Бриллианты Юстэсов

Глава XXI. ДУША ІАНТЫ.

Лэди Юстэсъ была сердита дорогою и почти заставила несчастную мисъ Мэкнёльти думать, что лэди Линлитго или богадѣльня были бы лучше, чѣмъ эта юная бѣглянка; но по пріѣздѣ въ свой домъ она одно время опять сдѣлалась весела и любезна. Дорогою она сердилась необдуманно, но гнѣвъ ея былъ почти извинителенъ. Еслибъ мисъ Мэкнёльти могла понять, какъ тяготилъ ея покровительницу сундучокъ съ брилліантами, она простила бы все. До-сихъ-поръ это дѣло сохранялось въ нѣкоторой тайнѣ, но теперь этотъ противный повѣренный разгласилъ это дѣло на улицѣ въ присутствіи слугъ, и лэди Юстэсъ чувствовала, что о немъ разсуждали всѣ носильщики на желѣзной дорогѣ отъ Лондона до Трупа -- станціи въ Шотландіи -- гдѣ ее ожидалъ ея собственный экипажъ, чтобъ отвезти въ собственный замокъ. Ночь въ Карлейлѣ была для нея ужасна и брилліанты ни на минуту не выходили у ней изъ головы. Можетъ быть, хуже всего было то что ея собственные слуги слышали запальчивое требованіе Кэмпердауна. Есть люди въ этомъ отношеніи очень счастливые, слуги которыхъ знаютъ всѣ ихъ дѣла, принимаютъ участіе въ ихъ заботахъ, сочувствуютъ требованіямъ, понимаютъ ихъ нужды и во всемъ съ ними заодно. Но такіе слуги коротко извѣстны и составляютъ часть семьи, какъ сыновья и дочери. Бываютъ разрывы и ссоры, случаются причины для прекращенія подобнаго положенія дѣлъ. Но пока продолжается такое положеніе, слуги въ такихъ домахъ, по большей части, готовы драться за своихъ хозяевъ. У дворецкаго Бинса выступитъ пѣна у рта, если ему намекнутъ, что серебро въ замкѣ Сильверкёпъ не принадлежитъ старому сквайру, а мистрисъ Паунсбоксъ никакими доказательствами нельзя бы увѣрить, что брилліанты, которые носитъ ея барыня, не составляютъ ея собственности. Биксъ станетъ драться за серебро, а Паунсбоксъ за брилліанты, такъ что дадутъ разорвать себя въ куски. Сохраненіе этихъ сокровищъ для тѣхъ, кто ихъ содержитъ, поитъ и кормитъ, иногда бранитъ, но всегда помогаетъ, будетъ для нихъ дѣломъ чести. Никакія пытки не выманятъ отъ Бинса ключа отъ кладовой; никакія угрозы не заставятъ Паунсбоксъ разсказать секретъ туалетнаго замка. Но у бѣдной Лиззи Юстэсъ не было ни Бинса, ни Паунсбоксъ. Это растенія, вырастающія медленно. Все окружающее лэди Юстэсъ слишкомъ походило на грибы, для того чтобъ позволить ей обладать такими сокровищами... Лакей ея былъ шести футъ роста, не дуренъ собой и звали его Томасъ. Лиззи ничего болѣе о немъ не знала и была слишкомъ благоразумна для того, чтобъ ожидать отъ него сочувствія или другой помощи, кромѣ того труда, за который она платила. Ея горничная была нѣсколько къ ней ближе, но не многимъ ближе. Дѣвушку эту звали Пэшенсъ Кробстикъ и она умѣла хорошо убирать волоса. Лиззи знала о ней не больше этого.

