Дубовый листок

Глава 49

До рассвета я не уснул. Мысли о том, что я теперь свободен и могу не идти против совести и присяги, принесенной отчизне, о возможности встречи с собратьями, подняли во мне целый вихрь сладких надежд. В вихре этом смутно мелькнул образ маленькой Виги. Я тотчас отмахнулся. В конце концов я сделал для нее самое главное — спас жизнь и устроил в семью, где она нашла любовь и заботы. И на что я ей нужен? Под наплывом ежедневных впечатлений она забудет о моем существовании. В ее возрасте глубоких привязанностей, как и трагедий, не бывает. Уеду, уеду, уеду!

Я заснул ненадолго, и мне приснился Бестужев. Стоял передо мной, покачивал головой и говорил: «Ваш генерал был порядочным человеком, но он ошибался…»

Я что-то кричал в ответ, махал руками… Проснулся с мыслью, что надо идти выгонять коров Шерета. Вскочил! Но… шелковый бешмет и красивая черкеска напомнили о вчерашних событиях.

«Будь что будет! — подумал я. — Только бы не возвращаться к проклятой солдатчине… Значит не увижу больше Бестужева… И Воробьева не увижу, и Семенова, и Горегляда, и Плятера… Славные они люди. Но мало ли славных людей, которые тебе улыбаются до поры до времени, а если стрясется беда, вряд ли протянут руку…» На ум пришла Маринка, о которой с вечера я совсем забыл.

Вот и ты такой славный человек: улыбался ей до поры до времени, а когда над ней собрались тучи, отворачиваешься? Нет! Это было бы постыдно!

Я спустился к реке в надежде застать там Маринку. Тщетно! Мне сделалось не по себе. Я пробыл в плену около полутора месяцев и получил свободу, а она томится уже три года. Я был ее единственным другом, единственной надеждой, и теперь эта надежда рухнет… Но что я мог для нее сделать? Нельзя же из жалости отказаться от предложений Иддо. На свете более чем достаточно людей, заслуживающих сострадания. В конце концов есть же у нее родные! Пусть заботятся.

Мы завтракали вчетвером, и Белль спросил Залагодзского,

готов ли товар.

— Давно, — отвечал Залагодзский. — А когда вы собираетесь грузить?

— Ночью. Отплывем на заре, а то как бы опять не вышло скандала.

— О каком скандале идет речь? — осведомился Иддо. Залагодзский засмеялся:

— Если господину Беллю угодно, пусть он сам расскажет господину лейтенанту, да и господин Наленч, вероятно, ничего не знает. Забавная история.

— Вы не слышали о шхуне Виксен? — удивился Белль.

— Откуда? Солдатам такие вещи не рассказывают, — поспешил объяснить Залагодзский.

— Русские газеты кричали об этом чуть не полгода. Хорошая была шхуна! Правительство зафрахтовало[77] ее на мое имя, и я повез в Черкесию восемь пушек, двести четырехпудовых бочонков пороху, ружья и шашки. Все это, разумеется, было присыпано солью.

— Вот молодцы англичане, неправда ли, господин Наленч! — воскликнул Залагодзский.

Белль продолжал:

— Все обстояло как нельзя лучше, но в Геленджике нас заметил русский бриг. Пустился в погоню. Мы с капитаном рассудили — лучше всего как ни в чем не бывало встать в Анапе среди прочих судов. Выбрали местечко подальше от таможни и начали выгружаться. Но бриг тут как тут… Словом, поймали нас. Мы вертелись-вертелись, но куда денешься? Арестовали и шхуну и нас. Увезли меня и капитана в Одессу. Там мы отдыхали полгода. Следствие. Дипломатическая перепалка…

— Чем же кончилось дело? — спросил Иддо.

— Вы же видите — я на свободе и снова на Кавказе по тем же делам. России было невыгодно воевать с Англией, она и сделала вид, что во всем виноват купец Белль.

