Лотосовый Терем

Глава 91. Запятнанный кровью меч

«Буль-буль-буль…»

В бамбуковой роще на горе за городком Атай стоял терем из повидавшей всякую непогоду древесины, украшенный резьбой тонкой работы. Изображённые мягкими, плавными линиями лотосы, целиком покрывая дом, будто покачивались. Если не обращать внимания, что несколько досок заменили, резьбу можно было бы смело назвать произведением искусства.

Сейчас перед воротами этого произведения искусства, служа временным очагом, лежало три камня, меж которых потрескивали наколотые дрова. В горшке для варки лекарств из грубой глины на слабом огне побулькивали целебные средства — и похоже, снадобье томилось уже какое-то время.

Под камнями всё ещё росла трава — видимо, очаг устроили недавно, дрова горели не слишком долго. Глиняный горшок выглядел новеньким, будто только что куплен — осадка от лекарств не видно, даже наоборот, сверкает чистотой. Что булькало внутри — неясно, не то ямс, не то батат.

Тот, кто варил лекарство, сплёл из коры и листьев бамбука гамак, подвесил между двумя крепкими бамбуковыми стволами и теперь сладко спал, накрыв лицо книгой.

От тихонько кипящего отвара разносился горьковатый аромат, от горящих дров веяло теплом, но неожиданно среди бамбука пронёсся лёгкий ветерок…

В роще было тихо и спокойно, по какой-то причине горький запах лекарства приносил умиротворение и безмятежность, помогал расслабиться.

У импровизированной «жаровни для перегонки лекарств» лежал, жмурясь и полуприжав большие уши, рыжий пёс. Казалось, он тоже дремлет, но чуть шевелящаяся шерсть на ушах и бегающие вокруг сощуренные глаза выдавали настороженность.

Маленькая белоснежная бабочка беззвучно залетела в рощу и запорхала над травами у «жаровни», как вдруг рыжий пёс раскрыл пасть — бабочка исчезла — облизнулся и улёгся снова, лениво сощурившись.

Человек в бамбуковом гамаке всё ещё спал, среди деревьев веял тихий ветерок, принося прохладу, солнечный свет понемногу иссякал, и становилось холоднее.

— Гав! Гав-гав-гав! Гав-гав! — залаял на спящего рыжий пёс, неожиданно вскочив на ноги.

— Хм? А-а… — Лежавшая на его лице книга хлопнулась на землю, он пошевелился, рассеянно посмотрел на шуршащие над головой бамбуковые листья и через некоторое время слегка зевнул. — Время пришло?

Рыжий пёс бросился к его гамаку с радостным выражением морды, изо всех сил виляя хвостом и поскуливая.

Поднявшийся с гамака мужчина был одет в серый халат, заплатка на рукаве слегка прохудилась, но одежда чисто постирана и высушена на солнце до мягкого и воздушного состояния, без морщинок на ткани. Если бы не чуть желтоватый оттенок белого лица и будь его облик чуть более выделяющимся, этого человека, пусть с натяжкой, но можно было бы назвать грациозным и прекрасным молодым господином. Но увы, он выглядел мягким и нерешительным, рассеянным и заурядным, кто даже в путешествии не отличит север от юга и востока от запада — видимо, слишком заспался.

Лекарство в горшке как раз выпарилось до середины. Оглядевшись по сторонам, он наконец встал, медленно сходил в дом за посудой, налил отвара чуть меньше, чем до половины миски, и неторопливо выпил.

— Если бы ты умел ещё мыть посуду, было бы прекрасно… — с сожалением сказал он, глядя на валяющегося кверху пузом рыжего пса.

Тот пропустил его слова мимо ушей и с ещё большим наслаждением свернулся клубочком на траве.

Глядя на питомца, человек в сером не сдержал улыбки, но пальцы его чуть ослабли, и миска со звоном разбилась о землю.

Рыжий пёс перевернулся, подскочил и бросился ему в объятия, щекоча руки пушистым хвостом. Мужчина присел на корточки и погладил собаку по короткой жёсткой шерсти, его пальцы двигались с некоторым трудом.

