Год быка--MMIX

Роман или апокриф?

Один лишь пример с двойным предви­дением Иешуа и Пилатом печа­льной судьбы Иуды из Ки­риафа подсказывает нам, что и в ершалаимских главах Романа нас ожидают знаки и подсказки, рас­к­рыва­ющие тайный замысел Автора. Некоторые из этих указателей общеизвестны. Во-первых, это подчёркнутый парал­лелизм те­чения времени и природных яв­лений в Москве и Ершалаиме, а также повторение сюжета в части судьбы непризнан­ного гения, одиноче­ства твор­ческой лич­ности, преда­те­ль­ства и воз­мездия. Нужно заметить, Булгаков-драматург неплохо раз­бирался в психо­логии твор­че­ской обще­ствен­ности. Но не было ли у Автора других целей, кроме желания подыг­рать мес­сианским комплексам рус­ской интел­лигенции?

Второй явный указа­тель – род­ство «романа о Понтии Пилате» с ново­заветными евангелиями, точнее – с евангель­скими апокрифами. Вот эту взаимосвязь нужно бы про­следить более тща­те­льно. Можно ли, в самом деле, назы­вать «роман в романе» ещё одним евангелием от Воланда?

Доста­точно очевидно, что Булгаков дис­танциру­ется и от канони­ческих, и от апо­к­рифи­ческих вариантов Евангелия. Он использует для этого убеди­тельный метод почти полного из­бе­гания религи­озного пафоса, изображает Иешуа как обычного человека своей эпохи. Автор применяет и более жёс­ткий приём, дис­кредитируя авторов и про­цесс создания канони­ческих Евангелий на примере неза­дачливого ученика Левия Матвея. А чтобы у читателей не воз­никло даже малых сом­нений, добавляет от лица самого Иешуа: «Эти добрые люди… ничему не учились и все пере­путали, что я говорил. Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет про­должаться очень долгое время. И все из-за того, что он неверно записывает за мной».

Означает ли это, что Автор и в самом деле не признает свиде­тель­ств апостолов и умаляет еван­гелистов? Или всё же он немного лукавит, прячась за услов­ность драматургии Романа? Ведь «ро­ман в романе» написал вовсе не Автор, а условный безымян­ный мастер. А значит, Автор снимает с себя от­вет­ствен­ность за точ­ность художе­ствен­ной реконструкции в романе мастера. Автор отвечает лишь за сам факт, что некий Историк написал Роман, причём угадал все древние события. Как если бы он владел фундамента­льными законами истории и как сквозь маги­ческий кристал­л увидел про­шлое как настоящее, а давно умерших людей как живых. Стиль «романа в романе» весьма отлича­ется от стиля оста­льных глав Романа. Булгаков рисует сочными красками истори­ческой бел­ле­тристики картину по­следнего дня жизни обычного человека Иешуа, в то время как похож­дения фантасти­ческих пер­со­нажей в Москве описаны нарочито снижен­ным фельетон­ным стилем.

Так всё же, для чего Автору понадобились целых четыре главы условно достоверного истори­ческого текста? То­лько лишь для того, чтобы спародиро­вать многочис­лен­ных «евангелистов» конца XIX – начала XX веков? Ответ имеет место быть там же, где мы нашли большин­ство указателей, – непосред­ствен­но пере­д началом «романа в романе». В середине первой главы Воланд говорит о дока­за­­тель­ствах суще­ство­вания Бога:

«– Браво! – вскричал иностранец, – браво! Вы пол­ностью повторили мысль беспокойного старика Им­мануила по этому поводу. Но вот курьез: он начисто раз­рушил все пять доказа­тель­ств, а затем, как бы в насмешку над самим собою, соорудил соб­ствен­ное шестое доказа­тель­ство!»

А вот как заканчива­ется эта самая первая глава: «– И доказа­тель­ств никаких не требу­ется, – ответил про­фес­сор и заговорил негромко, причем его акцент почему-то про­пал: – Все про­сто: в бе­лом плаще...» Здесь уже речь идёт о доказа­тель­ствах бытия Иисуса. Кант опроверг пять метафизи­че­ских доказа­тель­ств суще­ство­ва­ния Бога и создал взамен своё соб­ствен­ное, но уже на новом уровне раз­вития клас­си­ческой философии. А теперь некий историк, воплощение беспокойного духа Канта, своим ис­следо­ванием «отменяет» четыре доказа­тель­ства суще­ство­вания Иисуса, написав новое Еван­гелие. Мас­тер, как и Кант, отказыва­ется от метафизи­ческих осно­ваний почитания Иисуса, рас­сма­три­вая его как истори­ческую лич­ность – Иешуа Га-Ноцри. Однако и в этом непафосном обличье Иешуа способен побудить первосвящен­ника Каифу и про­ку­ратора Понтия Пилата на дей­ствия, которые по­зже приведут к раз­ру­шению Ершалаима и храма, к рож­дению христиан­ства, определив­шего всё исто­ри­ческое раз­витие двух тысячелетий. Раз­ве этого мало для доказа­тель­ства суще­ство­вания самой вли­я­тельной лич­ности в Истории? И раз­ве отсут­ствие у Иешуа внешних признаков царской власти умень­шает, а не подчёркивает его величие в мире идей, духовном цар­стве не от мира сего?

