Дубовый листок

Глава 73

В Тифлисе я снял номер, привел себя в порядок и отправился разыскивать Вигу.

Я нашел ее жилище на берегу Куры. На звонок вышла темноглазая девушка. Внимательно посмотрев на меня, подалась назад, и глаза ее отразили недоумение и радость.

— Здесь ли живет Виктория Михайловна Абадзех?

— спросил я, пристально глядя.

— Дядя Михал! Неужели это вы?

Она меня назвала на вы!..

— Все-таки узнала!

Она была такая большая, что я не осмелился, как прежде, обнять ее, а только поцеловал тонкие руки.

Потом мы стояли и рассматривали друг друга и не могли сказать ни слова. Улыбались. Вера Алексеевна, я узнал ее голос, потеряла терпение и вышла на крыльцо.

— Куда ты делась, Вига!

Вышла и ахнула.

До позднего вечера я просидел в уютной гостиной и не мог наговориться. Владимир Александрович — уже подполковник, дома бывает наездами и все мечтает об отставке. Этого жаждет и Вера Алексеевна, которая всю жизнь прожила соломенной вдовой. В Тифлисе много старых знакомых, досуг проводят весело.

Узнал я от Веры Алексеевны запоздалую новость: командир Апшеронского полка Майборода, предатель Пестеля, покончил три года назад самоубийством, бросившись на кинжал. Я даже вздрогнул, услышав о конце, который когда-то ему подсказал в Пятигорске. Но не почувствовал угрызений совести.

— Может быть, Майборода перестрадал и понял, что другого выхода нет, — сказала Вера Алексеевна.

— Трудно решить, — отвечал я. — Он мог вполне покончить с собой и не страдая за предательство. Ведь он рассматривал свой поступок, как верность присяге.

Я не мог оторвать глаз от Виги. Все не верилось, что из той гимназисточки, с которой я расстался в Пятигорске, и из той грязной, обожженной и некрасивой девочки получилась такая красавица. Нет! Красавица — это слишком мало! Кроме внешней красоты была в Виге внутренняя, и она выливалась в ее взгляде — детски-доверчивом и по-взрослому серьезном. Недаром же говорят, что глаза — зеркало души.

— Что же ты теперь будешь делать, Вига? — спросил я.

— Замуж еще не собираешься?

Она покачала головой.

— Почему же?

_— Нет женихов. — И улыбнулась.

— Лукавишь? Не может быть! — Я перевел глаза на Веру Алексеевну.

— Конечно лукавит. Женихи есть, но Вига ни на кого не смотрит. Поругайте ее.

— Ну, положим, ругать за это нельзя. Значит, еще не встретился тебе, Вига, суженый, правда?

— Встретился, — твердо сказала Вига.

— Тогда в чем дело?

— Я ему безразлична.

— Ах негодный! Покажи мне его, вызову на дуэль за то, что недостаточно чуток!

Вера Алексеевна и Вига засмеялись.

— Я пошутила, дядя Михал.

Провожая меня, Вига спросила:

— А у вас когда-нибудь будет отпуск?

— Может быть, если доживу до окончания войны. А что?

— А вы куда-нибудь поедете?

— Да… Надо б съездить на Волынь, поискать брата и еще кой-кого.

— А я хочу побывать там, где вы меня нашли.

— Ну, пока это так же сложно, Вига, как и мне попасть на родину. Не думаешь ли ты вернуться в свое племя и жить в сакле? — пошутил я.

Опа ответила серьезно:

— Нет. Возвращаться туда не хочу. Пусть абадзехи пойдут моей дорогой.

Обе они взяли с меня слово, что я буду все время у них обедать. Я исполнял это слово, а после обеда всегда гулял с Вигой.

Я много рассказывал ей о декабристах. Однажды мы пошли на могилу Грибоедова. Там Бестужев когда-то, узнав о смерти Пушкина, служил панихиду о двух убитых Александрах и обливался слезами.

— Дядя Михал! — сказала вдруг Вига. — Давайте отслужим и мы пахиниду о трех Александрах и о Михаиле.

— Что ж! Только теперь придется поминать не трех, а четырех Александров. Одоевского тоже ведь убили.

Священник служил с чувством. Пришел мужчина с букетом, возложил его на могилу и подошел ко мне:

— Пан Наленч! Какая неожиданность!

Я пожал ему руку, но был смущен — не помнил его.

— Владислав Багриновский, медик. Мы в Пятигорске…

Мудрено было узнать. Вместо изможденного, замученного солдата передо мной стоял здоровый загорелый мужчина.

— А вы изменились! Распростились с военщиной!

Как?!

— Мне наконец повезло: спас жизнь командиру — сделал срочную операцию на месте боя. Вот и получил унтера, а потом предложили заложить в Сухум-кале ботанический сад.

