Дубовый листок

Глава 52

В тот же вечер пришла наша очередь сменять караул, и я был в числе разводящих. Солнце на Пшаде скрывается рано, и вторую смену мы отыскивали уже в густых сумерках по свисткам. Постовые стояли среди кустарника, обильно покрывавшего лощину. Впереди начинался подъем, который мы днем прочесывали. Я все ломал голову над воззваниями, найденными днем.

Из цепи сбежало трое. Все — поляки. Около полуночи я опять пошел проверять смену. Луна была уже высоко. Где-то впереди заплакал шакал. Немного погодя наверху появилось два огня. Они смотрели из тьмы, как глаза, потом опустились, исчезли и вновь появились. И так несколько раз.

— Словно кто машет, — сказал часовой, к которому я подошел.

Мы постояли, послушали. Шакал замолк, и огни пропали. Я пошел дальше. Опять заплакал шакал.

— Шакал-то, кажись, ненастоящий, — сказал другой часовой. — А может и нет, черт его разберет!

Эти слова меня поразили. «Не бойся шакалов! Помни, что источником свободы является свет!» — было написано в воззвании. Почему я посчитал это глупостью?! Я постоял еще, дождался, когда снова впереди замаячили огни и заплакал шакал, и, сняв двух часовых с поста, приказал следовать за собой. Мы поползли вверх по склону.

Мы сидели в кустах, затаив дыхание. На крыше дольмена, хорошо освещенный луной, стоял человек в чалме, а подле дольмена как-будто европеец. Он держал фонари.

— Что-то никого до сих пор нет, — сказал стоявший на дольмене. — Давайте еще посигналим. — Он подбоченился, задрал голову и завыл.

Надо признаться, делал он это мастерски! Поручив часовым «шакала», я бросился на сигнальщика, как когда-то на Гедроица, повалил, выхватил у него пистолет, и он сдался. А часовые вдвоем промахнулись: «шакал» успел юркнуть в дольмен, и теперь они вынуждали его выйти, шаря в дольмене штыками. Наконец это им удалось: чалма показалась из отверстия, а несколько секунд спустя, с помощью часовых, оттуда вылез и сам «шакал». От страха или от ночной свежести он дрожал. Каково было мое изумление, когда я в нем узнал старого своего приятеля— ксендза Залагодзского.

Пригрозив пленникам, что при малейшей попытке к бегству уложим их спать вечным сном, мы отправились к начальнику караула.

— Вот это наш бывший навагинец, — сказал я, указывая на ксендза.

— Не знаю вас, господин унтер, — жалобно отвечал Залагодзский. — В первый раз вижу…

— Полно врать! — прикрикнул начальник караула. — И я тебя помню!

На другой день меня сделали старшим унтером в роте. Штабс-капитан Воробьев сообщил, что у европейца, который оказался англичанином, нашли планы Абина, Николаевского и Александровского укреплений, хотя англичанин и уверял, что исследует кавказские руды. Может быть, это был новый помощник лейтенанта Иддо?

— Видно, опять будут переговоры с английским правительством. А ксендза, как только спустимся к морю, отправят в арестантские роты.

Здесь же, на Пшаде, к нам в роту вернулся Анисим Савченко. Услышав его очередную брань, я использовал свое новое положение.

— Унтер Савченко! Ты хорошо знаешь воинский устав. Как там написано насчет матерной ругани?

— Никак, господин Наленч.

— Так вот: я запрещаю тебе делать дополнения к воинским командам. Понял? Можешь идти.

Савченко взял налево кругом.

К троице Пшадское укрепление было готово. Впервые эти горы услышали русский парад. Назвав укрепление Троицким, мы оставили там гарнизон и рабочих для окончания мелких работ и ушли.

Чем дальше мы углублялись в горы, тем они становились угрюмей и величавей. Шапсуги, населявшие их, все неистовее бросались на нас. Мы теряли все больше и больше людей. Подъемы и спуски, подъемы и спуски… Камни, ямы, колючки, десятки трупов и нестерпимый зной. Как сейчас вижу майора Штейбена, раненного в обе ноги. Солдаты несли его на шинелях. Шесть лошадей и пятьдесят человек, обливаясь потом и кровью, спотыкаясь на каждом шагу, тащили на гору пушку. Два солдатика вели раненого товарища. Один из них споткнулся, и все втроем покатились в пропасть.

Наконец-то мы взяли последний гребень и оттуда не сошли, а скатились в ущелье Текос. Ноги уже не слушались. Солдаты падали от усталости. Набрел я на моего старого приятеля Петрова. Приказал встать.

— Оставьте, господин Наленч… Не могу…

— Встать, говорю! Знаешь, что приказал Вельяминов? Всех, кто не хочет идти, пристреливать…

— Стреляйте…

— Ну прошу тебя, встань! А генералу, думаешь, легко? У него ноги больные, а вот же идет!

Петров приподнялся, схватив мою руку, и встал.

— Вот то-то!

Но он не мог сделать и шагу. Какими глазами он смотрел на меня! Я понял: стыдно требовать невозможного. Взял его на спину, спустился в ущелье, положил на берегу потока, обрызгал ему голову, и он начал приходить в себя. Я сам еле стоял. Лег рядом и опустил губы в поток. Пил и пил, закрыв глаза, не имея сил оторваться. Штабс-капитан Воробьев взял меня за плечо:

— Что с тобой, Наленч? Ты можешь захлебнуться или лопнуть!