Лиззи все еще считала себя помолвленной съ лордомъ Фономъ -- но въ этомъ отношеніи ей негдѣ было искать сочувствія. Фрэнка Грейстока можно было убѣдить сочувствовать ей -- но не такимъ образомъ, какъ желала Лиззи. Потомъ сочувствіе это было бы опасно, если Лиззи рѣшилась не расходиться съ лордомъ Фономъ. Пока она съ нимъ поссорилась -- но самая горечь этой ссоры и рѣшительность, съ какой ея женихъ объявилъ о своемъ намѣреніи отказаться, заставляли ее болѣе прежняго настаивать на томъ, чтобъ онъ женился на ней. Во время поѣздки въ Портрэ она опять рѣшила, что лордъ Фонъ долженъ быть ея мужемъ -- и если такъ, то нѣжное сочувствіе -- сочувствіе, которое было бы такъ пріятно съ кузеномъ Фрэнкомъ -- становилось опаснымъ. Лиззи готова была даже принять сочувствіе мисъ Мэкнёльти, еслибъ эта смиренная особа оказывала ей такое сочувствіе, какого она желала. Она увѣряла себя, что способна была броситься на грудь мисъ Мэкнёльти и смѣшать ея слезы съ своими слезами, еслибъ только мисъ Мэкнёльти вѣрила ей. Еслибъ мисъ Мэкнёльти съ энтузіазмомъ разглагольствовала о брилліантахъ, съ энтузіазмомъ разглагольствовала о негодныхъ поступкахъ лорда Фона, съ энтузіазмомъ расхваливала Лиззи, то Лиззи -- такъ она говорила себѣ -- осыпала бы всѣми нѣжностями женской дружбы даже мисъ Мэкнёльти. Но мисъ Мэкнёльти была жестка какъ деревянная доска. Она дѣлала что ей велятъ и этимъ зарабатывала себѣ хлѣбъ. Но въ ней не было ни нѣжности, ни деликатности, ни чувства, ни понятія. Такимъ образомъ лэди Юстэсъ судила о своей смиренной собесѣдницѣ, и въ нѣкоторомъ отношеніи судила справедливо. Мисъ Мэкнёльти не вѣрила лэди Юстэсъ и не была надѣлена способностью выказывать притворно то довѣріе, котораго она не имѣла.

Бѣдная Лиззи! Свѣтъ осуждаетъ строго фальшивыхъ, дурныхъ и себялюбивыхъ людей, которые кажутся счастливыми по наружности, забывая, какія наказанія почти всегда слѣдуютъ за подобными недостатками. Лиззи Юстэсъ была фальшивая, дурная, себялюбивая женщина -- и мы можемъ сказать, что она была также счастлива. Но, несмотря на все это, она не пользовалась спокойствіемъ. Она никогда не бывала довольна. Въ жизни ея не было ни одного пріятнаго обстоятельства, которое доставляло бы ей удовольствіе, и хотя знала, что она фальшивая и дурная женщина, она вполнѣ была убѣждена, что всѣ поступаютъ съ нею нехорошо. Лордъ Фонъ очень дурно обращался съ нею,-- но она льстила себѣ мыслью, что будетъ имѣть возможность яснѣе показать лорду Фону свой характеръ прежде чѣмъ разойдется съ нимъ окончательно.

Замокъ Портрэ былъ настоящій замокъ -- не простой деревенскій домъ, такъ называемый, а каменное зданіе съ зубцами, круглою башнею въ одномъ углу, съ воротами, походившими на спускную рѣшетку, и узкими окнами въ одной части этихъ воротъ, съ пушкой на низкой кровлѣ и канавой, называемой рвомъ; съ двухъ сторонъ простирался фантастическій, нѣсколько живописный садъ. Сказать по правдѣ, хотя часть замка была стара и выстроена въ то время, когда нуждались въ оборонѣ и въ сохраненіи добычи -- зубцы, круглая башня и грозные ворота были пристроены однимъ изъ послѣднихъ сэр-Флоріановъ. Но замокъ казался настоящимъ замкомъ и былъ интересенъ. Какъ домъ, онъ не былъ особенно удобенъ; форма замка домашней архитектуры требовательна по своему свойству и требуетъ, чтобы пространство, которое въ менѣе притязательныхъ домахъ можетъ быть отведено для удобствъ, было посвящено великолѣпію. Тамъ была большая зала, прекрасная столовая съ зеркальными окнами, выходившими въ море; но другія гостиныя были незначительны и спальни разбросаны какъ ни попало, и по большей части малы и темны. Лиззи однако выбрала себѣ большую комнату, тоже выходившую на открытое море.

