Двадцать

— ТЕБЕ СТРАШНО, АРИ? Повидаться со своим братом?

— Не страшно. У меня будто бы бабочки в животе. Мои внутренности — полный бардак.

— Надеюсь, это не слишком больно.

— Слишком — это сколько?

— Я знаю, тебе нужно самому с этим справляться. И это очень круто, что ты проведёшь время со своим отцом. Но я бы очень хотел поехать с тобой.

— Ты будешь со своими родителями и навестишь семью в Калифорнии. Это же очень хорошо.

— Да, но я не чувствую себя с ними в своей тарелке. Они все будут разговаривать по-испански и снова будут меня ненавидеть за то, что я на нём не говорю — и они все будут считать, что я думаю, что я слишком хорош для того, чтобы говорить по-испански, а это неправда — в общем, к чёрту эту дрянь.

— Мы оба делаем то, что должны, Данте. Это от нас не зависит.

— Да, да. Иногда ты слишком много болтаешь.

— Я чего-то не договариваю — а потом говорю слишком много. Понятно. Это будет не очень долгая поездка.

— Думаю, иногда нам необходимо идти своими, раздельными путями.

— Но потом мы оба вернёмся назад. И я буду тут. И ты будешь тут. Мы оба снова будем сидеть там, где сидим сейчас.

— И ты поцелуешь меня, Ари?

— Может быть.

— Если нет, то я тебя убью.

— Нет, не убьёшь.

— Почему ты так уверен?

— Ну, начнём с того, что мёртвые мальчики не могут целоваться.

Мы улыбнулись друг другу.

— Иногда, Ари, моменты, когда мы не вместе, кажутся вечностью.

— Почему мы так часто говорим слово «вечность»?

— Потому что когда мы кого-то любим, именно это слово и приходит на ум.

— Когда я думаю о слове «любовь» — я думаю об имени Данте.

— Серьёзно?

— Нет, я сказал это просто так.

Мы сидели в долгом моменте тишины, которая была не очень комфортной. — Счастливого Рождества, Ари.

— Счастливого Рождества, Данте.

— Когда-нибудь мы проведём Рождество вместе.

— Когда-нибудь.

Загрузка...