— Будь ты курицей, мог бы снести мне пару яиц, вот было бы… — пробормотал он.

Пёс повернул голову и прикусил его руку, сердито заворчав.

Человек в сером примолк, но улыбнулся ещё шире, потрепал питомца по голове, вытащил из-за пазухи пампушку с начинкой и сунул ему в пасть. Зажав в зубах угощение, пёс отошёл в сторонку и принялся есть. Мужчина поднялся на ноги и отряхнул руки.

Разумеется, то был Ли Ляньхуа, который с мечом в руках устраивал беспорядки в столице, а его рыжий пёс — любитель свиных окороков, «тысячелетний лис-оборотень». Фан Добин радостно женился на прекрасной принцессе и, само собой, теперь ему недосуг водиться со всякими бездельниками без звания и славы. Даже пожелай Ли Ляньхуа вручить ему подарок, ему не удалось бы этого сделать, и отныне увидеться с фума стало очень и очень непросто, так что он побыстрее уехал из столицы, прихватив с собой «тысячелетнего лиса-оборотня», за которым ему так нравилось наблюдать.

Понемногу темнело, всё в роще тонуло в вечерней мгле, словно исчезающий морок. Ли Ляньхуа стоял перед Лотосовым теремом, глядя на шелестящий бамбук.

Перед глазами у него висело чёрное пятно размером с голову человека, и куда бы он ни посмотрел, оно следовало за его взглядом. Слегка нахмурившись, он потёр глаза — похожее на призрака пятно сказывалось на его зрении. Бамбуковая роща перед ним погрузилась в сумерки, но было очень тихо, только вдалеке жужжали насекомые, внешний ряд стволов ещё ловил последние лучи солнечного света, играя прекрасной глубокой зеленью.

С нынешним зрением читать было тяжело, но всё ещё удавалось любоваться пейзажами.

Ли Ляньхуа левой рукой потёр пальцы правой — после того сражения в резиденции Лю, помимо неизбежного пятна перед глазами, его правая рука, прежде ловкая и подвижная, время от времени слабела, иногда он даже не мог удержать в ней палочки для еды.

Сейчас пятый лунный месяц.

Что же будет к восьмому?

— Гав! Гав-гав-гав-гав! — «лис-оборотень» вдруг вскочил, бросил пампушку, поспешил к хозяину, загораживая его, и сердито зарычал в сторону рощи.

— Ш-ш-ш, не шуми, это хороший человек, — ласково пожурил Ли Ляньхуа, и пёс чуть притих, но смотрел по-прежнему угрожающе.

Из темноты медленно вышел человек, Ли Ляньхуа на миг замер, удивлённый.

— Это вы!

— Я, — кашлянув пару раз, отозвался гость.

— Я ещё не ужинал, хотите, сходим вместе поесть лапши с луком? — с серьёзным видом спросил Ли Ляньхуа. — Вы уже ели?

— Нет. — На лице пришедшего отразилась горькая усмешка.

— Вот и замечательно…

— Я не голоден, — покачав головой, медленно заговорил гость. — Я пришёл… потому что слышал… что меч Шаоши у вас.

— А? — Ли Ляньхуа и позабыл, куда положил этот меч, ненадолго задумался и наконец вспомнил. — Он на платяном шкафу.

Видя удивлённое лицо гостя, он хотел было сказать, что это Фан Добин сделал для меча подставку, а на неё, в горизонтальном положении возложил меч, во всём Лотосовом тереме не нашлось достаточно большого комода, чтобы уместить её, так что пришлось устроить на шкафу — но такое объяснение пришедшему не пришлось бы по нраву, так что он лишь неловко улыбнулся.

— Я… Могу я взглянуть на него? — исполненным скорби голосом прошептал гость с измождённым видом.

— Конечно, — закивал Ли Ляньхуа, вошёл в дом, подставил табурет и достал меч с платяного шкафа. Заметив страдальческий вид гостя, он снова не удержался. — Послушайте… Ли Сянъи мёртв уже много лет, вы не должны…

Раздался звон!

Голос Ли Ляньхуа вдруг оборвался, хлынула кровь, забрызгивая изящные и плавные узоры на стенах Благого лотосового терема, заполняя углубления в резьбе и проявляя кровавые лотосы.