Англия ей поддакнула, заверила в лучших чувствах, а я отдохнул в Одессе, а потом на русские денежки вернулся в Константинополь. Жаль только шхуну — присвоили ее русские. Теперь ходит под их флагом. Так что же, пойдем за товаром? — обратился Белль к Залагодзскому.

Они ушли, а мы с лейтенантом Иддо принялись за дело. Он разложил на диване карту Кавказа.

— Мы находимся здесь, — Иддо ткнул карандашом в среднее течение реки Адегой. — Версты за три отсюда есть Лэд Моунтен — Свинцовая гора. Туда мы отправимся в первую очередь. Кстати, вам нужно купить коня. Сделайте это скорее. — Иддо вынул бумажник и отсчитал деньги. — Это турецкие пиастры. Итак, от Свинцовой горы мы проедем сюда — к горе Нако. Говорят, там есть руда.

С интересом я рассматривал карту. Геленджик был совсем недалеко. Верстах в пятнадцати от него я нашел мыс Дооб, где наши братцы, вероятно, уже отчислили меня в святые селения. А первый от аула приток Адегоя брал начало рядом с горой Нако.

— Вы знаете эти места?

— Нет. Впервые вижу карту Кавказа. Но, конечно, попади я туда, где был в походах, сейчас узнал бы. Вот, например, по реке Хаблю или Абину… А откуда мы сядем на кочерму, чтобы ехать в Порту?

— Вот отсюда — долина Пшад. Там нас, кстати, будет ждать еще один человек.

В кунацкую вошел Саид-бей — Залагодзский. Улыбаясь сел на диван и начал тоже разглядывать карту.

— Уже освободились? — спросил Иддо.

— Да. У меня спозаранку все было готово… Уморился нынче от смеха.

— А почему?

— Господин Белль принимает и говорит: «Товар-то подмочен»…

Залагодзский захохотал.

— То есть как подмочен? — Иддо засмеялся тоже.

— Очень просто… Геленджики всегда подмокают при отправке… Хи-хи!.. Одна есть там, пожалуй, самая красивенькая… В надежде, что ее забракуют, разодрала себе ногу. Отец или дед, хорошо не знаю, застиг ее за этим делом, и теперь у нее завязаны руки. Ногу забинтовали. Пока доплывут, рана затянется. А ревет — в ушах звенит. Я подошел, говорю: «Чего ты, глупая, плачешь?

Будешь счастлива. Такую красотку, наверное, сам султан захочет купить для гарема… А она знай свое — мама да мама! Что вы так серьезно смотрите, пан Наленч?

— Я?.. Да нет, это вам показалось. — И я устремил взор в карту.

— Большой груз у господина Белля? — спросил Иддо.

— Двести бурок, триста пятьдесят папах, шелк, воск, ну, и семнадцать геленджиков.

— Каких геленджиков? — воскликнул я. — Геленджик — крепость!

Залагодзский прямо-таки покатился со смеху:

— Уморил, пан Наленч! Геленджик — турецкое слово. Почему так называется русская крепость? Раньше там было место, где Порта торговала геленджиками — маленькими невестами…

— Какими невестами?! Чьими?!

— Пан Наленч совсем неопытен в таких делах… Ну — кто купит, тот и жених…

— A-а… Я думал, господин Белль торгует только солью и порохом.

— Совершенно верно. Соль и порох он возит сюда, а отсюда папахи, бурки и геленджиков.

— Так он же посол английского короля!

— Для черкесов. А для Англии он и купец.

— Удивляюсь.

— Чему? — лейтенант Иддо начал складывать карту. — Ведь эти геленджики — черкешенки. Сами родители продают их с большой охотой. И в Турции их любят. Говорят— самые красивые и страстные невольницы…

— Хотел бы взглянуть на этот товар, — сказал я.

