Год быка--MMIX

Тайна Массолита

Даже самый строгий скептик не станет отрицать, что между 4 и 5 главами Романа такая же раз­ница в настроении и общей атмосфере, как между сталинским периодом и хрущевской «оттепелью». Хотя и это, раз­уме­ется, всего лишь ещё одно случайное совпа­дение из-за известной забывчивости Ав­тора. Мы, однако, про­сто ради раз­вле­чения про­должим нашу игру в рус­ского Ностра­дамуса.

Не будем углубляться в мелкие политологи­ческие детали, роднящие Мас­солит из пятой главы с хрущёвской эпохой. Как, например, осиротев­шее «кол­лектив­ное руко­вод­ство» или особое внимание «квартирному вопросу». Но особо стоит отметить, что утом­лён­ные заседаниями члены «кол­лектив­но­го руко­вод­ства», пожалуй, даже немного завидуют рядовым членам Мас­солита, которые имеют воз­мож­ность вести ожив­лён­ную частную жизнь. Впрочем, нас, лите­ратуроведов, больше должно волно­вать такое совпа­дение, что конец 1950-х – начало 60-х годов были временем ново­го интереса к худо­же­ствен­ному мастерству, лите­ратуре, поэзии. Звание поэта звучало ничуть не менее пафо­сно, чем в конце 1920-х – начале 30-х годов. В этом смысле булгаков­ский рас­сказ о буднях Мас­солита вполне уместен имен­но в пятой главе.

Как мы, может быть, помним, пятёрка сим­воли­зирует тайное знание, а на пятой стадии раз­ви­тия сообще­ство уже доста­точно далеко уходит от первобытного един­ства, раз­деляется на груп­пы и даже на отде­льные индивидуа­ль­ности, раз­вива­ющие свои соб­ствен­ные мифы. Кстати, это и есть фун­кция художе­ствен­ной лите­ратуры – создание совре­мен­ной мифологии. При этом сначала про­исходит разделение, например, на «физиков» и «лириков», потом «физики» делятся на тех, которые шутят, «весёлых и наход­чивых» и на научных фантастов, а из числа последних выделяются соци­а­льные фа­нтасты как Ефремов и Стругацкие. «Лирики» в свою очередь делятся на романтиков, почвен­ников, космополитов и так далее. Воз­можно, и по этой причине тоже, описание Мас­солита начина­ется упо­минанием массы кружков, секций, груп­повых фотографий.

Общая атмосфера эпохи, в конце которой впервые появился на публике Роман Булгакова, пе­ре­дана очень даже неплохо. Ещё до офици­а­льной публикации Романа с его содержа­нием, в том числе с известием о смерти Берлиоза, было ознакомлено «кол­лектив­ное руко­вод­ство». Более того, шести­десятые годы – начало мас­сового рас­пространения «самиздата». Так что с машинописной руко­писью Романа была ознакомлена ведущая часть лите­ратурной обще­ствен­ности. В этом смысле весть о смер­ти Берлиоза корректно и даже буква­льно вписыва­ется в лите­рату­р­ный контекст середины 1960-х.

Но одно дело что-то слышать и даже про­читать бледные страницы руко­писи, и совсем другое по­явление Романа мас­совым тиражом с обще­ствен­ным обсуж­дением. Пусть даже книга была опуб­ликована с суще­ствен­ными купюрами, то есть, считай, что появилась пере­д обще­ством без некоторых деталей одежды. Но всё равно, и это нужно приз­нать, что Автор нанёс очень серьёзный удар по обще­ствен­ному лицу лите­ратурного сообще­ства. Так что да­льнейшая судьба Романа в годы застоя тоже не была лёгкой, издавался он не часто, не крупными тиражами, да и тех обна­ружить в книжных мага­зи­нах было почти невозможно. Но самое главное, что критика своевре­мен­но объявила Автора соци­а­ль­ным сатириком и мисти­ческим фантастом, то есть немного не в себе. В общем, лите­ратурная обще­ст­вен­ность справилась своими силами, методом уду­шения в объятьях.