Замокъ стоялъ на крутизнѣ съ прекраснымъ видомъ на Клейдъ и на далекій островъ Арранъ. Когда воздухъ чистъ -- а онъ тамъ часто бываетъ чистъ -- Арранскія горы были видны изъ окопъ Лиззи, и она съ гордостью говорила объ этомъ видѣ. Въ другихъ отношеніяхъ замокъ имѣлъ пустынный видъ. Около него росли кой-какія захирѣлыя деревья, но лѣсъ не разрастался. Былъ большой огородъ -- или лучше сказать огородъ, который намѣревались сдѣлать большимъ; -- но когда началось царствованіе Лиззи, величина осталась въ пренебреженіи. Содержаніе большихъ огородовъ дорого и Лиззи разъ въ жизни выказала твердость, вмѣсто пяти помощниковъ садовника оставивъ одного мальчика. Главный садовникъ, разумѣется, тотчасъ отказался, но не сокрушилъ ея сердца, а она наняла скромнаго человѣка за гинею въ недѣлю вмѣсто ученаго артиста, который вовсе не былъ скроменъ и получалъ сто-двадцать фунтовъ въ годъ, отопленіе, помѣщеніе и всякую садовую роскошь. Хотя Лиззи получала хорошій доходъ, ей уже было извѣстно, что она не можетъ содержать домъ въ городѣ и въ деревнѣ, и оставаться богатой съ четырьмя тысячами годового дохода. Былъ цвѣтникъ и небольшой разсадникъ за такъ называемомъ рвомъ, но въ другомъ отношеніи мѣстность замка Портрэ не была привлекательна. Мѣсто было мрачное, открытое и зимою очень холодное, и кромѣ обширнаго, прекраснаго и открытаго моря подъ горой, на которой стоялъ замокъ, нельзя было похвалиться мѣстоположеніемъ. За замкомъ, далеко отъ моря, низкія горы, принадлежащія къ помѣстью, разстилались на восемь или десять миль, а на дальнемъ краю этихъ горъ, гдѣ стоялъ охотничій домикъ, всегда называемый Котэджемъ, ландшафтъ становился дикъ и величественъ. Въ этомъ-то Котэджѣ Фрэнкъ Грейстокъ пріютился съ своимъ пріятелемъ, когда пріѣхалъ стрѣлять тетеревей.

Лэди Юстэсъ слѣдовало бы быть счастливой и спокойной. Разумѣется найдутся люди, которые будутъ говорить, что молодая вдова не можетъ быть счастлива и спокойна -- что она должна оплакивать своего умершаго супруга и тосковать объ этой потерѣ. Но въ нынѣшнемъ свѣтѣ молодыя вдовы несчастными не бываютъ и, можетъ быть, годъ отъ года въ обществѣ возрастаетъ направленіе не требовать отъ нихъ излишней горести. Вдовьи наклонности, начиная отъ сожиганія на кострѣ до отвратительныхъ траурныхъ костюмовъ, становятся менѣе распространенными и женщины привыкаютъ узнавать, что какія несчастья ни постигли бы ихъ, а все-таки почему имъ не наслаждаться тѣмъ счастьемъ, къ какому ихъ дѣлаетъ способнымъ ихъ характеръ? Женщина можетъ очень уважать своего мужа, оплакивать его искренно, непритворно, всѣмъ сердцемъ и между тѣмъ вполнѣ наслаждаться тѣми благами, которыя онъ оставилъ ей.

Не горесть по сэр-Флоріанѣ дѣлала несчастною лэди Юстэсъ. У ней былъ ребенокъ. У ней было состояніе. У ней были молодость и красота. У ней былъ замокъ Портрэ. У ней былъ новый женихъ -- а если она вздумаетъ съ нимъ разойтись, не любя его на столько, чтобы сдѣлаться его женой, она несомнѣнно можетъ найти другого, который ей болѣе понравится. До-сихъ-поръ она имѣла въ жизни полный успѣхъ, а между тѣмъ она была несчастна. Чего же ей недоставало?

