Дубовый листок

Глава 24

Мы ушли из Боремля в полночь. Часть кавалерии была послана в обход по равнине, чтобы отвлечь внимание русских, остальные — прямиком на Берестечко. Было запрещено говорить вслух, курить, идти в ногу. Только за верхней боремльской плотиной, где мельница шумит, как бор, мы перестроились на обычный марш.

Посланный от авангарда сообщил, что прогнали казаков, ломавших мост в Берестечке.

Генерал приказал исправить мост, чтобы перевезти обоз и артиллерию, а после переправы уничтожить его до основания. Пехота и кавалерия перешли Стырь вброд.

Граф Плятер устроил нам роскошный прием. За завтраком он передал мне небольшой сверток и сказал:

— Ваша жена вместе с матерью по моему настоянию вчера уехала в Кременец. На случай вашего прибытия в Берестечко она оставила вам это.

— Чья жена? — удивленно спросил генерал. — Что это значит? Почему я не знаю, что ты женат?! И как ты мог жениться, не спросив на это разрешения своего командира?

— Извините меня, экселленция. Все совершилось так неожиданно и в такой обстановке… Я не имел возможности выполнить общие правила…

Генерал махнул рукой:

— Ладно уж, но я хотел бы повидать твою жену.

Я сказал генералу, что если все будет благополучно, я устрою свадебный пир и, надеюсь, генерал будет моим гостем.

— Дал бы бог, дал бы бог, — произнес он задумчиво.

В пакете, переданном графом, оказался небольшой портрет Ядвиги. Лучшего подарка я не мог ожидать. Я вскрыл пакет под ясенем, где еще недавно был с Ядвигой. Так же, как и в тот день, дул ласковый ветерок и пахло черемухой, так же шелестел ясень и перекликались птицы, а по Стыри шли плоты и лодки. Но все это утратило для меня прелесть.

Ксендз, который предпочел переправиться через Стырь вброд, а в Боремле устал меньше других, хлопотал об очередном набоженьстве. Чем больше невзгод терпел корпус, тем больше он заботился о наших душах.

Набоженьство состоялось у Тринитариев при участии тридцати четырех ксендзов, собравшихся в Берестечко из окрестностей. Мальчики, наряженные в белые одежды, звонили в серебряные колокольчики, а девочки сыпали перед ксендзами нарциссы, сирень, розы и другие весенние цветы. Но я не испытывал никакого душевного подъема на этой феерической мессе, и даже ангелы, сидящие

под куполом, не казались мне живыми, как в день моего венчания.

Лошади, оставленные у графа Плятера, оказались в полной сохранности, а гнедой аргамак приветствовал меня ласковым ржанием.

Мы ушли из Берестечка вскоре после полудня, провожаемые массой народу. Часа через три нас перегнал граф Плятер. Он переправил по Стыри все свои ценности в какое-то, как он сказал, «верное место», а теперь спешил в Радзивиллов, намереваясь оттуда пробраться в Галицию. Между прочим, он сообщил, что вскоре после нашего ухода со стороны Боремля к Стыри подошли русские части и приступили к восстановлению моста.

— Они не успеют его поставить сегодня, — сказал генерал, взглянув на небо. — Значит, в Берестечке они будут не раньше завтрашнего полудня. Но нельзя терять драгоценного времени.

Мы шли форсированным маршем до густых сумерек и заночевали в Хоцимье. Это невзрачное местечко запомнилось мне потому, что там на следующее утро генерал раздавал награды за боремльскую битву. Высоцкий стал майором, а я за подземный поход и взятие Крузенштерна и Винтулова был произведен в поручики. Если бы не тяжелые воспоминания о Боремле, я был бы вне себя от радости.

В Радзивиллове мы появились в самый разгар веселья жителей. Пользуясь тем, что российские чиновники испугались приближения нашего корпуса и удрали, радзивилловцы

забрались в таможню, вышвыривали оттуда штрафные документы, рвали их и пускали клочья по ветру.

Большая толпа встречала нас приветствиями и цветами. Генерал со штабом подъехал к русским пограничным столбам, на которых красовались двуглавые орлы.