Гость неожиданно схватил меч Шаоши, вытащил из ножен, пронзил им грудь Ли Ляньхуа, а затем движением запястья выдернул и бросил на пол! «Тысячелетний лис-оборотень» зашёлся бешеным лаем, Ли Ляньхуа повалился назад, гость подхватил его тело, перекинул через плечо и, пользуясь темнотой, скрылся из виду.

— Гав-гав-гав-гав-гав-гав… — «Лис-оборотень» бросился вслед за ним, но цингун этого мужчины оказался слишком хорош, и за несколько прыжков он оставил пса далеко позади, только падали на землю капли свежей крови, совсем незаметные в темноте.

Засияли звёзды и луна, подобная яшме.

Пёс постепенно отставал, шуршали бамбуковые листья, всё оставалось таким же спокойным и пронизанным холодом.

Несколько дней спустя, на рассвете.

Лучи утренней зари освещали половину отвесной скалы за городком Атай, вершина горы поросла бамбуком, но хоть роща и находилась рядом с поселением, из-за обрывистого рельефа горы люди там почти не ходили.

Сегодня в это место, куда редко ступала нога человека, приехал смуглый учёный в сине-зелёном платье — восседая на козле, он дотрясся до вершины скалы, неведомо каким образом удерживаясь в седле.

Козёл добрался до вершины, учёный вдохнул напоённый ароматом бамбука воздух и с наслаждением покачал головой.

— Лжец! Я прибыл! — громоподобным голосом крикнул он.

В горной тишине отозвалось лишь эхо.

Смуглый учёный почесал голову — странное дело, Ли Ляньхуа хоть и медлителен, но никогда прежде не прятался от него в страхе.

— Лжец! Ли Ляньхуа! — снова завопил он, добавив истинной силы.

Неожиданно из рощи с лаем выбежал пёс. Смуглый учёный подскочил от испуга, присмотрелся и увидел, что это рыжая местная собака.

— Неужто мошенник моими молитвами вошёл в круг перевоплощений и превратился в собаку… — не удержался он.

Пёс бросился к нему, схватил зубами за штанину и потянул.

Ничего себе сила. Смуглым учёным, конечно же, был «Учащийся до седин» Ши Вэньцзюэ. Услышав, что Фан Добин взял в жёны принцессу и теперь, скорее всего, покинет цзянху и будет смирно нести обязанности фума, он нарочно приехал поглазеть, как Ли Ляньхуа скучает и тоскует, вот только не ожидал, что тот станет прятаться.

— Гав-гав-гав… — Пёс, словно обезумев, тянул его за штанину, и на душе у Ши Вэньцзюэ слегка похолодело — аромат бамбука, что доносил лёгкий ветерок из рощи, смешивался с чем-то ещё.

Запах крови!

Ши Вэньцзюэ отпихнул собаку ногой, соскочил с козла и бросился вперёд.

Он ворвался в рощу — перед глазами тут же предстал знаменитый Лотосовый терем Ли Ляньхуа, но двери были открыты, и ему сразу бросилось в глаза…

По земле змеилась дорожка кровавых следов.

Уже высохшие пятна тёмной крови выходили из дома, извивались по крыльцу и наконец, капля за каплей терялись в опавших бамбуковых листьях.

Ши Вэньцзюэ с широко раскрытым ртом недоверчиво смотрел на следы крови.

— Ли… Ли Ляньхуа!

В доме никто не откликнулся, со всех сторон дул ветер и слышался шелест.

— Ли Ляньхуа! — Голос Ши Вэньцзюэ задрожал. — Лжец!

В бамбуковой роще стоял пёс, который только что яростно тянул его за штанину, и его вдруг охватил холод Ишуй и свистящего ветра*. Ши Вэньцзюэ судорожно вдохнул и шаг за шагом медленно вошёл в дом.

Отсылка к древнему стихотворению “Песня реки Ишуй”: Ветер свистит, воды Ишуй холодны, храбрый герой уже не вернётся домой.

В главной комнате Лотосового терема расплылось кровавое пятно.

