— ТЕБЕ СТРАШНО, АРИ? Повидаться со своим братом?
— Не страшно. У меня будто бы бабочки в животе. Мои внутренности — полный бардак.
— Надеюсь, это не слишком больно.
— Слишком — это сколько?
— Я знаю, тебе нужно самому с этим справляться. И это очень круто, что ты проведёшь время со своим отцом. Но я бы очень хотел поехать с тобой.
— Ты будешь со своими родителями и навестишь семью в Калифорнии. Это же очень хорошо.
— Да, но я не чувствую себя с ними в своей тарелке. Они все будут разговаривать по-испански и снова будут меня ненавидеть за то, что я на нём не говорю — и они все будут считать, что я думаю, что я слишком хорош для того, чтобы говорить по-испански, а это неправда — в общем, к чёрту эту дрянь.
— Мы оба делаем то, что должны, Данте. Это от нас не зависит.
— Да, да. Иногда ты слишком много болтаешь.
— Я чего-то не договариваю — а потом говорю слишком много. Понятно. Это будет не очень долгая поездка.
— Думаю, иногда нам необходимо идти своими, раздельными путями.
— Но потом мы оба вернёмся назад. И я буду тут. И ты будешь тут. Мы оба снова будем сидеть там, где сидим сейчас.
— И ты поцелуешь меня, Ари?
— Может быть.
— Если нет, то я тебя убью.
— Нет, не убьёшь.
— Почему ты так уверен?
— Ну, начнём с того, что мёртвые мальчики не могут целоваться.
Мы улыбнулись друг другу.
— Иногда, Ари, моменты, когда мы не вместе, кажутся вечностью.
— Почему мы так часто говорим слово «вечность»?
— Потому что когда мы кого-то любим, именно это слово и приходит на ум.
— Когда я думаю о слове «любовь» — я думаю об имени Данте.
— Серьёзно?
— Нет, я сказал это просто так.
Мы сидели в долгом моменте тишины, которая была не очень комфортной. — Счастливого Рождества, Ари.
— Счастливого Рождества, Данте.
— Когда-нибудь мы проведём Рождество вместе.
— Когда-нибудь.