Аристотель и Данте Погружаются в Воды Мира

Три

НЕДЕЛЯ. ЗАНЯТИЯ В ШКОЛЕ НАЧИНАЛИСЬ через неделю. Это слово, — школа, витало над нами, как стервятники над мёртвой тушей. Была суббота. Не то чтобы субботы летом так уж много значили. Я отправился на пробежку. Мне всегда нравился пот, который лился с меня после неё.

Потом я сидел на ступеньках крыльца и размышлял. Я рассмеялся про себя. Ари, а ты думал, что у тебя нет никаких увлечений.

Мама вышла и села рядом со мной.

— Не подходи слишком близко, мам. Я довольно вонючий.

Она просто рассмеялась.

— Раньше я меняла тебе подгузники.

— Тьфу. Это отвратительно.

Это заставило её покачать головой.

— Есть определенные вещи, которые сыновья, возможно, никогда не поймут.

Я кивнул, и тут мне в голову пришла одна идея.

— Мам, у тебя есть планы на сегодня?

— Нет, — сказала она, — но мне хочется готовить.

— Это прекрасно.

— Почему? Тебе хочется есть?

— И ты удивляешься, откуда у меня такое умное отношение, — я просто ухватился за свою идею. — Мам, как ты думаешь, я могу пригласить друзей на ланч?

У мамы было потрясающее выражение лица.

— Я думаю, это было бы замечательно. Но кто ты такой? И что ты сделал с моим сыном?

— Ха! Ха! Ну, я думаю, мне нужно рассказать Сьюзи и Джине о себе. Я подумал пригласить их на ланч и, ты знаешь…

— Сьюзи и Джина, девочки, на которых ты всегда жалуешься, потому что они не оставляют тебя в покое? Девушки, которых ты всегда отталкивал за то, что у них хватало наглости хотеть тебя как друга?

— Ты высказала свою точку зрения, мам, — я чувствовал себя полным придурком. — Кажется, я начинаю понимать. Это может показаться странным. Но они самые близкие друзья, которые у меня были с тех пор, как я учился в первом классе. Я больше не хочу отгораживаться от них. И, как ты и сказала, мне понадобятся друзья. Мы с Данте не можем справиться в одиночку.

— Ари, — прошептала она. — Я почти потеряла надежду, что ты откроешь глаза и увидишь, как сильно эти девушки заботились о тебе. Я горжусь тобой.

— Мне потребовалось всего двенадцать лет.

— Лучше поздно, чем никогда, — она послала мне воздушный поцелуй. — Ты прав. От тебя довольно воняет. Прими душ. Я приготовлю что-нибудь особенное.

Я позвонил Данте и спросил, что он собирается делать в обед.

— Ничего. Ты планируешь пригласить меня на настоящее свидание?

— Мама готовит обед. Ей хочется готовить. А когда ей хочется готовить, это означает настоящий праздник.

— Звучит заманчиво! Ты все ещё любишь меня?

— Это глупый вопрос.

— Это не глупый вопрос. Глупый вопрос — это когда ты идёшь по улице с другом, на улице дождь, и друг спрашивает: — как думаешь, сегодня будет дождь? Глупый вопрос — это если мама войдёт в комнату с убедительным видом беременной, и я спрошу её: — Мам, тебе тридцать семь. Ты ведь на самом деле не беременна, не так ли? Это был бы глупый вопрос.

— Ладно, не глупый вопрос. Я должен был сказать: — продолжай задавать вопросы, на которые знаешь ответы, и я… Я понятия не имел, к чему клоню.

— Ты что?

— Поцелую тебя. Но я поцелую тебя так, будто я не это имел в виду.

— Не думаю, что у тебя получится.

— Почему ты так уверен?

— Потому что это я, — у него был надменный тон, который он использовал, когда шутил. — Потому что, как только ты прикоснёшься своими губами к моим, ты не сможешь контролировать страсть, которую я пробудил в тебе.

— Скажу тебе одну вещь, Данте: возможно, у тебя есть потенциал в написании дешёвых любовных романов.

— Ты действительно так думаешь? Я посвящу их тебе.

— Скоро увидимся. И, пожалуйста, захвати с собой умного Данте и оставь болвана, с которым я разговаривал по телефону, дома.

— Хорошо, я оставлю этого болвана здесь в полном одиночестве умирать от разбитого сердца.

Я повесил трубку. Он был настоящим бунтарем, этот Данте. И я восхищался его способностью высмеивать самого себя. Я ещё не овладел этим искусством.

И, возможно, я никогда его не приобрету.