По скоплению брызг крови на стене Ши Вэньцзюэ, естественно, сразу признал, что такие бывают, если, проткнув человека мечом, вытащить оружие. Хаотичные пятна на полу — это кровь брызнула из раны. Чтобы натекло так много, рана должна быть серьёзной, возможно…

Взгляд Ши Вэньцзюэ упал на валявшийся на полу меч.

Меч сверкал, на гладком и прямом клинке ни пятнышка, даже упав в лужу крови, он оставался совершенно чистым.

Ножны лежали рядом.

На полу остался след от удара тяжёлым мечом.

Рука Ши Вэньцзюэ цунь за цунем приближалась к этому легендарному мечу, и когда он дотронулся до него пальцем, от холода оружия его сердце затрепетало. Это ведь знаменитый меч, что принадлежал великому герою, который боролся против сильных, поддерживал слабых, способный устоять против десятитысячной рати, меч, что не изменился, утонув в море…

Меч.

Душа воина.

Меч Шаоши.

Душа Ли Сянъи.

Но столько крови, столько крови… Ши Вэньцзюэ сжимал меч всё крепче и крепче…

Возможно ли, что им… неужели им…

Убили Ли Ляньхуа?

Кто убил Ли Ляньхуа этим мечом?

Кто?

Кто…

Ши Вэньцзюэ задрожал, его смелость дала трещину.

Не прошло и нескольких дней, как в усадьбе «Сотня рек», ордене «Сыгу», Шаолине, Эмэе, Удане и других обществах цзянху все получили известие: хозяин Благого лотосового терема Ли Ляньхуа по неизвестной причине стал жертвой коварного нападения и бесследно пропал.

На пике Сяоцин Фу Хэнъян уже два дня как узнал новости, ему сообщили вовсе не первому, но нельзя сказать, что промедлили. Ли Ляньхуа хоть и числился лекарем «Сыгу», очень мало времени проводил в ордене — в последнее время участились стычки с бандой «Юйлун», но этот человек никогда не появлялся, предпочитая держаться подальше от бурь и штормов. После истории с гробом Лун-вана Фу Хэнъян уже понимал, что этот человек не так-то прост, обладает и умом, и везением, и теперь от известия, что он стал жертвой и бесследно пропал, неизвестно, жив или мёртв, его охватило странное, неописуемое чувство.

Что за человек мог замышлять недоброе против Ли Ляньхуа?

В это же время в усадьбе «Сотня рек».

Ши Вэньцзюэ пил чай.

Не то, чтобы ему не нравилось, но сейчас даже самый превосходный чай для него не имел ни вкуса, ни аромата.

Он проторчал в «Сотне рек» уже три дня.

Цзи Ханьфо находился рядом, Бай Цзянчунь ходил по комнате взад-вперёд, Ши Шуй сидел в углу, поджав под себя ноги — не то медитировал, не то изучал какое-то невиданное боевое искусство.

В комнате висела тишина, пусть здесь и находилось несколько человек, но все с мрачными лицами хранили молчание, никто не проронил ни слова.

Через половину большого часа Ши Вэньцзюэ наконец допил свою чашку чая и кашлянул.

— Всё ещё нет новостей?

Обладая превосходным цингуном, Бай Цзянчунь двигался беззвучно, услышав вопрос, он проделал по комнате ещё несколько кругов, прежде чем ответить.

— Нет.

— Великая «Сотня рек», чьё имя гремит в цзянху, всеобщая надежда и место, где судят добро и зло, не может даже одного живого человека найти… — возмутился Ши Вэньцзюэ.

— Откуда ты знаешь, что он ещё жив? — холодно спросил Бай Цзянчунь. — Я осмотрел место с городком Атай, и, судя по пролитой крови, боюсь, он не выжил. Если его разрубили на куски и скормили собакам, даже тридцать «Сотен рек» не отыщут его живым.

Ши Вэньцзюэ даже не разозлился, плеснул себе ещё чая, словно вина, не боясь обжечься.

— Цзянчунь, — медленно проговорил Цзи Ханьфо после долгого молчания, но речь повёл не о Ли Ляньхуа. — Сегодня утром Цзяо Лицяо послала людей атаковать седьмую тюрьму.