Чудесная работа! Сюда приехал за черенками. Заодно заглянул к Грибоедову. Он и нам не чужой.

— Да! Не только в России горе тому, кто умен!

Это был первый известный мне соплеменник, который обрел на чужбине покой. А еще я был рад тому, что начало Сухумскому саду положил поляк!

Как-то раз на прогулке Вига спросила:

— Дядя Михал, почему вы не женились?

— Я был женат, Вига, но очень недолго.

Присев на скамье около Куры, рассказал ей о Ядвиге.

— В память ее я назвал тебя этим именем… А больше я никого не любил и, наверное, любить не смогу.

Мы молча смотрели на воду, и когда стало темнеть, я напомнил, что пора идти по домам. Также молча мы дошли до ее крылечка. Прощаясь, Вига подняла на меня большие глаза и сказала:

— Спокойной ночи, дядя Михал! Я… я хотела бы быть достойной той, чье имя ношу.

Милая девочка, она не могла бы найти ничего более ласкового для меня, чем эти слова!

Приближался день моего отъезда. Вига стала беспокойной. Я часто ловил на себе ее взгляд, точно она что-то хотела сказать, но не решалась. Может быть, ей было грустно расставаться. Все-таки кроме Воробьевых и меня у нее никого не было.

На прогулках она эти дни почти все время молчала. Напрасно я старался ее развлечь. На все вопросы о будущем отвечала: «Не знаю».

— Что с тобой, Вига? — наконец спросил я. — Что-нибудь случилось? Или, может быть, я навел на тебя сплин?

Она улыбнулась:

— «Сплин — это черная кошка с длинными когтями. Она забирается в душу и разрывает ее на части». Помните? Так объяснил Лермонтов.

— Как не помнить! Какая тогда ты была веселая девочка и ничего от меня не скрывала. Почему же не хочешь сказать теперь? Или за эти годы так отвыкла, что больше не доверяешь?

Вига потупилась и с явным усилием произнесла:

— Мне очень грустно, что вы уезжаете…

— Что же сделаешь, Вига. Пока война, мы не можем жить где хочется.

— И когда я была маленькой, вы говорили, что надо учиться, а когда выучусь, будем жить вместе…

— Да, говорил. Но кто виноват, что Владимир Александрович работает так далеко. Конечно, я был бы рад перенести ваш домик во Владикавказ или свой полк в Тифлис…

Мне и самому было грустно уезжать. Но я так привык, что мои личные желания должны быть на последнем месте и постоянно их подавлял. Подавлял, даже когда, может быть, этого и не требовалось.

Вечером, как обычно, мы сидели втроем. Вера Алексеевна что-то шила и рассказывала. Вига сидела у окна с кошкой, а я напротив, покачиваясь в качалке, слушал Веру Алексеевну. Внезапно меня точно кто-то толкнул. Поднял голову… Вига?! Новая Вига смотрела на меня с такой же тоской, как когда-то Марина…

В душе у меня поднялся ветер и понес к ней навстречу!

Всего несколько секунд… Я пришел в смятение. Ушел к себе раньше обычного. Вига не пошла меня провожать.

Я был рад, я не мог бы смотреть ей в глаза. Пришел к себе и метался. Любовь начинается с глаз — разве я об этом не знал? Знала ли это семнадцатилетняя Вига? Я знал и то, что любовь часто бывает слепой…

Думала ли об этом Вига? Я вдвое старше. Но мне было так хорошо, как никогда за пятнадцать лет. Девочка заблудилась, надо сейчас же уйти с ее глаз! А если не заблудилась и это и есть настоящее?..

Нет, я не смею об этом думать. Я не спал всю ночь. Утром взял себя в руки. Скорее, скорее уехать!

Все последние дни я старался не оставаться с ней с глазу на глаз. С особенным старанием уговаривал Веру Алексеевну составить нам компанию для прогулок. Вига была совершенно спокойна.

Я уже не боялся ее. Конечно, то была случайность. Настроение. И слава богу! Но какое горькое было на этот раз у меня «слава богу!»

Канун отъезда. Я прощался, обещая приехать, если буду в силах, к Новому году. Вига пошла меня провожать.

— Ну, прощай, Вига, — сказал я, в десятый раз доводя ее до крыльца. — Не забывай, как и прежде. До конца жизни я тебе дядя, и если что нужно…

— Не дядя! — выкрикнула она и закрыла лицо руками.

Я удивился такой вспышке. Но где-то в глубине души стало сладко…

— Ну если не хочешь иметь дядю, считай меня просто другом. Все забываю, что ты теперь взрослая…

И я взял ее за руки и слегка потянул к себе. Она вырвалась. Обвила мою шею и поцеловала в губы.

Голова у меня закружилась, как когда-то давно-давно, в костеле Босых Кармелитов.

Но я опомнился. Поцеловал ее руки и поспешно ушел.

