Год быка--MMIX

Сигналы точного времени

Мы извлекаем смысл из найденных взаимосвязей между раз­ными главами. Но прямо­линей­ное движение от главы к главе тоже может иметь какой-то неявный смысл. Так, пере­ход от первой мос­ко­в­ской главы ко второй, ершалаимской в автобиографи­ческом контексте соответ­ствует появ­лению пе­рвой версии Романа. Мы во второй главе уже обна­руживали ценные находки. Но и здесь оста­лись не­расшифрован­ные сим­волы и указания. Например, двойное указание времени на стыке второй и тре­ть­ей глав: «Было около десяти часов утра».

«– Да, было около десяти часов утра, досточтимый Иван Николаевич, – сказал про­фес­сор». Уди­вите­льно, но ком­ментаторы даже здесь ухитряются увидеть ошибку или небреж­ность Автора. Хо­тя не заметить двойное утверж­дение, да ещё на стыке между основ­ным текстом и «романом в ро­мане» – это нужно совсем ослепнуть. А уж исправить десять утра на полдень – это и вовсе дело одной минуты. Кроме того, Автор по ходу второй главы уделяет очень много внимания движению солнца. В ходе допроса Иешуа солнце неуклон­но поднима­ется вверх над ип­подромом. Судя по тому, что Иешуа пришлось щуриться на солнце, а про­ку­ратору – поднимать руку, чтобы засло­ниться, дело про­ис­хо­дило не самым ран­ним утром.

По оконча­нии допроса дано ещё указание на положение солнца: «Приказания про­ку­ра­то­ра бы­ли исполнены быстро и точно, и солнце… не успело ещё прибли­зиться к своей наивысшей то­ч­ке», когда встретились Пилат и Каифа. Наконец, в конце раз­говора с первосвящен­ником про­ку­ратор снова обращает внимание на солнце: «Дело идет к полудню». Целый ряд указаний на положение солнца говорит о том, что двойная «ошибка» Автора в конце второй главы не может быть случайной.

И вообще нужно раз и навсегда закончить все эти домыслы о небреж­ности или забывчивости Булгакова, якобы не завершив­шего правку Романа. Так могут думать люди, не спо­собные поставить себя на место писателя. А между тем это не так сложно. Каждый, кто хоть раз занимался твор­ческим делом, требующим всех сил, способен это понять. Не обяза­те­льно быть писателем, учё­ным, кон­ст­ру­ктором. Доста­точно и такого обычного твор­ческого дела как забота о маленьком ребён­ке или вос­пи­тание большого. Любящая мать не уснёт полночи, будет вспоми­нать каждую мелочь, искать ре­шение проблемы. Пока не забудется коротким сном, чтобы спозаранку начать дей­ство­вать.

Так и писа­тель со своим детищем. Если что-то не складыва­ется, не раз­вива­ется так, как нужно, то все художе­ствен­ные идеи и даже незначи­тельные герои романа, каждая неис­прав­лен­ная строка бу­дут стучаться в виски, про­ситься на аудиенцию к Творцу и его Музе. Почти как в главе про Великий бал. И будет эта неверная строчка или нераскрытая мысль досаждать писателю и ночью, и днём, пока он ран­ним утром вдруг не проснётся с гото­вым ответом и не выправит текст… А вы говорите – забывчивость! Никакая это не ошибка, а просто указание автора на важные обстоятельства времени. Причём двой­ное указание относится к двум главам и к двум линиям Романа – древней и совре­мен­ной.

Начнём с москов­ской линии. Что может означать десять утра примени­те­льно к времени дей­ствия? Ясно, что это не относится к условному сцени­ческому времени, где на Патри­арших прудах за­ходит солнце. Тогда может быть десять утра как-то указывает на историческое время, в котором жи­вут кол­лектив­ные образы, то есть на годы ХХ века? Мы вроде бы выяснили, что и в сюжете второй главы также зашифрована геополитика двадцатого века. Допрос Иешуа как раз и состоялся около де­сяти часов утра. А около полудня состоялся суд.