Бай Цзянчунь замельтешил ещё быстрее, так что у присутствующих закружилась голова и перед глазами поплыли круги.

— Седьмая тюрьма под скалой Юньдянь… — наконец проговорил он.

Седьмая тюрьма Поднебесной находилась под скалой Юньдянь, на пике Цзунъюнь — высочайшей из девяти вершин Цзунхэна. Самое высокое место пика Цзунъюнь — скала Юньдянь обрывалась в глубочайшую бездну — над этим-то обрывом и располагалась седьмая тюрьма. Без карты такое место человеку, не знающему дорогу, ни за что не найти.

Кто-то из четверых «Фобибайши» выдал карту.

Цзи Ханьфо прикрыл глаза, Бай Цзянчунь явно не находил места от беспокойства, Ши Шуй мрачно сидел, держа в руках плеть Цинцюэ. Как только седьмая тюрьма падёт, не только все в «Сотне рек», все в цзянху узнают, что кто-то из «Фобибайши» выдал карту, а уж намеренно или случайно, судить будет каждый сам. Цзянху и так заполонили романтические истории о четверых «Фобибайши» и Цзяо Лицяо: о роковой страсти и вражде между талантливыми молодыми людьми и красавицей, о том, как из любви родилась ненависть, и даже о том, как человек и демоница полюбили друг друга — подобное передавалось из уст в уста, рассказывалось взахлёб, слушатели были в восторге.

— Цзянчунь, — открыв глаза, спокойным тоном сказал Цзи Ханьфо. — Позови Бицю.

— Глава… — Бай Цзянчунь резко обернулся. — Я не верю, я не могу поверить! И хотя… хотя… Я просто не верю!

— Позови Бицю, — негромко повторил Цзи Ханьфо, и в голосе его не было ни радости, ни гнева.

— Жирный гусь, — мрачно вмешался Ши Шуй. — Двенадцать лет назад ты тоже не верил.

Бай Цзянчунь онемел от возмущения.

— Не верю я, что человек, предавший раз двенадцать лет назад, снова предаст теперь, — зло бросил он.

— Разве не естественно, что предавший однажды, может предать снова? — мрачно вопросил Ши Шуй. — Когда я хотел расправиться с ним, это ведь ты просил его пощадить.

— Ладно, ладно, ладно! Мне плевать на разборки в вашем любовном гнёздышке, захват тюрьмы меня не интересует, только скажите, будете вы заниматься кровавой расправой на горе за городком Атай? Ли Ляньхуа пропал, а вам совсем безразлично? Раз вам всё равно — так и скажите, и я уйду, — мрачно сказал Ши Вэньцзюэ. — Шпион Цзяо Лицяо среди вас рано или поздно покажет свой лисий хвост, а «Сотня рек» пользуется огромной славой, вершит справедливость — и тогда придётся вам покончить с собой, чтобы покаяться перед цзянху за свои ошибки! — Он вскочил и взмахнул рукавом, намереваясь уйти.

— Не спеши! — звучно и отчётливо заговорил Цзи Ханьфо. — Дело хозяина Ли «Сотня рек» никак не может оставить без внимания. В мире найдётся не так много тех, кто хотел убить его, отыскать злодея несложно.

— Несложно? Несложно? — холодно усмехнулся Ши Вэньцзюэ. — Я просидел тут целых три дня, а вы даже волоска с его головы не отыскали, и ещё хватает наглости хвастаться? Три дня прошло, если его скормили собакам, то теперь уже ни косточки не осталось!

— Цзянчунь, — Цзи Ханьфо поднялся и тяжело произнёс, — мы идём в Сад горечи.

Сад горечи — маленький дворик, где жил Юнь Бицю, всего несколько чжанов в окружности, очень тесный дом состоял всего из двух комнат, и обе были завалены книгами. Когда Цзи Ханьфо сказал, что пойдёт лично, Бай Цзянчунь понял, что глава по-настоящему разгневан, и уже никак не спасти положение — он уверен, что виноват Юнь Бицю, и никто не убедит его в обратном. Так что Бай Цзянчунь притих как цикада зимой и вместе со всеми последовал за Цзи Ханьфо.

