Год быка--MMIX

13. «Как и было сказано»

Нужно признать, что какой-либо осмысленный рациональный анализ третьей книги Трилогии, как и второй, был бы невозможен без понимания сложной структуры психики настоящего писателя. Булгаков составил для нас аллегорическую модель взаимоотношений четырех ипостасей творческой личности – мастерство, душа или «жена», дух или «муж», и Творческий дух в качестве вышестоящей над ними инстанции. Заслуга Булгакова – в современном и очень наглядном пересказе новозаветного учения апостола Павла о личности.

Кроме того, в своем «Театральном романе» Булгаков рассказал нам о том, как пишется великая книга мастером в соавторстве с высшими инстанциями. Творческий дух рисует в воображении писа­теля образные сцены, в которых участвуют герои книги. А задача мастера перенести эти образы, диалоги и сюжетные повороты на бумагу. Однако, это не так просто, поскольку между мастером и Творческим духом есть душа, эмоциональная ипостась личности, которая окрашивает эти интуитив­ные образы в разные негативные или позитивные ценностные оценки, будучи послушна «мужу» - нормативной ипостаси, задающей нормативную шкалу таких оценок.

Если посмотреть на булгаковский Роман с эмоциональной точки зрения души Автора, то на протяжении всего действия происходит постепенная эволюция отношения к главному герою - Воланду. Если в начале речь идет об опасном иностранце, в начале второй трети – об интересном собеседнике, то к концу второй трети Творческий дух ещё «иностранец», но уже «не опасен». А в ходе последних глав душа Автора, олицетворяемая Маргаритой, проникается к Воланду сочувствием и пониманием. Да и сама душа незаметно эволюционирует от состояния злобной Аннушки, через ищущую любви тридцатилетнюю женщину к ищущей мудрости двадцатилетней. И завершается эта эволюция «жены» состоянием неизмеримой красоты, то есть полной прозрачности, невидимости, ко­торая не мешает, а помогает мастеру видеть небесные образы в их истинном свете, уже без страха и раздражения.

Увы, но в Трилогии Азимова эволюция отношения к главному герою Трилогии, которым по праву является Мул, происходит ровно в обратную сторону. В третьей книге мастер-фантаст рисует Мула, несмотря на все его объективные заслуги, не только физическим, но и моральным уродом. А всё лишь потому, что Мул в той «небесной пьесе», которую видит интуиция автора Трилогии, пре­небрегает «невестой» из Академии.

Но что такое душа или «жена» с точки зрения внешних связей личности писателя? Булгаков дал нам ответ и на этот вопрос – это творческая среда, в которой живет и работает писатель. В случае с Булгаковым – это московская творческая интеллигенция, которая является коллективным проб­разом Маргариты. А в случае с Азимовым – это творческая среда первой столицы «первой федерации» - Филадельфии. Всякий писатель пишет свои книги для вполне конкретных людей. Азимов пишет для творческого круга футурологов, озабоченных образами и прогнозами будущего. Но это именно американская творческая среда, послушная духу либерального естественнонаучного материализма. Поэтому мастер Азимов видит интуитивные образы своего романа именно и только так, как к ним относится его эмоциональная творческая среда.

Это в Москве прошлого века творческая среда, мучившая, но и помогавшая Михаилу Булга­кову или тому же Евгению Шварцу, может себе представить, что ее главный герой, надевший рыцар­ские доспехи Ланселота, сразу после победы над Драконом готов сразу же уйти с политической сце­ны, чтобы не превращаться в нового Дракона. Помните, после кульминации булгаковского Романа, когда Воланд появляется на Балу в рыцарском наряде, в начале следующей 24 главы он опять у себя в кабинете, в прежнем залатанном хитоне. И душа Маргарита несколько разочарована, потому что все осталось, как было до Бала.

Однако же и Азимова, если не обращать внимания на его эмоциональные оценки, а самим оценивать образы и повороты сюжета, после победы Мула над злом, когда он спасает героиню и приносит мир в объединенный союз «академических» и «имперских» миров, для самого Мула все останется, как прежде. Он вернется на курортный Калган, чтобы жить одному в бывшем вице-королевском дворце.

Судя по тому, что упомянут некий Союз держав, речь идёт о состоянии многополярного мира. При этом в самой Академии, как одном из полюсов, происходит чистка элиты. Только при чём здесь Мул, который живёт в одиночестве на другом конце многополярного мира?