Согласно нашему толко­ванию казнь Иешуа – это образ Рос­сии, ввергнутой в величайшую вой­ну, когда копьё воен­ной машины остановилось у самого сердца страны. То есть это 1941 год. «Суд» европейских держав, направив­ших германскую машину на вос­ток – это мюнхенский сговор 1938 года. А вот Великий пере­лом в СССР и Великая депрес­сия США – это как раз 1929 год. Похоже, ино­го столь же про­стого способа привязать указание насчёт десяти часов ко времени дей­ствия конца пе­рвой и начала третьей главы мы найти не сможем.

Но указа­тель «десять утра» удвоен, он относится и ко второй главе. С ершалаимской стороны он указывает как раз на полдень, подразумевая, что точная привязка времени суда над Иешуа имеет какое-то важное зна­чение. Наша дружеская критика предыдущих ис­следо­вателей творче­ства Булга­ко­ва не отменяет чув­ства благодар­ности им. Дотошные булгаковеды давно уже рас­копа­ли один перво­источник, предше­ствовав­ший началу работы Автора над Романом. Сочини­тель этой «истори­ческой» пьесы об Иисусе стал про­тотипом неудав­шегося поэта Бездомного. Похоже, Булгаков согласен с не­которыми находками рапповца по фамилии Чевкин, дотошно вычислившего время дей­ствия в еван­гель­ском описании суда и казни Иисуса. Если бы суд состоялся не в полдень, а в десять утра, то шести часов под рас­ка­лён­ным солнцем достаточно для умерщвления пове­ше­н­ного на кресте. А вот четырёх часов казни явно не хватит согласно известным медицине, а значит и Булгакову дан­ным.

В канони­ческом тексте есть све­дения, что Иисусу не пере­бивали голеней, как двум дру­гим каз­нён­ным, а смерть наступила сразу же после того, как ему дали губку с «уксусом»: «После того Иисус, зная, что уже все совершилось, да сбудется Писание, говорит: жажду. Тут стоял сосуд, полный ук­суса. Воины, напоив уксусом губку и наложив на ис­соп, поднесли к устам Его. Когда же Иисус вкусил уксуса, сказал: совершилось! И, преклонив главу, предал дух» /Ин 19, 28-30/.

С этим же моментом связана ещё одна нарочитая «ошибка» Автора, ещё одно несоответ­ствие между разными главами одного Романа. В главе 16 «Казнь» воспроизведён канон: «…пропитан­ная водою губка на конце копья поднялась к губам Иешуа. Радость сверкнула у того в глазах, он при­льнул к губке и с жад­ностью начал впиты­вать влагу».

А вот доклад Афрания Пилату в главе 25:

«– А скажите... напиток им давали пере­д пове­ше­нием на столбы?

– Да. Но он, – тут гость закрыл глаза, – отказался его выпить.

– Кто имен­но? – спросил Пилат.

– Про­стите, игемон! – вос­кликнул гость, – я не назвал? Га-Ноцри».

Ясно, что оба собеседника, что называ­ется, валяют Ваньку, зная, что стены и даже деревья в саду дворца Ирода имеют уши. Афраний отлично знает, кем интересу­ется Пилат, и про­фес­си­она­льно врёт, как и позже, когда он будет рас­сказы­вать об убий­стве Иуды. Там Афраний будет убе­ждать Пи­лата, что не было никакой женщины. То есть Афраний намеренно врёт о самых суще­ствен­ных обстоя­тель­ствах дела, которые могли бы помочь вос­становить реа­льную картину случив­шегося. Тогда полу­ча­ется, что вопрос о напитке, который давали пове­шен­ному на кресте Иешуа, тоже является весьма суще­ствен­ным для ис­следо­вания причин его смерти. Имен­но на это хочет обратить наше внимание Автор, как и на то, что время начала и окончания казни тоже важно, и что палящее солнце не могло быть причиной смерти. В таком контексте неско­лько иначе видится рас­сказ о том, что палач «тихо­нько ко­льнул Иешуа в сердце», а пере­д этим заговорщицки торже­ствен­но шепнул ему: «Славь вели­кодушного игемона!»

Однако какое имеет зна­чение – умер Иешуа от солнца, копья или напитка? Главное, он умер. Но зачем тогда про­ку­ратору интересо­ваться каким-то напитком? И зачем нужно, чтобы при всей ка­з­ни присут­ствовал ловкий и хитроумный Афраний? И почему сразу и немед­лен­но после того, как стало ясно, что казни не избежать, Пилат приказал оцепить двойным кордоном место казни? Может быть тоже, как и в случае с Иудой, не для казни, а для спасения?!

