Год быка--MMIX

Герой романа

Вот, наконец, мы добрались до Понтия Пилата, заглавного героя «романа в романе». Пятый про­ку­ратор Иудеи, судя по множе­ству остав­лен­ных Автором знаков и указаний, был одним из самых ран­них вопло­щений Воланда. Попробуем доказать это на основе текста Романа. Во-первых, сам Воланд в 3 главе признаётся, что присут­ствовал и при раз­говоре Пилата с Иешуа, и при его беседе с Каифой. Конечно, он мог присут­ство­вать невидимо, но из Ново­го Завета известно, что дух обяза­те­ль­но должен в кого-нибудь воплотиться, хотя бы в стадо свиней. А в этом случае един­ствен­ным живым суще­ством, присут­ствовав­шим при обеих беседах, был сам Пилат.

Второе указание заключа­ется в имени главного подручного Пилата – Афраний. Булгаков был знаком с книгой Л.Леонова об итальянском монахе Афранио – изобретателе духового инструмента, получив­шего имя «фагот». И уж, наверное, Автор не назвал бы подручных из свит Воланда и Пилата именами «Фагот» и «Афраний», если не хотел указать на парал­лель между этими образами.

О таких мелочах, как чёрный плащ Воланда с красным подбоем, мы даже и говорить не будем. Но в тексте есть ещё небольшая деталь, убеждающая нас в точном понимании замысла Автора: «Круто, исподлобья Пилат буравил глазами арестанта, и в этих глазах уже не было мути, в них поя­вились всем знакомые искры». Пардон, уважаемый Автор, кому это – всем? Мы ведь то­лько что ока­зались на балконе дворца Ирода. Да и стран­но как-то увидеть у блестя­щего писателя столь затёртый штамп. Но мы можем сравнить с портретом Воланда из 22 главы: «Два глаза уперлись Мар­гарите в лицо. Правый с золотою искрой на дне, сверлящий любого до дна души, и левый – пустой и черный...». В этом контексте искры нам всем дей­ст­вите­льно оказыва­ются знакомы.

Наконец, после появ­ления искр в глазах Пилата, чем он займётся помимо судебной рутины? Он начинает предвидеть важные события. Сначала предсказывает Каифе, что с городом и хра­мом могут случиться несчастья вслед­ствие казни Иешуа. Потом Пилат в присут­ствии Афрания пред­ви­дит смерть Иуды. Однако не тем же ли самым занима­ется в Москве Воланд? Начинает предви­дением сме­рти Берлиоза, а про­ща­ется с городом предви­дением строи­тель­ства ново­го здания взамен сгорев­шего Грибоедова.

В общем, я не настаиваю на этой версии, но лично меня Автор уже убедил, что имен­но в ходе раз­говора с Иешуа в скудную жизнь Пилата вошёл революцион­ный дух бунта и раз­ру­шения. Всем знакомые искры в контексте начала XX века в Рос­сии – это те самые, «из которых раз­горится пламя». И вот какая получа­ется стран­ная картина. Поговорил Иешуа с любимым учеником Иудой и после это­го в него вселяется сатана, дух раз­ру­шения. Затем Иешуа раз­говаривает с Пилатом, и в него тоже вселяется дух Воланда. А до этого, как мы знаем из рас­сказа самого Иешуа, такой же раз­говор с Леви­ем Матвеем приводит к аналогичному результату. Левий бунтует про­тив денег и службы, бросает кесарево в придорожную пыль.

Булгаков дополняет события Тайной вечери и вместе с предысторией приз­вания Матфея вы­страивает ряд событий, сравнение которых должно подвести нас к выводу об источнике этого самого бунтую­щего, революцион­ного духа. И тем самым опровергает все попытки представить дело так, что Иуда сам оказался во власти сатаны, а его знаком­ство с Иисусом вроде бы ни при чём. Нет, источ­ни­ком сатанинского духа революций являются не про­сто общение с Иисусом, а прича­щение хлебом ново­го знания и энергией любви, сим­волом которого является масло. Но почему же любовь Иисуса к этим трём ученикам воплоща­ется в них столь раз­руши­тельным образом?

Ответ на этот вопрос име­ется в Романе, и дан прямым текстом. Когда Левий Матвей вслед за Воландом прибывает в Москву, на крышу одного из самых красивых зданий, Воланд обраща­ется к нему: «раб!» Это и есть ответ. Иуда, Пилат, Левий – три ученика Иешуа, признавая его учение и же­лая быть ближе к нему, не могут ответить на любовь Учителя своей любовью. Потому что их душа скована цепями раб­ства. Иуда – раб денег, Пилат – раб своей трусости, Левий – раб авторитета. Эне­р­гии любви, которую они черпают у Учителя, хватает на бунт и раз­ру­шение, но не хватает для жизни и подлин­ной свободы.