Однако душа Азимова, как и его творческая среда, не может понять такого развития сюжета. И вот уже жертвы среди «академической» элиты приписаны мстительной сущности Мула. Однако тут же автор опять путается в показаниях, рассказывая, что единственным интересом Мула является найти Вторую Академию. Разумеется, и этот поворот сюжета, для американской публики объясняется неизбывным желанием мести, которое почему-то вдруг возникло у «властелина Мира». Однако при этом неизбывно мстительный Мул почему-то не стал мстить ни «жене», сорвавшей его имперские планы, ни даже её мужу, проявлявшему явную враждебность. Да и сама «месть» всем людям очень уж оригинальна – установить мир и баланс между «полюсами» и отойти от всех дел. Нет, конечно, если душа Первой Академии воспринимает ровное отношение как пренебрежение, а пренебрежение как месть, то что с этим поделаешь.

Очевидно, что в этом моменте Азимов строго следует давним литературным и политическим традициям англо-саксонской элиты, а равно и лимитрофным традициям народов Восточной Европы. Ненависть к сильному и непонятному вместо благодарности и понимания, нападки и злобные карика­туры – что ещё можно было ожидать от американского писателя, происходящего из «черты осед­лости». В этой констатации нет осуждения, а только глубокое понимание психологии.

Образ Мула – это действительно карикатура. К карикатурному внешнему образу из второй книги в третьей добавляется не менее карикатурный психологический портрет. Но вот беда, как правило, в таких случаях резкого перехода от любви к ненависти, объекту приписываются все нега­тивные черты, присущие субъекту, но не признаваемые им сознательно. Как самый яркий пример, оруэлловская антиутопия была списана с британского общества, но сознательно приписывалась советскому союзнику.

Так и в данном случае – сознательно нарисованный негативный образ Мула оказался карика­турой на самого карикатуриста. Не будем зацикливаться на утрированных семитских чертах внеш­ности Мула. Это как раз соответствует найденной нами параллели с внешностью Воланда из 22 главы, когда выяснилось, что многие черты и одежда совпадают с описанием Иешуа из 16 главы про Казнь. Как, впрочем, и отшельническое пребывание Мула в вице-королевском дворце на Калгане в целом соответствует «формуле Пилата», определившей будущую судьбу мастера. Пилат мечтал посе­лить Иешуа во дворце прокуратора на берегу моря, в Кесарии.

Но физическое уродство образа Мула ничто по сравнению с моральным уродством, приписан­ным Мулу в третьей книге. Получается, что душа автора Трилогии, его творческая среда только так и представляет себе великую личность – как закомплексованность вселенских размеров. И если уж такое «величество» получает власть над миром, то единственной оставшейся жизненной целью для него становится месть всем нормальным людям. Ведь вот так прямо и написано, чёрным по белому. А мы-то все удивляемся, почему это американская элита, получив от советских лидеров ключи от однополярного мира, все последнее время только и озабочена мелкой местью России и всему миру. Психологический механизм компенсации комплекса неполноценности – тот же самый, что и в случае с большевистской элитой, получившей от русских власть над одной шестой мира, и вместо пони­мания мотивов мстившей, мстившей и мстившей русскому народу за свою неспособность к любви и пониманию, за отсутствие «масла в светильниках».

Однако, если все-таки следовать рациональной логике, а не эмоциям отвергнутой «невесты», то концы здесь у Азимова совсем не сходятся. Впрочем, логических неувязок и голливудских ляпов в Трилогии более чем достаточно. Но большинство из них не имеют особого значения и лишь подчер­кивают условность футуристического антуража. Например, анахроничный выбор подарка из механи­ческой печатной машинки и «принтера» со свойствами искусственного интеллекта, или прибытие на Трентор гиперсветового лайнера со свежими газетами. Однако логическая неувязка с психоло­гическим портретом Мула имеет более чем принципиальный характер.

Собственно, именно в этом пункте мы, наконец, обнаружили ту самую фрейдистскую идейную основу, скрепляющую американскую элиту. Одним из краеугольных камней фрейдизма как картези­анской мировоззренческой системы является признание ранней детской травмы как основы развития всякой неординарной личности. И если даже сами великие ученые и писатели отказываются призна­вать такую травму, то фрейдисты успокаивают – мол, это защитная реакция амнезии.

А как же еще объяснить появление великих личностей в мире, где нет сверхличности? Если мы не признаем существование того самого Творческого духа истории, который посещает «квартиры» в доме №302-бис. Тогда остается лишь случайность в виде мутаций и детских травм, которые эту мута­цию заставляют проявить. Это не просто точка зрения или гипотеза, это принцип мировоззрения.