Она была очень умнымъ ребенкомъ -- умнымъ, хитрымъ ребенкомъ, а теперь она сдѣлалась умной женщиной. Хитрость осталась при ней, но она такъ проницательно распознала свѣтъ, что начала примѣчать, что хитрость, какъ бы ни была хитра, въ концѣ концовъ не достигаетъ своей собственной цѣли. Она завидовала простодушію Люси Морисъ, находила удовольствіе пріискивать для нея бранныя имена, называла ее скромницей, жеманницей, хитрымъ котенкомъ и тому подобнымъ. Но она видѣла, что Люси съ своимъ простодушіемъ была сильнѣе, чѣмъ она съ своей хитростью. Она почти плѣнила Фрэнка Грейстока своими хитростями, а Люси безъ всякихъ хитростей плѣнила его совсѣмъ. Мужчину хитрости могутъ плѣнить только на время, а простодушіе плѣняетъ мужчину навсегда -- если онъ стоитъ того, чтобъ его плѣнить. А Лиззи чувствовала также, что какъ ни великъ былъ бы ея успѣхъ, она не могла быть счастлива, если не можетъ плѣнить сердце мужчины. Она плѣнила сердце сэр-Флоріана, но только на одинъ часъ -- на мѣсяцъ или на два. А сэр-Флоріанъ никогда не плѣнялъ ея сердца. Не можетъ ли она сдѣлаться простодушной? Не можетъ ли она разыграть простодушіе такъ искусно, чтобъ оно могло дѣйствовать такъ же сильно, какъ простодушіе настоящее -- можетъ быть даже сильнѣе? Бѣдная Лиззи Юстэсъ! Думая объ всемъ этомъ, она видѣла многое. Удивительно какъ она могла видѣть такъ много и говорить себѣ столько рѣзкой правды. Но одну правду она видѣть не могла и, слѣдовательно, не могла сказать ее себѣ. У ней не было сердца. Оно окаменѣло въ то время, какъ она учила себя хитрить съ Бартеромъ и Бенджаминомъ, сэр-Флоріаномъ Юстэсомъ, лэди Линлитго и Кэмпердауномъ.

Лэди Юстэсъ пріѣхала теперь въ свое помѣстье, оставивъ Лондонъ и его удовольствія -- къ этому ее побудили различныя причины. Во-первыхъ, меблированный домъ въ улицѣ Маунтъ; слуги и лошади нанимались помѣсячно. Лэди Юстэсъ хорошо вела свои счеты и знала, что сбережетъ двѣсти фунтовъ, если не останется въ Лондонѣ еще мѣсяцъ или три недѣли, и была такъ внимательна къ своимъ дѣламъ, что не могла не примѣтить, какъ ей такая экономія нужна.

Потомъ ей казалось, что вести войну съ лордомъ Фономъ можно было лучше издали, чѣмъ вблизи. Лондонъ также сдѣлался противенъ для нея. Многое тамъ дѣлало ее несчастной, а наслаждаться она могла немногимъ. Она боялась Кэмпердауна и вѣчно терпѣла пытку, чтобъ изъ-за ожерелья съ ней не случилось какихъ-нибудь ужасовъ -- чтобъ какой-нибудь судья не прислалъ ей страшныя бумаги, вызывавшія ее явиться въ Ньюгэтъ, а можетъ быть и къ лорду канцлеру, или чтобъ къ ней не явился полисмэнъ сдѣлать обыскъ и отнять у нея желѣзный сундучокъ. Въ лондонской жизни было такъ мало того, что могло доставить ей удовольствіе. Такъ пріятно одержать побѣду въ борьбѣ, но бороться не всегда пріятно. Кромѣ тѣхъ немногихъ и рѣдкихъ минутъ, въ которыя Лиззи находилась наединѣ съ своимъ кузеномъ Фрэнкомъ -- а можетъ быть тѣхъ другихъ минутъ, которыя она проводила съ своими брилліантами -- она немного наслаждалась въ Лондонѣ. Она думала, что наступитъ время, когда будетъ иначе. Подъ такимъ вліяніемъ она увѣрила себя, что вздыхаетъ по деревенской жизни и уединенію, по широкому пространству своихъ блестящихъ волнъ -- какъ она называла ихъ -- и по скаламъ милаго Портрэ. Она сказала мисъ Мэкнёльти и Августѣ Фонъ, что жаждетъ айширскаго вѣтерка, что ей хочется вернуться къ своимъ книгамъ и своимъ мыслямъ. Среди лондонскаго вихря невозможно было ни читать, ни думать. Она сама думала это. Она думала это до такой степени, что въ первое утро по пріѣздѣ вынула изъ кармана книжечку "Царица Мабъ" и отправилась гулять по скаламъ. Она пила чай въ девять часовъ и не было еще десяти, когда прогуливалась по покатистой мѣстности внизу замка, расхваливъ мисъ Мэкнёльти утренній воздухъ.