Еще раз подчеркну, что для Булгакова Великая Рус­ская революция была главным событием в жизни. Одной из тайн, которую он постигает через творче­ство, стали причины этого революцион­ного раз­ру­шения, источник сатанинского духа, вселив­шегося в народы. По­тому Булгакова интересует фи­гура Льва Толстого, который своей суррогатной про­поведью, механи­ческим пере­писы­ванием и раци­она­льной критикой Евангелий показал пример рабского бунта, став одним из главных вдохно­вителей революции. Нужно согласиться с Барковым, указав­шим на Толстого как про­образ Левия. Но Левий – это обобщен­ный образ. Как персонаж Романа, он куда меньше связан с истори­ческим про­образом ева­нгелиста Матфея, чем с совре­мен­ным Автору кол­лектив­ным про­образом рус­ской интел­лигенции, признан­ным лицом которой был Лев Толстой.

В таком случае можно предпо­ложить, что и у двух других учеников есть свои кол­лектив­ные про­образы среди сословий или иных обще­ствен­ных сил Рос­сии. Попробуем их обна­ружить, при­смо­трев­шись к ученикам Иешуа. Не так уж и сложно обна­ружить среди ветвей рус­ской элиты, выросших из единого дворянского корня, кол­лектив­ный про­образ Иуды. Это быв­шее служилое дворян­ство, пе­реродившееся к началу XX века в либера­льную бюрократию. Эта ветвь элиты не про­сто про­меняла цен­ности служения отечеству на либера­льное поклонение деньгам, но в буква­льном смысле предала Рос­сию, совершив суицидальный пере­ворот в феврале 1917 года. «Белое движение» про­играло имен­но потому, что несло на себе несмываемую пе­чать преда­тель­ства. В таком случае Афраний и его под­ручные, убива­ющие «белого» Иуду, – это и есть «красные». Парал­лели между ними и бесами из мо­сков­ских глав вполне оправданы.

Кто же в таком случае послужил кол­лектив­ным про­образом Пилата? Вот что действительно интересно! Сим­волом какой силы может быть «белый плащ с кровавым подбоем»? И наместником какого кесаря является эта сила?

Боюсь, что если следо­вать советской историографии, как и антисоветской, нам этот вопрос никогда не решить. Хотя даже в советских учебниках пришлось выделить место для опровержения гнусных обвинений вождя революции в шпионской работе на германский Генштаб. Вот уж неправда! Причём здесь шпионаж? Никакой цен­ной информации В.Ульянов из своего Цюриха немцам не мог сообщить, да и из Смо­льного тоже. Про­сто в начале ХХ века не было ещё такого понятия как «агент влияния», ведущий не шпионскую, а полити­ческую работу на другое государ­ство, и испо­льзу­ющий поддержку этого государ­ства в борьбе за власть.

А товарищ Троцкий? Его биография тоже полна чудесными подроб­ностями, не оставляющими больших сомнений в сотрудниче­стве, если не с американскими властями, то с финансовыми тузами из еврейской общины США. Среди старых большевиков таких людей с двойным дном мно­же­ство, а уж среди руко­водителей ВЧК-ОГПУ и подавно. Булгаков вполне мог сформиро­вать такой взгляд, об­щаясь с одним из самых приближен­ных к власти посредников, работав­ших с европейскими друзь­ями СССР. Тогда стано­вится понятно, почему нужно было очень глубоко зашиф­ро­вать это открытие о тайной природе советской власти как наместника заморского «кесаря».

Остаётся понять, кто является кол­лектив­ным про­образом самого Иешуа. Кого в те­чение XX ве­ка сначала предали, бросали в подвалы, избивали, допрашивали, рас­пяли и похоронили, и несмотря ни на что, он остался жив и спас всех своих учеников? Кто несмотря ни на что, про­являл любовь к своим мучителям и готов­ность вместе с ними исправлять ошибки и строить светлое будущее? Да, это имен­но он – рус­ский народ, все здоровые, по-настоящему свободные силы в рус­ском обще­стве.

