Год быка--MMIX

5. Параллельные миры

Искать параллели и точки соприкосновения между Трилогией и Романом можно и нужно, для лучшего понимания обеих книг. Но при авторы двух книг остаются величинами несравнимыми, как несравнимы Везувий и капитолийский холм. И тот, и другой – вершины, имеющие символическое значение, существующие одновременно, но в разном масштабе исторического времени. Булгаков вместе с героями своего Романа проживает два тысячелетия, хотя внешняя форма задана тремя сут­ками в Москве и одним днём в Ершалаиме. Азимов вроде бы оперирует столетиями и даже тыся­челетиями, но полёт его мысли ограничен новейшим временем и его истоками в лице Канта и отцов-основателей США.

Поэтому будет интересно сравнить Азимова не с личностью Булгакова, а с главным прото­типом Бездомного как аллегории молодой и непричесанной науки – со Львом Гумилёвым.

Начнем с того, что и Азимов, и Гумилёв практически одновременно начали свое «психоисто­рическое» творчество. Азимов опубликовал свой первый рассказ в 1938 году, Гумилёв примерно тогда же начал развивать свою идею «пассионарности». Оба писателя, так или иначе, в конце 60-х годов получают всеобщее признание как классики жанра (и, в общем, одновременно с Булгаковым). И оба уходят от нас в 1992 году.

Однако это же самое сравнение параллельных биографий Азимова и Гумилёва дает нам довольно жестокий контраст. Конечно, жизнь американского магистра в 1940-50-х легкой не назо­вёшь, но условия, в которых развивал свои идеи Гумилёв, нельзя назвать «трудными». Они были адскими. Десятки опубликованных рассказов и книг у Азимова, и две публикации на 20 страниц за двадцать лет у Гумилёва. Но разве можно при этом сказать, что Гумилёв имел меньшую степень свободы мышления, развития новых подходов к исторической науке? В этом и парадокс, что не меньше, а больше. Отсюда и результат – оригинальная концепция исторического развития больших сообществ, основанная в том числе и на фундаменте сравнительного психологического анализа – общей динамики развития в психологии этносов на одних и тех же этапах развития.

Опять получается, что в США (прообразе Первой Академии) лучшие умы пытаются пред­ставить, какой могла бы быть «фундаментальная психология Селдона», если бы она существовала. А на другом краю евроатлантической цивилизации эту самую «психоисторию» не фантазируют, а просто начинают потихонечку создавать и развивать. И ни один самый великий ум из «Первой Академии» ни за что не смог бы вычислить, в каких дальних краях находится в этот момент центр «Второй Академии». Да и после возвращения Гумилёва из лагерей отыскать первого настоящего психоисторика на географическом факультете Ленинградского университета было бы нереально. Хотя сам же Азимов и обозначил гипотетическое местонахождение «Второй Академии» рядом с университетской библиотекой бывшего имперского центра всей европейской цивилизации.

Еще одна любопытная параллель между Гумилёвым и Азимовым состоит в общей привер­женности материалистическому детерминизму и вытекающему из него несколько фантастическому взгляду на социальное развитие. Разница лишь в том, что Азимов смог создать из доступной ему исторической теории научную рамку для популярного фантастического романа, а Гумилев – наобо­рот, придумал научно-фантастическую рамку в виде космических источников мутации для содержа­тельной и стройной теории этногенеза как «фундаментальной психологии» народов, лежащей в основе исторического процесса.

В этой связи становится весьма любопытно, а откуда у Азимова взялась сама идея соединения психологии и истории в единую науку? Откуда одновременно с наглядными эмпирическими конст­рукциями Тойнби пришло это понятие «фундаментальная психология»? Поначалу было похоже на гипертрофированную социологию, но сразу же называлось именно «психоисторией»?

Сама наука «психология» получила особенную популярность в США именно в 1930-е годы, из-за Великой Депрессии, но и в связи с эмиграцией многих последователей Фрейда в США. С тех пор США стали основной базой фрейдизма, а фрейдизм и психоанализ – одной из основ иди скреп мозаичной, «мультикультурной» элиты. Однако каких-то следов фрейдизма или иных популярных психологических учений в трилогии Азимова найти сложно. Хотя именно фрейдизм претендовал на психологическое обоснование начала истории и антропогенеза.

В этой связи талантливому дилетанту Азимову (или его духу-наставнику) можно выставить высокую оценку как носителю здравого смысла и творческой интуиции, не связанной модными тече­ниями. Похоже, что Азимов, как и Гумилёв, самостоятельно развивал представление о перспективах психологии и её будущей фундаментальной роли.

Хотя, разумеется, проведенные параллели между судьбами двух писателей дают нам, скорее, понятие о месте Азимова и его Трилогии в историческом контексте науки и культуры ХХ века. А что касается содержания книги, то сравнение показывает, чего у Азимова недостаёт. В его предсказании о «психоистории» не хватает той самой «фундаментальной психологии», которую мы обнаруживаем в главных книгах Льва Гумилева. Впрочем, в этом и заключается основное различие между двумя «Основаниями».

.