«Боже мой, — говорил я себе, — неужели я люблю? Неужели меня может любить такая юная, такая красивая девушка? Неужели тринадцать лет назад я вынес из огня свое возрожденное счастье?».

Всю ночь я сидел у окна и спорил с самим собой.

«Ты взбесился, старый дурак! — говорил я. — Как ты смеешь об этом думать! Девочка увлеклась. Мало ли какие бывают случайности. Ты не должен, не смеешь ее смущать!»

Но я чувствовал вкус ее губ, я видел ее глаза, ее душу. Она была моя! И я сам становился юношей!

Я поднимался по долине Арагвы обезумевший. Только спустившись в Дарьял, пришел в себя. Голые скалы — это моя стихия.

«Как бы ни было это желанно — невероятно. У нее это все-таки увлечение! И незачем тебе мечтать о том, чтобы Терек помчался вспять и спустился в Койшаурскую долину!»

Вига мне не писала. Я послал на этот раз деньги и письмо только Вере Алексеевне. Просил передать Виге привет. А написать Виге я не имел сил.

«Чтобы вас не обижать, мы решили взять эти деньги, но уже наверняка в последний раз. Вига говорит, что больше не в силах их принимать. У нее на душе что-то неладно. Все время грустит. Обещала скоро вам написать», — сообщила Вера Алексеевна.

Но Вига так и не написала. Что она могла бы мне написать? Может быть, опомнилась и ей неловко за свой порыв? С кем не бывает!

Постепенно я успокоился и зажил прежней бирючьей жизнью. И был очень рад, когда нас отправили на реку Гойту рубить лес и истреблять Джарган-юртовские хутора. Там ни о чем не думалось.

Все прошло бы спокойно, но в начале декабря я был послан в новую рекогносцировку. Из нее вернулся с двойным результатом: передал Левковичу весьма ценные сведения и слег с серьезной раной в груди. К тому же в разведке мне пришлось пролежать несколько часов на снегу, и ревматизм опять проснулся в моих костях.

Меня доставили во Владикавказ в самом беспомощном состоянии и поместили в госпиталь. Очнулся я в половине декабря. Врач сказал, что опасность миновала, но лежать придется еще очень долго.

Я был слаб, как ребенок, почти все время спал и не мог выспаться.

Однажды днем проснулся и увидел в ногах кровати сестру милосердия. Сидя она дремала. Белая косынка скрывала ее лицо. Я приподнялся, и кровать скрипнула. Женщина встрепенулась… Я узнал мою Вигу.

— Лежите, лежите! — зашептала она, встав на колени у изголовья.

Я упал в подушки.

— Как ты здесь очутилась? — спросил, целуя ее руку.

— С оказией.

— И не побоялась завалов?..

— От вас так долго не было вестей. Потом узнала, что вы ранены. Теперь перевезу вас на квартиру и буду ухаживать, пока не поправитесь окончательно…

Я не возражал. Госпитали и лазареты успели мне осточертеть. Столько я их перевидал на своем веку!

Я и дома спал целыми днями, просыпался только помыться, побриться и поесть. А Вига… Бог знает что она вытворяла в моей квартире. Я не узнал своих комнат. Блеск, чистота, цветы. Исчезла дощечка с гвоздями, служившая вешалкой, появился платяной шкаф. Книги поселились тоже в шкафу. А однажды она принесла чудесного котенка. Он так громко пел, лежа у меня в ногах! Так уютно было дремать под эти песни. А рядом сидела Вига. Мне казалось, когда она берет мою руку, чтобы послушать пульс, здоровье ко мне возвращается горячим потоком!

Я любил смотреть на нее исподтишка, полузакрыв глаза Мы никогда не говорили о нашем прощанье в Тифлисе. Но я его вспоминал втихомолку. Это нужно было мне как лекарство. И я так мечтал о ней, зарывшись в подушки. Я позволял себе это, пока не встану. А потом я сумею взять себя в руки.

Это было ранней весной. Вига вернулась из города, принесла фиалки. Высыпала их мне на колени, и я, как когда-то умирающий Тадеуш, взял в пригоршню и погрузил в них лицо… Я был уже в состоянии ходить, собирался в Пятигорск на серные ванны. Вига же должна была с ближайшей оказией возвратиться в Тифлис.

Мне было страшно думать об этом.

И вот она пошла укладывать вещи. Я вошел в ее комнату и что-то спросил. Она не ответила. Стояла, наклонившись над чемоданом, и руки ее нервно перебирали белье.

— Что с тобой, Вига?

Я подошел, взял ее за плечи и повернул к себе. Вигины глаза были полны слез.

Я прижал ее к груди и сказал:

— Вига, а что если ты никуда не поедешь… и я исполню свое обещание быть всегда вместе?..

Она ответила мне не словами. Слова были уже не нужны.