Такое толко­вание героев «романа в романе» соответ­ствует нашей гипотезе о том, что великий роман всегда несёт в себе образы кол­лектив­ной памяти, а сюжет отражает тот скрытый план, о ко­то­ром толковал Воланд в первой главе. И ведь на самом деле, «роман мастера» сам по себе является ве­ликой драматургией, самой яркой и вдохновляющей частью всей книги. Но это эстети­ческое удово­ль­ствие, как мы знаем, происходит от совпа­дения ключевых образов сюжета с «кодовыми зам­ками», которыми запечатлён воландов план в нашей кол­лектив­ном бессознательном.

Булгаков­ский Роман пользу­ется любовью не то­лько у рус­ского читателя. Возможно, «роман в романе» отражает содержание скрытого «плана» на долгий XX век не только для России, но и для всего мира. Сходство двух «планов» может объясняться тем, что сюжетные линии мировой поли­тики концентриру­ются вокруг судьбы Рос­сии и отража­ются в её внутрен­ней политике. И все обна­ружен­ные нами кол­лектив­ные про­образы генетически связаны с такими же силами в мировом масштабе.

В этом случае воплоще­нием Иуды в мировом масштабе – силой, которая предаёт Рос­сию на рас­терзание, является европейская элита, составной частью которой была «белая» рос­сийская элита. Можно говорить и конкретно о Германии как олице­творении обращен­ной к Рос­сии Европы. Не было более близкой и любимой страны для рос­сийской элиты, чем Германия. Соб­ствен­но, изначальным ядром петровского дворянства были прибалтийские немцы. Но когда речь в XIX веке зашла о боль­ших деньгах, то этот немецкий «Капитал» оказался в одном флаконе с европейской русофобией.

Понтий Пилат в мировом масштабе – это англосаксонские державы, лидером которых в XX веке является США. После преда­тель­ства континента­льной Европы, избитая в мировой войне Рос­сия предстает пере­д лицом самой могуще­ствен­ной страны. И вот ведь совпа­дение, Америка имен­но в это время, когда писался Роман, страдала тяжелейшей депрес­сией на грани саморазру­шения. Советское руко­вод­ство не про­сто вступило в диалог с США, но обеспечило заказами американскую про­мыш­лен­ность. И ещё Рос­сия, как это сейчас не выглядит стран­но, поделилась с депрес­сивной Америкой нове­й­шими знаниями и практикой государ­ствен­ного стимулиро­вания экономики. Труды рус­ского эконо­миста Конд­ратьева стали «светом в конце тун­неля», который придал уверен­ности американцам.

Тёмная грозовая туча войны над рас­пятой Рос­сией, казалось бы, умершей на двойном кресте XX века, оказыва­ется на самом деле спаси­те­льной. Удар копьём в сердце Рос­сии не достигает своей цели. Рос­сия, в том числе и при помощи Америки, остаётся в живых, но в таком состоянии, что впору хоронить. И буква­льно на глазах возрождается, вос­стаёт из пепла, пугая всех, включая самого Пилата.

Но кто же в этом контексте Левий Матвей? Кто является мировым аналогом рус­ской интел­ли­генции, как не мировое еврей­ство? После истори­ческой встречи еврей­ства с Рос­сией про­исходит об­ращение быв­шего мытаря, вос­точно­евро­пей­ского сбор­щика податей и доходов. Еврей­ство стано­ви­тся революцион­ной силой и слива­ется в единую «прослойку» с психо­логи­чески близкой рус­ской интел­лигенцией. Мечты Левия одним ударом покончить с рус­ским народом, чтобы тот не мучился, тоже не далеки от образа мыслей советской интел­лигенции. И ещё – в конце сюжета Левий (Израиль) пере­ходит от Иешуа (Рос­сии) под опеку Пилата (США), которому благодарен за казнь Иуды (Германии).

Разуме­ется, это лишь схематичное толко­вание «романа в романе». Но оно вполне объясняет многие подроб­ности этого сюжета, никак не вытека­ющие из канони­ческих или апокрифи­ческих еван­гелий. И всё же у внима­те­льного читателя могут воз­никнуть вопросы. Например, рабом денег стано­вится Иуда, или в его образе Германия. Но ведь это англосаксы, Америка является центром финан­совой системы капитализма? В том-то и дело, что американская элита является хозяином, а не рабом денежной системы. Это Европа оказыва­ется в рабской зависимости от денег. А сама Америка зависит, прежде всего, от своих геополити­ческих страхов.

Если читателям интересно, можно более подробно разо­б­рать психо­логи­ческие механизмы ду­ховного раб­ства – преда­тель­ства любимого Иуды, трусости могуще­ствен­ного Пилата и тупости пре­дан­ного Левия. Или может быть уже пора пере­ходить к толко­ванию москов­ской части Романа?