Она спустилась внизъ -- не очень далеко, но нѣсколько подалѣе садовой калитки, къ тому мѣсту, гдѣ выступъ скалы выдвигался изъ скудной растительности утеса. На пятьдесятъ шаговъ ниже начиналась настоящая скала, и хотя настоящія скалы были не очень скалисты, не круты и, даже не широки и отчасти покрыты пропитаннымъ морской солью мохомъ, все-таки они давали ей право говорить о своемъ скалистомъ берегѣ. Берегъ этотъ принадлежалъ ей -- пожизненно. Этотъ выступъ подмѣтила она изъ своихъ оконъ -- и думала о немъ цѣлую недѣлю какъ о мѣстѣ приличномъ для уединенія и стихотвореній Шелли. Она и прежде стояла на немъ и протягивала руки чуть виднымъ Арранскимъ горамъ. Въ тотъ разъ, можетъ быть, было прохладно, но теперь надъ головою сіяло яркое солнце, и посидѣвъ тутъ съ полминуты и вынувъ изъ кармана "Царицу Мабъ", она увидала, что тутъ сидѣть нельзя. Нельзя, даже если она сдѣлаетъ себѣ изъ зонтика балдахинъ. Они встала, поискала тѣни -- какого-нибудь тѣнистаго мѣстечка, съ котораго могла бы глядѣть на "свои милый обширный океанъ съ его блистательной улыбкой". Такимъ образомъ говорила она объ устьѣ Клейда. Тѣни около нея вовсе не было. Захирѣвшія деревья лежали за полмилю съ правой стороны -- да еще на горѣ. Она когда-то спускалась до самаго берега и могла сдѣлать это опять. Но она подозрѣвала, что и тамъ не будетъ достаточно тѣни, а подниматься наверхъ и прежде было непріятно, а теперь будетъ еще хуже..

Думая обо всемъ этомъ и сильно страдая отъ солнечнаго жара, она постепенно вернулась въ садъ за рвомъ и сѣла, держа Шелли въ рукѣ, въ бесѣдкѣ. Скамейка была узкая, жесткая и сломанная, но все-таки она усѣлась. Ея милую "Царицу Мабъ" можно будетъ читать безъ грубой, неприличной, будничной обстановки гостиной, и теперь для нея сдѣлалось очевидно, что если она не можетъ вставать раньше утромъ или выходить читать послѣ солнечнаго заката, то выступъ скалы для нея негодится.

Она начала читать, рѣшивъ, что будетъ наслаждаться стихотвореніемъ, несмотря на узкую скалу. Она часто говорила о "Царицѣ Мабъ" и, можетъ быть, думала, что читала. Однако въ сущности это была ея первая попытка.

"Какъ удивительна Смерть! Смерть и ея братъ Сонъ!"

Тутъ она закрыла книгу и начала думать, что ей нравится эта мысль. Смерть -- и ея братъ Сонъ! Она не знала, почему они должны быть удивительнѣе Дѣйствія, Жизни или Мысли; -- но она можетъ запомнить эти слова и ихъ хорошо цитировать.

"Вдругъ воспрянула душа Іанты; она стояла въ прелестной нагой чистотѣ."

Имя Іанта очень понравилось Лиззи. Антитеза, представленная ея воображенію нагой чистотой, сильно поразила ее и она рѣшилась выучить это мѣсто наизусть. Восемь или девять строкъ были напечатаны отдѣльно какъ стансы и трудъ будетъ невеликъ.