Автобиографи­ческое, точнее – автобиблиографи­ческое толко­вание в лите­ратурном контексте вполне подходит к сюжету пятой главы. Но и парал­ле­льная линия судьбы ново­й гума­ни­тарной науки тоже про­слежива­ется как на ладони. 1960-е годы – самые плодотворные для Льва Гумми­лёва. Изданы первые серьезные монографии, в которых последо­ва­те­льно про­водится новый взгляд на историю как науку, которая должна изучать не источники, а отражён­ные в источниках факты и про­цес­сы. Однако в одиночку про­тиво­стоять сообще­ству обще­ствен­ных наук не под силу даже гению. Лишь поддержка есте­ствен­нонаучного сообще­ства географов даёт воз­мож­ность работать. Однако, главные идеи и главный труд Гумилёва – «Этногенез» оказались в советское время в ещё большей изоляции от мас­сового читателя, вплоть до конца 1980-х.

Что же каса­ется офици­а­льной гума­ни­тарной науки, то она мертвая и голая лежит на столе про­зектора, то есть архивариуса. Един­ствен­ное, что нужно решить – хоронить так или сначала «при­шить» отрезан­ную в 30-е годы голову, то есть откры­вать или не откры­вать архивы Лубянки. Частично «пришили», но хоронить пришлось всё же без головы. Поско­льку твор­ческое наследие совре­мен­ни­ков Булгакова ещё сыграет свою роль в судьбе ново­й науки.

Мы не будем долго раз­би­рать неинтересную шестую главу, атмосфера в которой вполне зас­то­йно-бюрократи­ческая с отде­льными всплесками дис­сидентской актив­ности Бездомного. Отме­тим то­лько, что брежневско-андропов­ский застой и в лите­ратурной, и в научной жизни вполне соот­вет­ст­во­вал сим­волике шестой стадии – сугубой раз­де­лён­ности. Все сферы жизни были про­ре­заны бюро­кра­ти­ческими и идеологи­ческими барьерами, которые поддерживались не сто­лько усилиями дряхлого режима, ско­лько всеобщей отчуждён­ностью и разо­чаро­ванием. Лучше мы, сэкономив время на ше­стой главе, ещё раз взглянем на пятую. Всё-таки сим­волика пятёрки обзывает нас искать скрытые смыслы во всех образах, которые воз­можно рас­поз­нать как сим­волы.

Например, Дом Грибоедова. Автор сам подсказывает, что этот дом можно назы­вать про­сто по фамилии известного писателя, то есть намекает на скрытое зна­чение сим­вола: дом как лич­ность. Впрочем, даже для невнима­те­льного читателя ясно, что Дом Грибоедова немного отлича­ется от обы­чного дома, даже многоквартирного. В этом доме обитают не семейные треуго­льники – муж, жена, сосед, и даже не ком­муна­льные соседи, а целая организация, в которой состоит три тысячи сто оди­н­над­цать человек. Более того, в этом доме ровно в полночь звучит музыка и не про­стая, а «Алил­луйя» – как минимум, это пародия на богослужение. Впрочем, у Булгакова всюду пародия или сатира, од­на­ко под этим внешним, нарочито фальшивым слоем бывают спрятаны настоящие сокровища. Как, на­п­ример, образ «чудного мгновенья» под карикатурной Ан­нушкой-Чумой.

Или вот, зачем, спрашива­ется, Автор вставил в самую кульминацию главы, пере­д известием о смерти Берлиоза, явно выпада­ющий по стилю и смыслу пас­саж? Судите сами: «…и видны за соседним столиком налитые кровью чьи-то бычьи глаза, и страшно, страшно... О боги, боги мои, яду мне, яду!..». Отрывочек этот явно попал сюда случайно, по недо­смотру Автора из другой оперы, точнее из второй, ершалаимской главы: «И тут про­ку­ратор подумал: "О, боги мои! Я спрашиваю его о чем-то ненужном на суде... Мой ум не служит мне больше..." И опять померещилась ему чаша с темною жидкостью. "Яду мне, яду!"»

Что примеча­те­льно, присобачен этот явно лишний отрывок непосред­ствен­но к опровержению караибско-пиратского про­исхож­дения черноглазого красавца с кинжа­льной бородой. А между тем в той самой второй главе, откуда «случайно» попал к нам сюда призыв к римским богам с требо­ванием яду, багровое лицо Пилата имеет причиной вовсе не духоту:

«– Сегодня душно, где-то идет гроза, – отозвался Каифа, не сводя глаз с покраснев­шего лица про­ку­ратора и предвидя все муки, которые ещё предстоят. "О, какой страшный месяц нисан в этом году!"