В Саду горечи всегда было тихо, здесь царил хаос из множества лекарственных трав, все из которых росли на горе Цинъюань и буйно разрослись у дома Юнь Бицю. Дикие травы цвели и увядали со сменой времён года, Юнь Бицю никогда их не подрезал и не позволял прореживать другим, и они росли пока не погибали, утрачивая цвет, словно хозяин жилища.

Они ступили в Сад горечи — среди множества деревьев веяло прохладой, воздух звенел жужжанием насекомых, место было пусть маленькое, но укромное. С жужжанием смутно смешивались звуки кашля, надсадного и беспомощного, как будто больному оставалось жить считанные мгновения.

У Ши Вэньцзюэ лопнуло всякое терпение.

— У Юнь Бицю такая слава, а он, оказывается, чахоточный.

Цзи Ханьфо не проронил ни слова, сделал вид, словно и не слышит кашля, и стремительно прошагал к дому. Он как будто ничего не сделал, но двери неожиданно открылись и в лицо ударило запахом книг и свитков. Ши Вэньцзюэ увидел, что внутри повсюду книги, по меньшей мере, больше тысячи томов, горы на востоке, стопки на западе, будто бы в полном хаосе, но расположенные в некоем порядке, вот только по этому построению выходило так, что в комнате шагу некуда ступить, нет ни стола, ни стула — лишь простая деревянная кровать.

Лежащий на кровати человек кашлял так, словно вот-вот испустит дух, словно не может остановиться, и не откликнулся, даже когда вломился Цзи Ханьфо.

— Кх-кх… кха-кха-кха… — Кашель был частым, но всё более слабым, как будто он не мог сделать ни единого вдоха.

Сдвинув брови, Цзи Ханьфо надавил ему на семь акупунктурных точек на спине.

От этого тёплый поток привёл в движение истинную ци, человек медленно вдохнул и наконец нашёл в себе силы подняться, опираясь на кровать, и взглянуть на всех, кто к нему ворвался.

Виски его поседели, лицо выглядело измождённым, но всё же в нём смутно угадывалась прежняя красота — таков был Юнь Бицю, кто некогда потрясал цзянху под прозвищем «Прекрасный Чжугэ».

— Что с тобой? — Бай Цзянчунь оставался довольно мягкосердечным, после тяжёлого ранения Юнь Бицю всегда был нездоров, но основание его боевых навыков было мощным, и никогда прежде он не задыхался от кашля, как сейчас.

— Третий… третий глава… четвёртый глава… — послышался за дверями боязливый голос подростка. — Он уже несколько дней ничего не ест, лекарств не пьёт, и… не выходит из комнаты.

— Что это значит? — мрачно посмотрел на него Цзи Ханьфо.

Юнь Бицю снова закашлялся, молча глядя на сапоги всех присутствующих, даже на Цзи Ханьфо не посмотрел.

— Карта ста восьмидесяти восьми тюрем пропала из моей комнаты.

— У каждого из нас была часть этой карты, как же все они оказались у тебя в комнате?

— Я украл их в этом году на праздник Юаньсяо, когда все в усадьбе напились до бесчувствия, — прямо ответил Юнь Бицю.

— Вот как? — на лице Цзи Ханьфо не отразилось никаких эмоций.

— И ещё… — он снова кашлянул. — В городке Атай… Ли Ляньхуа из Благого лотосового терема…

Едва прозвучали эти слова, все невольно переменились в лице. То, что кто-то из «Фобибайши» вступил в сговор с Цзяо Лицяо, подозревали уже давно, признание Юнь Бицю никого не удивило, зато всех потрясло, когда он вдруг упомянул Ли Ляньхуа.

— Ли Ляньхуа? — вскрикнул Ши Вэньцзюэ.

— Ли Ляньхуа убил я, — равнодушно ответил Юнь Бицю.

Утратив дар речи, Ши Вэньцзюэ в ужасе уставился на него.

Даже всегда спокойный Цзи Ханьфо едва не утратил самообладание.