"Одушевлена невыразимой красотой и граціей, и каждое земное пятно исчезло, душа снова приняла свое природное достоинство и стояла безсмертною среди погибели тѣла."

Что было одушевлено красотой -- пятно или душа, она, не старалась узнать, и можно извинить ее, если она не поняла.

-- Ахъ! воскликнула она:-- какъ это справедливо, какъ это чувствуется, какъ это понимается! "Вдругъ воспрянула душа Іанты!"

Она стала ходить по саду, повторяя эти слова и почти забывъ о зноѣ.

-- "Каждое земное пятно исчезло." А!-- да. Они исчезнутъ и одушевятся красотою и граціею.

Ею овладѣла смутная мысль, что когда настанетъ это счастливое время, то никто не станетъ требовать отъ нея ожерелья, и извощикъ, отъ котораго она нанимала лошадей, не станетъ съ такой непріятной точностью присылать свой счетъ.

"Прелестна въ нагой чистотѣ!"

Какой это мишурный свѣтъ, въ которомъ необходимы платья, пища и дома! Въ какомъ совершенствѣ юноша-поэтъ понялъ это все!

"Безсмертна среди погибели!"

Ей нравилась погибель такъ же, какъ и безсмертіе, пятна столько же, какъ чистота. Такъ какъ безсмертіе должно наступить, а пятна одушевлены граціею, зачѣмъ же бояться погибели тѣла? Но тогда, если люди поступаютъ дурно -- по-крайней-мѣрѣ женщины -- ихъ не приглашаютъ никуда!

"Вдругъ воспрянула душа Іанты: она стояла во всей своей прелести."

Такимъ образомъ стихотвореніе было выучено наизусть и Лиззи чувствовала, что она посвятила цѣлый часъ поэзіи самымъ восхитительнымъ образомъ. По-крайней-мѣрѣ, она могла цитировать кое-что, и хотя, сказать по правдѣ, она не понимала настоящаго значенія этого изображенія, она такъ изучила жесты, такъ модулировала голосъ, что ей казалось, она могла произвести эфектъ. Далѣе ей читать не хотѣлось; она вернулась домой съ книгою. Хотя то мѣсто, гдѣ говорится о душѣ Іанты, находится въ началѣ стихотворенія, Лиззи теперь совершенно знала поэму, и когда впослѣдствіи говорила о ней какъ о прелестной вещицѣ, которую она усвоила себѣ продолжительнымъ изученіемъ, она сама не знала, что лжетъ. Когда она сдѣлалась старше, однако, она поумнѣла и узнала, что если выучиваешь изъ поэмы только одно мѣсто, то его слѣдуетъ выбирать или въ серединѣ, или въ концѣ. Свѣтъ такъ жестоко проницателенъ въ нынѣшнее время, что даже мужчины и женщины, которые сами не прочитали "Царицу Мабъ", знаютъ, изъ какой части поэмы вырвано мѣсто, и не повѣрятъ, что вы прочли хоть одну страницу дальше той, изъ которой взято это мѣсто.

