Аристотель и Данте Погружаются в Воды Мира

Тринадцать

Утром мы с Ножкой отправились на пробежку. Потом я искупал её, а затем и сам принял душ. Я начал размышлять о телах. И в итоге совсем разволновался. Эта штука под названием — любовь касается не только сердца, но и тела. Комфорта и согласия у меня не было ни с тем, ни с другим. Так что я облажался.

Я думал о Данте все это чёртово время. И это сводило меня с ума. Я задавался вопросом, думал ли он обо мне тоже все это чёртово время. Не то чтобы я собирался его спрашивать. Я. НЕ. СОБИРАЮСЬ. СПРАШИВАТЬ. ЕГО.

— Хочешь поплавать?

— Конечно.

— Как ты спал, Ари?

— Забавный вопрос.

— Это не ответ.

— Я прекрасно спал, Данте.

— А я нет.

Я не хотел заводить этот разговор.

— Что ж, завтра будешь спать получше. Я приведу сюда Ножку. Ты можешь поспать с ней. Я всегда лучше сплю, когда она рядом со мной.

— Звучит заманчиво, — сказал он. В его голосе послышался намёк на разочарование. И я подумал, что, может быть, он предпочёл бы, чтобы я спал рядом с ним, а не с Ножкой. То есть, парни приходили и спали со своими подружками прямо под носом у своих родителей? Нет. Они этого не делали. Спать рядом с Данте в доме его родителей? Этого не произойдёт. В моём доме? Нет, чёрт возьми, нет. Дерьмо!

Люди говорят, что любовь подобна раю. Я начинал думать, что любовь — это своего рода ад.

Моя мама пила кофе и просматривала какие-то заметки.

— Пишешь новую программу?

— Мне не нравится преподавать в одном и том же классе одним и тем же способом снова и снова. — Она посмотрела прямо на меня. — Прошлой ночью тебе снился сон.

— Ну, типа того.

— Ты ведешь много сражений, Ари. — Она встала и налила мне чашку кофе. — Ты голоден?

— Не совсем.

— Ты действительно любишь этого мальчика, не так ли?

— Это был довольно прямолинейный вопрос.

— А с каких это пор ты думаешь, что я непрямолинейная?

Я отхлебнул кофе. Моя мама знала, как приготовить хороший кофе, но её вопросы были невыносимы. От неё и её вопросов никуда не деться.

— Да, мам, наверное, я действительно люблю этого мальчика. — Мне не нравились слёзы, которые текли по моему лицу. — Иногда я не знаю, кто я, мама, и я не знаю, что делать.

— Никто не является экспертом в жизни. Даже Иисус не знал всего. Ты когда-нибудь читал Библию?

— Ты же знаешь, что нет.

— Ты должен почитать. Существуют разные версии истории о его распятии. В одной версии он умирает, говоря: — Я жажду. В другой версии он умирает, говоря: — Боже мой, Боже мой, почему ты оставил меня? Это вселяет в меня надежду.

— Вселяет надежду?

— Да, Ари, именно так.

— Я подумаю об этом. — Я посмотрел на неё. — Неужели Бог ненавидит меня? Меня и Данте?

— Конечно, нет. Я никогда не читала в Библии ничего, что указывало бы на то, что Бог ненавидит. Ненависть не входит в его должностные обязанности.

— Ты говоришь так уверенно, мам. Может быть, ты не такой уж хороший католик.

— Может быть, некоторые люди сказали бы, что это так. Но мне не нужно, чтобы кто-то указывал мне, как жить по моей вере.

— Но я, я же грех, верно?

— Нет, ты не грех. Ты молодой человек. Ты — человеческое существо. — А потом она улыбнулась мне. — И ты мой сын.

Мы просто посидели там мгновение, тихие, как тихий утренний свет. Раньше я не осознавал, что у меня глаза моей матери. Я был похож на своего отца, но у меня были её глаза.

— Мы с твоим отцом разговаривали прошлой ночью, когда ты шептал имя Данте.

— Должно быть, это был громкий шёпот. Так о чём вы говорили?

— Просто мы не знаем, что делать. Мы не знаем, как вам помочь. Мы тоже должны научиться быть картографами, Ари. И мы очень сильно тебя любим.

— Я знаю это, мама.

— Ты больше не маленький мальчик, как раньше. Ты на пороге взросления.

— Такое чувство, что я нахожусь на краю обрыва.

— Мужественность — странная страна, Ари. И вы войдёте в эту страну. Очень, очень скоро. Но ты никогда не будешь одинок. Просто помни это.

Я улыбнулся ей.

— Данте ждёт.

Она кивнула.

Я направился к входной двери, но, потянувшись к дверной ручке, развернулся и пошёл обратно на кухню. Я поцеловал маму в щеку.

— Хорошего дня, — сказал я.