– Нет, – сказал Пилат, – это не оттого, что душно, а тесно мне стало с тобой, Каифа, – и, сузив глаза, Пилат улыбнулся и добавил: – Побереги себя, первосвящен­ник…

– Знаю, знаю! – бес­страшно ответил чернобородый Каифа, и глаза его сверкнули».

Думаю, этих небольших отрывков вполне доста­точно для про­ве­дения парал­лелей между До­мом Грибоедова и ершалаимским храмом, а также для опознания Арчибальда Арчибальдовича как исполняю­щего обязан­ности первосвящен­ника. Заметим мы также, что Бездомный не заходил внутрь Дома Грибоедова, а то­лько в ограду это­го «храма». В таком случае трудно не увидеть ещё одной парал­лели – между пове­дением Ивана на летней веранде Грибоедова, изобли­чением «кулацкого ну­тра» поэтов и евангель­ским изгна­нием торгующих из храма: «И, сделав бич из веревок, выгнал из хра­ма всех, также и овец и волов; и деньги у менов­щиков рас­сыпал, а столы их опрокинул» /Ин 2,15/. Эпизод этот про­изошёл на первую Пасху после Крещения, то есть задолго до Страстной недели. Эту парал­лель между ран­ними стади­ями жизнен­ного пути Иисуса и Ивана, кажется, ещё не обна­ру­жи­ва­ли. Всё же обычно с Иешуа в москов­ских главах ас­социируют обычно то­лько мастера.

Ну и раз уж мы вспомнили о ступенях вос­хож­дения Иисуса, то кроме Крещения, иску­шения в пустыне, изгнания торговцев, одним из главных было Преоб­ражение. А в связи с ним можно обсу­дить библейскую сим­волику одежды. Ослепи­те­льно белые одежды преоб­ражен­ного Иисуса – это си­м­вол совер­шен­ного знания. Нас эта сим­волика одежды может интересо­вать в связи с нарядом Без­дом­ного: «Он был бос, в разо­дран­ной беловатой толстовке… и в полосатых белых кальсонах». Белый в полоску или беловатый цвет здесь свиде­тель­ствует о не вполне совер­шен­ном, но всё же близком к ис­тине знании. Та же сим­волика, что и у зажжён­ной Иваном свечи. А вот нагота мёртвого Берлиоза, ко­торый так ладно рифму­ется с «официозом», – это полное отсут­ствие какого-либо смысла.

К библейской сим­волике одежды примыкает сим­волика пищи, то­лько речь идёт о знании в фо­рме учения, пере­даваемого от учителя ученику или получаемому в храме. В этом смысле наличие в грибоедов­ском «храме» лучшего в Москве ресторана вполне уместно в смысле сим­волики. Ресто­ра­тор в таком случае является распространителем учения, признаваемого в «храме». В свете этой сим­во­лики и само наимено­вание Дома, имеющее и лите­ратурный, и гастрономи­ческий смысл, намекает на какой-то храм, связан­ный с учё­ностью или с учением.

Можно также легко заметить, что адепты грибоедов­ской кухни предпо­читают рыбные блюда, которые здесь самые свежие в Москве. Да и сам ресто­ратор во время пожара в 28 главе спасает, как самую великую цен­ность, две больших рыбы. И тут опять мы должны обратиться к первоисточнику сим­волики. По свиде­тель­ству евангелистов, пять тысяч человек были накормлены пятью хлебами и двумя большими рыбами. Как совер­шен­но верно заметил Воланд Берлиозу в третьей главе: «уж кто-кто, а вы-то должны знать, что ровно ничего из того, что написано в евангелиях, не про­исходило на самом деле никогда, и если мы начнем ссылаться на евангелия как на истори­ческий источник...»