Послѣ завтрака Лиззи пригласила мисъ Мэкнёльти сѣсть у открытаго окна гостиной и посмотрѣть на "блестящія волны". Отдавая справедливость мисъ Мэкнёльти, мы должны признаться, что хотя она сама не была ни умна, ни образована, читала очень мало и вещи безцвѣтныя, думала только о томъ, какъ бы кое-какъ провести время и прожить -- однако она была довольно проницательна и видѣла хорошо. Лиззи Юстэсъ не могла обмануть ее. Какова бы ни была Лиззи, мисъ Мэкнёльти готова была выносить ее и ѣсть ея хлѣбъ. Люди, которыхъ она знала, были или ничтожны -- какъ ея отецъ, или жестоки -- какъ лэди Линлитго, или фальшивы -- какъ лэди Юстэсъ. Мисъ Мэкнёльти знала, что ничтожество, жестокость и фальшивость она должна была переносить. И она могла переносить ихъ, мало о нихъ заботясь и даже въ глубинѣ сердца не очень осуждая ихъ. Но въ ней былъ тотъ странный недостатокъ, что она не могла называть эти качества другими именами, даже предъ тѣми людьми, которымъ они принадлежали. Она не могла сдѣлать видъ, будто вѣритъ рапсодіямъ Лиззи. Въ этомъ ею руководила не столько добросовѣстность или высокое чувство правдивости, сколько недостатокъ мужества, потребнаго для лжи. У ней недоставало духа называть старую лэди Линлитго доброй и потому лэди Линлитго выгнала ее изъ дома. Когда лэди Юстэсъ обращалась къ ея сочувствію, у ней недостало мужества на попытку разыграть роль, что было необходимо для выраженія сочувствія. Она походила на собаку или на ребенка и никакъ не могла не быть правдивой. Лиззи жаждала притворнаго сочувствія -- ей ужасно хотѣлось похвастаться своимъ "Шелли" и она очень ласково утащила мисъ Мэкнёльти въ амбразуру окна.

-- Какъ это мило -- не правда ли? сказала Лиззи, протягивая руку къ "широкому пространству блестящихъ волнъ".

-- Очень мило -- только слишкомъ ярко блеститъ, сказала миссъ Мекнёльти.

-- Ахъ! я люблю теплоту настоящаго лѣта; маѣ всегда кажется, что солнце необходимо для того, чтобъ созрѣлъ плодъ сердца.

А между тѣмъ ее такъ безпокоили комары и жаръ, когда она сидѣла на камнѣ.

-- Я все думаю о тѣхъ немногихъ великолѣпныхъ дняхъ, которые я провела съ моимъ обожаемымъ Флоріаномъ въ Неаполѣ;-- дняхъ слишкомъ великолѣпныхъ, потому что ихъ было такъ немного.

Мисъ Мэкнёльти знала исторію этихъ дней и ихъ великолѣпія -- она знала также, какъ вдова переносила свою потерю.

-- Должно быть, неаполитанскій заливъ очень красивъ, сказала она.

-- Не одинъ заливъ, тамъ есть мѣста, которыя приводятъ васъ въ восторгъ, только необходимо, чтобъ съ вами былъ тотъ, кто понимаетъ васъ. Душа Іанты! сказала она, примѣняя это выраженіе къ покойному сэр-Флоріану.-- Вы читали "Царицу Мабъ"?

-- Право не знаю; если и читала, то забыла.

-- Ахъ! вамъ надо бы прочесть. Я ничего не знаю на англійскомъ языкѣ такого, что такъ согласовалось бы съ нашими лучшими чувствами и стремленіями. "Стоитъ прелестная въ нагой чистотѣ", продолжала она, все относясь къ душѣ бѣднаго сэр-Флоріана: -- "одушевлена невыразимой красотой и граціей. Всякое земное пятно исчезло". Я еще и теперь его вижу во всей его мужественной красотѣ, когда мы бывало сидимъ вмѣстѣ по цѣлымъ часамъ и смотримъ на воду. О, Джулія! земная дѣйствительность исчезла, но воспоминаніе о ней будетъ жить вѣчно!

-- Конечно онъ былъ очень хорошъ собой, сказала мисъ Мэкнёльти, видя себя принужденной сказать что-нибудь.

-- Я вижу его теперь, продолжала она, все смотря на блестящую воду:-- она опять приняла свое врожденное достоинство и стояла. "Первобытная среди погибели". Не правда ли, какая это великолѣпная мысль и какъ великолѣпно выражена?

Лиззи забыла одно слово и употребила не тотъ эпитетъ. "Первобытная" показалось ей очень поэтическимъ словомъ.

-- Сказать по правдѣ, отвѣтила мисъ Мэкнёльти: -- я не понимаю стиховъ, когда ихъ говорятъ наизустъ, если прежде не читала этого стихотворенія. Кажется, я уйду, потому что свѣтъ слишкомъ ярокъ для моихъ бѣдныхъ старыхъ глазъ.

Мисъ Мэкнёльти заняла должность, для которой она не годилась.