Булгаков­ский мастер не упоминает в своём «романе» о других учениках, о мате­ри и женщинах Иешуа. Видимо, потому что эти фигуры имеют зна­чения лишь для религии, а не для истории. Это для внутрен­ней жизни христианских церквей или сект важны слова Иисуса к Петру, Иоан­ну и Марии Ма­гдалине. Но внутрен­ние отно­шения никак не влияли на место и роль в истории этой иудейской секты, одной из многих и при том не самых известных. Раз­бойник Вар-равван был на­много популярнее.

Я уже обращал внимание на особый талант Булгакова-драматурга, умею­щего инсцениро­вать в неско­льких лаконичных действиях величайшие романы – «Дон Кихот», «Война и мир», и при этом не потерять главных идей. Как мы помним, ершалаимские главы Романа составляют драмати­ческую ча­сть нашего дионисийского представ­ления и вложены Автором в уста про­тагониста Воланда. Поэтому есть смысл посмотреть на «роман в романе» под этим, сугубо драматурги­ческим углом зрения. Тогда получа­ется, что Автор постарался вычленить из евангель­ского сюжета самые важные идеи, а из мно­гочис­лен­ных персонажей самых главных дей­ствующих лиц. Поско­льку Автор в дан­ном случае пере­воплоща­ется в мастера, то есть в историка, то его интересуют не религи­озные, а лишь истори­чески важные стороны большого сюжета. И в этом смысле наиважней­шими дей­ст­вите­льно становятся отно­шения Иешуа с Понтием Пилатом. Если Иешуа должен сыг­рать страда­тельную роль священ­ной же­р­твы в этой драме, то Понтий Пилат играет роль актив­ную. Три других дей­ствующих лица, без ко­торых не состоялось бы это истори­ческое событие – Иуда, Каифа и Афраний. Что каса­ется Левия Матвея, то его роль в пьесе пас­сивна, он как бы олице­творяет всю апостоль­скую общину, которая не успевает за быстро раз­вива­ющимся сюжетом.

Таким образом, сюжет нашего «истори­ческого романа» не заменяет, и даже не про­тиво­речит канони­ческим евангелиям, а дополняет их с иной точки зрения на события. В этом конкретно-истори­ческом прелом­лении имеет место обычная полити­ческая интрига, вполне воз­можная и в наше время, и в любую другую эпоху. Поэтому мы вправе сопостав­лять сюжет ершалаим­ских глав с мос­ко­в­ской частью Романа. Например, из Евангелия от Иоан­на легко установить, что Иисус в ночь с чет­верга на пятницу рас­прощался со всей апостоль­ской общиной. Тогда же её навсегда покинул Иуда Искариот. И то­лько эти двое из всей общины остались дей­ствующими лицами в Страстную Пятницу, когда оста­льные лишь наблюдали со стороны, как Левий.

Но если приз­нать, что мастер по воле Автора вовсе даже и не пытался опровергнуть или пере­писать канони­ческие евангелия, а то­лько их дополнить, тогда всплывают ещё более интересные пара­л­лели. Например, в том же Евангелии сказано: «Иисус отвечал: тот, кому Я, обмак­нув кусок хлеба, подам. И, обмакнув кусок, подал Иуде Сим­онову Искариоту. И после сего куска вошел в него сатана. Тогда Иисус сказал ему: что делаешь, делай скорее» /Ин 13,26-27/.

Само по себе это наре­чение Иуды воплощением сатаны не вызывает сомнений, но в контексте Романа эти древние строки начинают жить ново­й жизнью. Напомню, что Воланд дей­ствует не то­лько в Москве, но и, по его словам, присут­ствовал во дворце Ирода имен­но в тот самый день. А в послед­них главах Романа Воланд так же аккуратно выполняет поручение или просьбу, исходящую от того же лица. Не правда ли, есть небольшой повод для раз­мыш­лений? Поэтому мы, по­жалуй, про­должим анализиро­вать «роман в романе» с рас­смотрения образа Иуды из Кириафа.