты столь симпатичного родственника. — Как видите, Панове, родство наше доказано, но вот, как следует меня величать — вуем или стрыем[48], мы все еще не разобрались, а поэтому Ядвига и называет меня по-российски…

— Дядюшка! — смеясь сказала Ядвига. — Вы прислали за мной карету с запиской пана Наленча, а он — мой жених.

— Как мир тесен и мал! — воскликнул граф. — Очень рад, что у тебя такой бравый жених. Пусть он тебе расскажет, какую авантюру задумал. Он и меня заразил. Если бы не нога и не возраст, я составил бы ему компанию. Итак, когда же вы думаете двинуться, пан Наленч? Может быть, подождем денек по случаю встречи с невестой, а?

Соблазн, признаюсь, был очень велик. Но мог ли я предпочесть личную радость долгу…

— Мы отправимся вечером, — отвечал я твердо.

— В таком случае, займусь приготовлениями к походу, а у вас с Ядвигой, вероятно, есть о чем поговорить.

И граф, поманив за собой подпоручика Гоньковского, направился к двери. На пороге он остановился и сказал Ядвиге:

— Прошу, если вздумаешь выйти на воздух, — только со стороны заднего фасада. С реки вас никто не заметит.

Мы сидели под вековым ясенем на берегу Стыри. Река сверкала серебром среди ярко-зеленых вешних лугов, окаймленных на горизонте зубчатой кромкой леса. По ней тянулась вереница плотов, груженных бревнами. Слышались песни гребцов. Легкий ветерок принес к нам аромат черемухи.

— Как хорошо! — сказала Ядвига. — И как не хочется думать, что совсем близко война, и не сегодня-завтра Берестечко

будет содрогаться от канонады.

— Да, это может быть…

— Как ты изменился…

— Огрубел?

— Нет… — она долго смотрела на меня и наконец сказала — Не огрубел, а возмужал. — И положила голову мне на плечо.

— Почему ты не ответила на мое письмо из Замосцья? Я ждал!

— Но как я могла ответить, если получила его через третьи руки и с таким опозданием!

— Ты не видела пана Хрощековского?

— Конечно, нет…

— Значит, он меня обманул? А я подумал было на тебя рассердиться, и как хорошо, что решил подождать…

— Ты мог сомневаться, Михал?

— Прости!

— Как я хотела быть с тобой в походе. Мог бы генерал

разрешить? Ты знаешь, я владею оружием…

— Терзаться, ежеминутно опасаясь за твою жизнь?! Нет! Любимые воинов должны быть в тылу.

— Я так боюсь тебя потерять… Говорят, людей, которые слишком сильно любят друг друга, разлучает судьба. Говорят, она не выносит слишком большого счастья. А я так сильно люблю тебя! Помнишь панну Фредерику? Как она нас торопила!..

Я и сам часто вспоминал об этом.

— А что, если… мы с тобой повенчаемся?.. Сегодня. Костел рядом. А свадебный пир отложим до лучших времен. Хочешь? — спросил я.

— И ты еще спрашиваешь!

— А мама?

— О! Она согласится! Только как же… я должна к ней поехать, приготовиться… Не хочу ни на минуту расстаться с тобой…

— И не нужно. За мамой попросим послать. Граф Плятер не откажет, остальное все есть— ты и я. К тому же ты в белом платье.

Мы отыскали графа. Он сейчас же послал за пани Скавроньской карету и договорился с ксендзом о венчании.

Вечером мы с Ядвигой стояли в костеле Тринитариев — лучшем из костелов Волыни. На левой его стене была огромная картина, изображавшая битву моих соотечественников с Богданом Хмельницким. Две статуи ангелов под самым куполом казались живыми. Хрустальное паникадило сверкало всеми цветами радуги. Из органа, украшенного фресками знаменитого итальянского живописца, лилась умиротворяющая музыка. В простом белом платье, с белой сиренью в волосах моя Ядвига была прекрасна!

На свадьбе присутствовали пани Скавроньская, граф Плятер и подпоручик Гоньковский.

После венчания ксендз вынес из алтаря старинную саблю.

— Эта сабля самого Вишневецкого. — Начертав ею в воздухе крест, он дал нам к ней приложиться, поздравил и благословил в поход.

— Не думала я, что так совершится ваше венчание, — со слезами сказала пани Скавроньская, обнимая меня.

— Будем надеяться на лучшие времена, — ответил я, стараясь немного ее ободрить.

На прощание Ядвига дала мне прядь своих волос, и я спрятал их на груди.