Ну, может быть насчёт ничего и никогда Воланд немного преувеличил в полеми­ческом задоре, но уж читать Писание как истори­ческий источник точно не следует. Хотя бы потому, что его главный духовный смысл скрыт в сим­волике этих никогда не про­исходив­ших чудес. Описание невероятных чудес – всего лишь верней­ший знак того, что здесь скрыты цен­ности духо­вного знания. Если знать, что хлеб сим­воли­зирует «у­чение», а 5 – тайну, то 5 хлебов означает «тайное учение» – то самое, ко­то­рое скрыто в явном учении в виде сим­волов. Сим­вол 2 означает мудрость, а сим­вол рыбы – святость, чистоту. Две рыбы означают «святая мудрость», духовное знание. А что такое пять тысяч, накорм­ле­н­ных 5 хлебами и 2 рыбами? Тысяча сим­воли­зирует любое большое собрание, или сообще­ство. Соот­вет­ствен­но, 5 тысяч – это тайная церковь Иисуса, посвящен­ная его тайному учению и хра­нящая свя­тую мудрость. А вот 4 тысячи из следую­щего «чуда», накорм­лен­ные 7 хлебами и не­ско­лькими рыб­ками – это земная церковь Христа, получив­шая в каче­стве учения букву закона и немного святости.

Нас с вами, людей нерелигиозных и вообще лите­ратуроведов, это раз­личие между зваными и избран­ными не лишком волнует. Можно было бы и вовсе обойтись без этих экскурсов, но без этого никак не понять, что за число такое – три тысячи сто один­над­цать членов Мас­солита. Понятно, что – это собрание адептов в храме, посвящен­ном некому учению. И в этом храме есть некая, не будем утверждать, что святая, но чистая пища - рыба. Причём пища эта – не молочная, для младенцев, а вполне солидная, предназначен­ная для доста­точно зрелых людей, способных всё это пере­варить.

Однако Автор мог бы намекнуть и больше, о какой такой рыбе может идти речь. Например, с помощью тех же чисел. Впрочем, он ведь зачем-то ввёл в пятую главу необ­яза­тельный диалог пышно­щёкого поэта Амвросия и то­щего Фоки. Как будто хотел сказать, что оби­льная грибоедов­ская пища не для слабых, здесь нужно особен­ное здоровье, обширное чрево для пере­вари­вания. Как вы уже по­няли, чрево в тайном учении сим­воли­зирует раз­ум.

Цитируем Амвросия-поэта: «Но в "Колизее" порция судачков стоит тринад­цать рублей пят­над­цать копеек, а у нас – пять пятьдесят». Не станем си­льно заморачи­ваться таин­ствен­ным смы­слом «Колизея»: нечто древнеримское и далёкое от нас, где за доступ к учению про­шлось бы зап­ла­тить смертью – число 13. Главное, что в ресторане Мас­солита нужно заплатить за то же самое, и при­том более свежее – всего 5 и 50.

Прямо скажем, не очень много… для понимания. Опять какая-то «тайна». Плюс к этому долж­на быть прибавлена целая жизнь, посвя­щён­ная тайному знанию. Но первое важнее, чем второе. Мо­жет быть, Автор намекает, что жела­ющей этой чистой пищи для ума должен для начала сделать ка­кой-то вклад, какое-то усилие. Например, приз­нать суще­ство­вание тайны или уз­нать тайный смысл сим­волов. Опять же, мы уже знакомы с числом 50, которое означает жизнь, посвя­щён­ную тайному знанию. В том числе жизнь самого Булгакова. Что уже наводит на некоторые мысли по поводу трёх тысяч ста один­над­цати членов Мас­солита.

Итак, 3 тысячи должно означать собрание, большое сообще­ство, посвя­щён­ное «вере, надежде и большей их них любви». 100 сим­воли­зирует завершив­шийся большой цикл духовной жизни, боль­шой и завершён­ный ряд пере­вопло­щений духа, «внутрен­него человека». К этому добавляется 11 – несовер­шен­ный человек. 111 – это несовер­шен­ная, но созна­ющая несовер­шен­ство, а потому раз­вива­ющаяся лич­ность, приложен­ная к зрелому духу, унаследован­ному от многих поко­лений.