— А кто пану мешает? Пойдите во двор к шеретовской сакле. Они все сейчас там, — сказал Залагодзский.

Белль стоял во дворе перед группой девочек со своим переводчиком и говорил ему:

— Скажи им, чтобы сейчас же перестали хныкать. Если у кого будет заплаканное лицо, не дам красивое платье.

Марина стояла среди девочек, и крупные слезы катились по ее щекам. Увидев меня, она захлебнулась, растолкала девочек, бросилась к моим ногам и громко зарыдала. Руки ее были скручены назади веревкой. Я наклонился и поднял Марину.

Белль и переводчик с изумлением смотрели на происходящее.

— Извините, господин Белль. Дело в том… Здесь небольшое недоразумение… Эта геленджик принадлежит мне! — выпалил я.

Я словно раздвоился, сам слушая себя, и удивлялся — откуда у меня появилось столько фантазии!

— Как?! — воскликнул Белль, — Как она могла принадлежать черкесскому ясырю?

Я притворно потупил глаза.

— Тем не менее это факт, господин Белль. Девчонка принадлежит мне так, как женщина может принадлежать мужчине… Не вполне удобно говорить. Это у черкесов строго преследуется, но надеюсь на вашу порядочность… Как бы у вас при продаже не случилось неприятности… Что скажет бей, который купит ее? Вдруг это будет сам султан?! Девочка очень красива.

— Вы правы, — отвечал Белль. — Однако же вы и ловкач! Нет, уму непостижимо. Как же вы умудрились? Где?

— Стоит пожелать, господин Белль. Девчонка на возрасте, кровь и у нее заиграла… Привязалась ко мне… Думаю, и вы не устояли бы…

Белль захохотал:

— Ну что ж! Не будем лишать поляка законного удовольствия. Но… я за нее уплатил…

— А, это мелочь, — сказал я, доставая пиастры, предназначенные для покупки лошади.

— Тогда все в порядке.

Белль взял пиастры и обратился к Маринке:

— Иди, греховодница, со своим господином. Уж так бы и сказала, каналья, а то корчит из себя святошу!

Счастье, что Маринка не понимала французскую речь. Я разрезал кинжалом веревку на ее руках и мы пошли в кунацкую.

По дороге я ей сказал:

— Пока мы с тобой у черкесов, помни: ты — моя Геленджик.

Она благодарно взглянула на меня полными слез глазами.

Залагодзский помог мне получить свободу. Он был для меня хорош, и я был ему благодарен за это. Но был ли он хорош вообще, если участвовал в такой позорной торговле? Достоин ли был называться поляком? — вот с какими вопросами я вошел в кунацкую.

С нескрываемым любопытством Залагодзский и Иддо смотрели на нас.

— Что это значит, пан Наленч? — спросил Залагодзский. — Почему вы привели девчонку?

— Господин Белль возвратил мне ее. Можно ли его подводить! Она уже две недели бегает со мной спать. Но, господа, прошу не выдавать этой тайны черкесам. Для них она еще только моя невеста.

— Вот это да! — воскликнул Иддо с загоревшимися глазами. — Оказывается, вы молодец! Даже в плену…

— Что ж! — сказал я ухарски. — Дело мужское. Жизнь дается один раз.

Я сел за работу. Кто бы знал, какой сумбур был у меня в голове! Зато сердце прямо кричало: «Ненавижу Белля, ненавижу Иддо, а Залагодзского презираю!»… Враги человечества — и мои враги, несмотря на то, что сделали мне добро. А Англия! Боже, как эта нация, кричащая о свободе, допускает такие дела? Не может быть, чтобы правительство Белля не знало, чем занимается его посол в Черкесии. А черкесы-то, черкесы! Неужели не понимают, что ни Порте, ни Англии не нужна их свобода, а нужны ископаемые, бурки, шелка и женщины!

И когда я понял все это, в голове сделалось так спокойно и ясно, как давно не бывало.