— Отныне здесь польские владения! — сказал генерал и выстрелил в одного из орлов. Другого разбил Высоцкий.

Толпа кричала «ура».

На австрийской стороне, недалеко от пограничных столбов, виднелся небольшой дом. Оттуда к нам направилась группа конных. Это были австрийские пограничные офицеры. Они поздравили нас с прибытием и пригласили штаб в домик, где поднесли по стакану вина. Генерал провозгласил тост за здоровье австрийского правительства, а затем попросил хозяев принять для лечения в их ближнем госпитале раненых, захваченных из Боремля. Австрийцы сейчас же согласились, и мы с Анастазом занялись этой передачей.

В Радзивиллове была объявлена дневка. Туда приехали маркитанты из соседних местечек, обозы с продуктами и фуражом, а также наконец появились тяжеловозы, о которых мы до сих пор только мечтали. За каждого коня генерал уплатил по пять гульденов, чем вызвал удивление и благодарность. А к вечеру привели еще двух верховых коней с богатыми седлами и потребовали, самого генерала.

Он вышел.

— Мы думали, пан генерал не заплатит ни копейки за тяжеловозов, а потому припрятали этих красавцев. Теперь же мы их вам дарим.

Генерал поблагодарил и приказал уплатить за подарок тройную цену. Одного красавца вороного, с белой звездой во лбу, он отдал Высоцкому, а другого — майору Шимановскому.

Вечер мы провели дружной семьей, и, кажется, генерал еще никогда не был так весел. Он много говорил о Подолии

и надеялся, что там не подведут, как на Волыни, подбадривал нас — теперь недолго. В компании был, конечно, и ксендз. Узнав, что наш путь лежит через городок Почаев, он пришел в очередное волнение: в окрестностях Почаева[54] есть два места, где мадонна когда-то ступила на землю. Следы ее ног отпечатались на каменных глыбах Татр. Хорошо подойти хотя бы к одному и совершить небольшое набоженьство!

— Подождите, — сказал ему генерал. — Вот закончим поход, присоединим Волынь и Подолию к Польше, и тогда в течение трех дней будете совершать набоженьство в святых местах.

Следующий наш бивак был в деревеньке неподалеку от Вышинца[55]. На Вышинец генерал возлагал некоторые надежды. Там жил богатый граф Мнишек. Генерал отправил капитана Цетнера в разведку, а меня к этому графу с приглашением прибыть на свидание.

Палац Мнишка стоял на краю Вышинца, на холме, утопая в роскошной зелени парка, где, как и у всех магнатов, были расставлены статуи богов и били фонтаны.

Так от разных людей на Волыни слышали мы одни и те же слова.

Генерал низко опустил голову и тихо сказал:

— Спасибо, Панове, за правду.

Вот после этого разговора я пригласил Высоцкого под дерево и раскупорил венгерское графа Мнишка.

Высоцкий взял стакан, чокнулся и с горечью произнес:

— Неужели надо было пройти такой путь, чтобы узнать эту правду?

— Да! Мы-то, джултодзюбы, ничего не видели дальше бельведера и Саксонского плаца, а вы?

— Мы? Могу сказать про себя — уповал еще на магнатов. И, знаешь ли… вспоминаю наш спор по дороге в Замосцье… Кажется, и в самом деле прав твой Лелевель, и народ состоит из этих самых классов… У Плутарха же об этом, представь, ни единого слова! — Высоцкий хотел улыбнуться, но у него получилась гримаса. — Пане боже, что теперь будет?! На что я истратил свою жизнь?.. — и он взялся за виски.

Тут заиграли сбор, и мы тотчас ушли из Колодна.

Что наши дела плохи, понимали и солдаты. Куда девалось веселье, охватившее всех в Радзивиллове? Генерал уже никого не подбадривал. Он утратил веру и не хотел обманывать нас. Солдаты были голодны и измучены. И холера опять шла в наших рядах, отнимая последние силы.

Странно, никогда я так не любил моего генерала, как теперь, когда он был столь несчастен!