— Между вами не было ни вражды, ни ненависти, зачем тебе его убивать? И где тело? — тяжёлым голосом спросил он.

— Между нами не было ни вражды, ни ненависти, — тихо ответил Юнь Бицю. — Я и сам не знаю, почему убил его, может, с ума сошёл. — Он произнёс эти слова с таким хладнокровием, что ничуть не походил на безумца.

— Где тело? — наконец не сдержавшись, рявкнул Цзи Ханьфо. — Где тело?

— Тело? Его тело я… подарил Цзяо Лицяо, — улыбнулся Юнь Бицю и пробормотал: — А вы не знали, что она очень хотела получить его труп? Мёртвый Ли Ляньхуа — лучший подарок для Цзяо Лицяо.

Ши Шуй со звоном выхватил меч. Он лучше владел плетью, и меч, висевший на поясе, давно не извлекал из ножен. В прошлый раз он обнажал этот меч двенадцать лет назад, намереваясь убить Юнь Бицю — и двенадцать лет спустя, снова вытащил его из ножен, и снова — с намерением убить Юнь Бицю.

Когда Ши Шуй обнажил оружие, Юнь Бицю прикрыл глаза, приготовившись к смерти, лицо его стало ещё более спокойным, до странного умиротворённым.

— Постой.

Прежде, чем Ши Шуй ударил, Бай Цзянчунь вдруг заговорил.

— Похоже, он что-то скрывает. Никогда не поверю, что Бицю способен на такое, я убеждён, что эти двенадцать лет он искренне раскаивался. К тому же, ни сдача врагу карты ста восьмидесяти восьми тюрем, ни убийство Ли Ляньхуа не несут ему совершенно никакой выгоды…

— Жирный гусь, он очарован Цзяо Лицяо, что выгодно этой ведьме, то выгодно и ему, — колко бросил Ши Шуй. — Ради ведьмы он предал главу ордена и бросил друзей, смерти не боится, что ему ничтожная карта да человеческая жизнь?!

— Нет! Нет! В этом деле есть сомнительные места, — покачал головой Бай Цзянчунь и пристально посмотрел на Цзи Ханьфо. — Глава, можешь дать ему десять дней? Бицю всё равно так болен, что далеко не убежит. То, что карту раскрыли — дело серьёзное, если в «Сотне рек» есть другие предатели, он лишь несёт ответственность за чужие проступки, если убить его сразу, разве не лишимся свидетеля?

— М-м, — кивнул Цзи Ханьфо, равнодушно глядя на Юнь Бицю, а затем медленно, серьёзным и веским тоном проговорил: — В этом деле за день вода не спадёт и камни не обнажатся, живи пока, «Сотня рек» — не место резни, а ты — не безвинно погибший.

Юнь Бицю остолбенело слушал, его поначалу ясный взгляд постепенно затуманивался, и неожиданно он снова закашлялся.

— Глава. — Пусть Ши Шуя и обуревала жажда убийства, всё же он послушался Цзи Ханьфо — раз тот сказал не убивать, он и вложил меч в ножны. — Он ранен.

Цзи Ханьфо протянул руку и надавил ладонью на точку байхуэй на темени Юнь Бицю, и, когда прощупал истинную ци, на его лице отразилось изумление. Бай Цзянчунь стоял рядом, помахивая рукавами.

— Он ранен? — полюбопытствовал Ши Вэньцзюэ.

— Три меридиана нарушены, девять точек заблокированы, — Цзи Ханьфо был слегка поражён. — Тяжёлое внутреннее повреждение.

Все присутствующие растерянно переглянулись — Юнь Бицю много лет провёл в затворничестве, почти не выходил из дому, так когда же и где получил такое тяжёлое ранение?

И кто его ранил?

Цзи Ханьфо пристально посмотрел на Юнь Бицю — тот много лет был его другом, и много лет был его врагом.

Какую тайну скрывало это измождённое лицо?

Что он скрывает?

Ради кого?

Юнь Бицю сидел на кровати, кашляя и задыхаясь, под пристальными взглядами он закрыл глаза и притворился, что не видит их, словно теперь, пусть даже Ши Шуя и удержали, он больше не надеялся и не хотел жить дальше.