Ведь даже в канони­ческом тексте ясно сказано: «С этого времени Пилат искал отпус­тить Его» /Ин 19, 12/. Приговор был предопределён неосторожными словами Иешуа, и Пилат не мог ни­чего с этим поделать. Но место казни и сам про­цесс были в полной власти про­ку­ратора. Здесь он ре­шал: как, когда и от чего умрёт Иешуа. И если Афраний про­фес­сио­на­льно соврал об отказе от напит­ка, то столь же уверенно он мог врать и о результатах дей­ствия этого уксуса. Не бы­ло ли в нём каких-то наркоти­че­ских добавок, вверга­ющих человека в подобное смерти состояние? Мы с вами ис­следуем истори­ческий сюжет, а не религи­озный миф, поэтому можем задать и ещё один вопрос: А не было ли воскре­шение Лазаря испыта­нием такого сред­ства?!

Только не нужно бросать в Автора и тем более в толко­вателя камнями! Мы вовсе не замахи­ва­лись на святое, то есть на Миф, на образы пасха­льной Мистерии, из которой родилось христиан­ст­во. Это недалекий про­тотип Бездомного в своей пьесе пыта­лся доказать, что если Иисус не умер, а то­ль­ко психо­логи­чески воз­дей­ство­вал на учеников и на иудейскую публику, то он политикан и вообще нехороший человек. Но ведь главное – духовное преоб­ражение учеников свер­шилось. Булгаков выст­раивает альтернатив­ную версию истори­ческих со­бы­тий: каким мог быть исход для чело­ве­ка Иешуа – исполнителя роли, а не для Иисуса-Логоса – дей­ст­вующего лица боже­ствен­ной мис­те­рии. Наверное, именно такого спасительного исхода хотел сам Автор, да и я вместе с ним.

А ты, чита­тель? Или тебе, как Левию, хотелось бы смерти Учителя и его люби­мого ученика? Как же без жертвы ближнего для ре­шения своих психо­логи­ческих про­блем? Заметим, что в этом же­лании Левий пол­ностью совпадает с Каифой и с теми, кто кричал «Распни!». Но может Левий один такой среди учеников? Нет, конечно. Всем им нужно увидеть или даже потрогать смер­тельные раны Учи­теля, чтобы убить в себе рабов.

Может быть, имен­но ответ на этот вопрос, неявно обращен­ный к москвичам, хотел выяснить для себя Воланд в результате сеанса в Варьете? Готовы ли мы хотя бы во второй раз не уби­вать, не рас­пи­нать того, кто принесёт нам ново­е знание о нас самих? Мне так кажется, что имен­но для поста­новки этого ключевого вопроса Автор и рисует альтернатив­ное про­чтение евангель­ского сюжета. А ещё Автор желает, чтобы мы, наконец, научились раз­личать эти самые ипос­таси – смертного мастера, вдохновен­но исполняю­щего свою истори­ческую роль, и того «внутрен­него человека», бес­смертный дух которого является дей­ствующим лицом Мистерии, меняющей те­чение Истории. Имен­но поэтому героя у мастера зовут Иешуа, а не Иисус.

Было бы стран­но для Автора, раз­вивающего учение апостолов, в своём исследовании увлечься детектив­ными мотивами, а не ключевыми нрав­ствен­ными вопросами. И уж совер­шен­но ясно, что ис­тори­ческая реконст­рукция евангель­ских событий интересует Булгакова потому, что он верит в необ­ходимое повторение этих событий, то есть во второе прише­ствие. Впрочем, никого из нас эти бул­га­ков­ские «ошибки» и «заблуж­дения» ни к чему не обя­зывают. Всех интересует только занима­те­льное лите­ратурове­дение, воз­мож­ность разъять на части и соб­рать увлека­тельную головоломку, пода­рен­ную романти­ческим сказоч­ником. Поэтому я не буду больше мучить читателя излишними вопро­сами и пере­йду к раз­влека­те­льной части рас­следо­вания. Разъяснить главы с 3-й по 6-ю будет сложнее, по­этому мы лучше пере­скочим сразу в нехорошую квартиру к Стёпе Лиходееву, который к нам намного ближе, чем могло показаться.