Но что еще удивительнее, что этот иррациональный фрейдистский символ веры как-то ухит­ряется уживаться в одном флаконе с естественнонаучными подходами, например – с кибернетикой. Однако, если следовать рациональным принципам кибернетики и системного анализа, то Мул – это антикризисный центр, перехвативший управление в период глобального кризиса и развала прежнего «академического» центра системы. Даже для того, чтобы перехватить управление в кратчайшие сроки и уметь перенастраивать эмоциональную сторону психики людей, нужно обладать не только макро­моделью системы, но и знанием психологии, внутреннего мира. Неважно при этом, вербализовано это знание или интуитивно. Тогда получается, что Мул легко справляется с неврозами, дефектами пси­хики всей элиты, но сам при этом остается дефектным невротиком. Он легко освобождает генералов, спецслужбистов, вождей подпольщиков от чувства взаимной ненависти и мщения, но сам при этом одержим еще более глубоким желанием отомстить всем сразу.

Нет, конечно, в фантазийных романах и не такое попрание всякой логики и эстетики бывает. Но Азимов – не Желязны, он написал великую книгу, можно даже сказать – пророческую. Но в отличие от Булгакова, жившего в эпоху Великого перелома, Азимов как мастер не смог выйти за рамки господствующего мировоззрения. Не было у него стимула в виде внешней угрозы и внутреннего сопротивления. И кроме того, нужно учесть качественную разницу в возрасте между Азимовым и Булгаковым в момент написания книг.

В момент начала работы над Трилогией Азимову всего 22 года. А если кто-то помнит, мы при анализе 32 глав булгаковского Романа сопоставили им 3 раза по 12 стадий развития не только идей и сообществ, но и личности. Для современного человека каждой стадии развития примерно соот­ветствует два года плюс минус считанные месяцы. Соответственно, Азимов перед началом работы над книгой оказался в ситуации изоляции от прежней университетской среды, почти как бывший ученик Берлиоза в 11 главе. Написание первой книги может примерно соответствовать 12 стадии Надлома, второй книги – 13 стадии, третьей – 14 стадии.

И тут мы обнаруживаем еще одну довольно неожиданную параллель. Когда мы сопоставляли сюжет 13 главы Романа с соответствующими стадиями процесса рождения христианства, то заме­тили, что на 12 стадии речь и в палате №117, и в галилейских беседах Иешуа с учениками шла о толковании прошлых событий. Затем Учитель рассказывает ученикам о будущем, о «последних вре­менах». Это позволило нам сопоставить рассказ Мастера из 13 главы о любовном треугольнике с событиями 23 главы, точнее – с отсутствием описания того, чем был занят Воланд во время Бала.

Теперь сопоставим – в первой книге Азимов действительно использует сюжеты из прошлого – из истории США. Во второй книге, то есть на 13 стадии, Азимов также рассказывает нам историю странного треугольника – мужа, жены и «маэстро». При этом мы подозреваем, что речь идет о будущем, и не просто о будущем – а о времени великого кризиса и пришествия необычного субъекта, который выступает судьей и примиряет всех со всеми.

Можно отметить еще одно любопытное совпадение, которое мы будем считать чисто слу­чай­ным. Во второй книге Азимова пришествию Мула предшествует фиаско последнего героя «империи зла», пытавшегося примерить на себя роль «спасителя» цивилизации. И вот ведь совпадение, звали этого «предтечу» не как-нибудь, а Бел Риоз!

Единственная неувязка, что «предтечу» из булгаковского Романа, то есть Берлиоза, задавило трамваем на рубеже 1930-х годов. А азимовский Бел Риоз сломал себе голову, по нашим расчетам, где-то в конце 1960-х. Но ведь и в Романе о смерти Берлиоза стало известно только в 5 главе, которая была нами опознана как период 1960-х. Кроме того, именно в конце 1960-х – после парижских и пражских событий, и отказа СССР от победы в лунной космической гонке – провал марксизма как глобального проекта стал очевиден всем. Но внутри страны провал марксистской теории спасения человечества случился именно в год Великого перелома, только об этом долго не сообщали, держали в секрете. А для управления использовали милитаристские принципы «осажденной крепости».

Нам осталось лишь предположить, что третья книга Трилогии соответствует 14 стадии разви­тия личности Азимова, то есть периоду глубокого Надлома и внутреннего раскола, когда все три ипостаси личности конфликтуют друг с другом, а Творческий дух на какое-то время покидает мастера. Отсюда и все эти невротические картины, чувство страха и преследования, хорошо описанное в 14 главе Романа.

После завершения третьей книги Азимов испытывает творческий Надлом и вернется к продолжению спустя многие годы, уже в зрелом возрасте. И тогда состояние его души и отношение к Творческому духу будут совсем иным, более близким к отношению Булгакова. Но об этом позже, а сейчас поищем новые параллели.