Что же это может быть за большое собрание романти­чески настроен­ных людей? И нет ли под­сказки в том, что этот большой дом носит имя писателя. И может ли писа­тель дать своё имя не про­сто дому, а «храму». Не подскажет ли нам что-то такое имя как Пушкинский дом. Ведь это тоже храм, посвящен­ный клас­си­ческому лите­ратурному наследию. Так что, скорее всего, Булгаков в дан­ном слу­чае позволяет себе немного подшутить над нами, зашифровав под именем Грибоедова свой соб­ствен­ный Дом Булгакова, а под именем Мас­солита – большое и раз­номастное сообще­ство булга­коведов, ис­следо­вателей и про­сто поклон­ников. Каждому из них дей­ст­вите­льно можно позавидо­вать, насто­ль­ко богатое и приятное на вкус наследие оставил нам Автор. Но то­лько те из них, кто обладает доста­точно мощ­ным раз­умом, чревом и готовы заплатить пять пятьдесят, могут насладиться самой све­жей рыбой, приготов­лен­ной по уника­льным, особым рецептам. Про­чим же придётся доволь­ство­ва­ть­ся иной вкусной снедью.

А что же Арчибальд Арчибальдович, ресто­ратор? Почему это он рас­поряжа­ется наследием умершего автора? И каким образом он может повлиять на судьбы художе­ствен­ного романа или науч­ного трактата? Ну, эту-то загадку нам будет теперь отгадать несложно. Речь идёт о фигуре Издателя, от которого многое ещё пока зависит в лите­ратурном и научном мире даже сейчас, в эпоху Интер­нета. А уж в середине про­шлого века зависело почти всё. Кстати, издание может ведь быть и пират­ским. Это ещё одна подсказка Автора, указыва­ющая на фигуру Издателя. Что же каса­ется парал­лелей с Каифой, то раз­ве не исполня­ющий обязан­ности президента Синедриона решал, имеет ли кто-нибудь право про­поведо­вать своё учение в Иудее. Такова и власть редакцион­ного «кол­лектив­ного руко­вод­ства», направляемого интересами Издателя.

Так что почти все тайны пятой главы нам, похоже, удалось раз­гадать. Хотя, по правде говоря, лично я был в этом не уверен, приступая к делу. Поэтому на радостях небольшой бонус, подсказан­ный сим­воликой пятой главы. Есть в Новом Завете одно очень известное и совсем непонятное место. Не буду много цитиро­вать, приведу лишь концовку одной из глав из Откро­вения Иоан­на Богослова: «Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число челове­ческое; число его шес­тьсот шестьдесят шесть» /Откр 13,18/.

Поско­льку мы с вами уже сочли число 111, то осталась меньшая часть ум­ствен­ной работы. Речь, по всей видимости, идёт об опреде­лён­ном поко­лении, которое при зрелом духе находится на стадии осознания своей несвободы и пере­жи­вания своего несовер­шен­ства. Как это про­исходит, мож­но посмотреть в 11 главе. Разуме­ется, это поколение состоит из раз­ных людей. Но число на всех одно. Необ­ходимое раз­личие даёт подсказка: «Здесь мудрость». Но чтобы применить эту подсказку к сим­воли­ческому числу, нужно заменить слово «мудрость» известным нам числом 2. Двойка дей­ст­вите­льно является сомножителем числа 666. Поэтому для людей, имеющих в себе мудрость, этот страш­ный сим­вол стано­вится числом 333, умножен­ным на 2. А число 333 означает, что жизнь мудрых людей из этого поко­ления будет помножена на 3, то есть на любовь с верой и надеждой. И сим­вол этот не страшный, и число выглядит вполне челове­ческим.

А вот для того, в ком нет мудрости, жизнь оказыва­ется помножен­ной на состояние раз­де­лён­ности и отчуж­дения между людей, когда осознание несовершенства проецируется лишь вовне, на ближнего. И раз­ве не начина­ется в конце 1960-х повсеместное движение име­н­но к этому атоми­зи­ро­ван­ному, раз­де­лён­ному состоянию обще­ства, в котором самым близким че­ло­веком стано­вится психо­терапевт. Может быть, стоит задуматься, почему сюжет 6 главы нашего Романа так созвучен, на­при­мер, сюжету знаменитого альбома и фильма «Стена»? На этой оптимисти­ческой ноте позвольте пере­вести дух и соб­раться с да­льней­шими мыслями.