О талантах и не только

«Сон Никанора Ивановича» из 15 главы, как и положено сну, неско­лько выпадает из теку­щего времени видимого дей­ствия Романа. Впрочем, как и сон Ивана Николаевича в следующей 16 главе. Точно также обе главы выпадают из потока истори­ческого времени в первом слое истолко­вания, по­с­вя­щён­ном событиям 1990-х годов. Насчёт 16 главы мы уже выяснили раньше – там речь идёт о гео­по­лити­ческом сюжете середины ХХ века. А вот какому полити­ческому или иному представ­лению мо­жет соответ­ство­вать ещё один театр в Романе, но не Варьете? Честно признаюсь, догадался не сразу и то благодаря подсказкам других почитателей Булгакова.

Самое главное в раз­маты­вании клубка тайн – ухватить начало нити, которая тянется из преды­дущих глав. Например, есть в главе 15 такой диалог:

«Артист подошел к будке и потер руки.

Сидите?спросил он мягким баритоном и улыбнулся залу.

Сидим, сидим,хором ответили ему из зала тенора и басы».

Диалог этот практи­чески дословно вос­производит начало раз­говора Иванушки с незнакомцем из 13 главы: «Итак, сидим?Сидим…». То есть Автор сразу же даёт нам понять, что «артист в смокинге, гладко выбритый и причесан­ный на про­бор, молодой и с очень приятными чертами лица» – это тот же самый дух, что посетил Ивана, а теперь явился во сне Никанору Ивановичу. И кстати, в са­мом конце 15 главы есть намёк на то, что и страшное про­исше­ствие с Римским – это тоже сон Ивана Николаевича. Важное отличие между сном из 15-й и кошмаром из 14 главы состоит в том, что в кош­маре совсем не присут­ствует тот самый дух «с приятными чертами».

В этом сопостав­лении полусон­ных и сон­ных глав можно найти один указа­тель времени – в 15 главе наставля­ющий дух явно моложе, чем в 13-й. То есть подтекст должен относи­ться к более ран­не­му истори­ческому времени внутри первого скрытого слоя Романа. Смокинг доста­точно уверен­но ука­зывает на время, когда этот молодой дух обитал в теле самого Булгакова – 1920-30 годы.

В связи с этим вступает в силу вторая подсказка, давно известная лите­ратуроведам. Речь идёт о доста­точно очевидном про­тотипе одного из персонажей – Сергея Герардовича Дунчиля. Рус­ское имя Сергей – не Серж, и не Серхио, вкупе с английской фамилией а ля Черчил­ль, Кромвель – в старинной транскрипции. Намёк на то, что фамилия не Сергея, а его длин­ношеей жены. «Dunchill» и «Duncan» имеют большое сход­ство. Однако этого ещё не доста­точно, чтобы утверждать, что речь идёт о Сергее Есенине и его жене Айседоре Дункан. Все сомнения отпадают лишь при сравнении имён любовниц Есенина и Дунчиля. «Ида» – сим­метричное «Зине» сокращение от «Зинаида», а «Ворс», то есть анг­лийское «worth» – ка­лька с немецкого «reich», то есть «богатый». Актриса Ида Ворс однозначно риф­муется с актрисой Зиной Райх.

Чтобы это значило? Ладно, будем пока считать, что Автор хотел нам так сложно сообщить ба­на­льное суж­дение, что знаменитого рус­ского поэта погубили женщины. Это если бы в 15 главе был зашифрован лишь один рус­ский советский поэт. Но я склонен согласиться ещё с одним почитателем Булгакова, что в образе Саввы Потаповича Куролесова зашифрован другой поэт – Маяков­ский.

О присут­ствии Маяков­ского в Романе булгаковеды давно уже догадались, но связывали его с образом поэта Рюхина. Что же каса­ется образа Куролесова, то ис­следо­вателей почему-то смутил тот факт, что в ран­ней редакции Романа этот персонаж носил имя «Илья Владимирович Акулинов», имеющее сход­ство с «Владимир Ильич Ленин», в том числе через традицион­ную ас­социацию «Уль­яна и Акулина». Однако, как можно сопоставить плюгавого бородатого вождя с «рослым и мясистым бритым мужчиной», да ещё и артистом – это для меня загадка. Если то­лько не вспомнить о главном про­изве­дении Маяков­ского, которое так и называ­ется: поэма «Владимир Ильич Ленин». Тут-то и ста­но­вится воз­можно сопоставление поэмы с пародийным исполне­нием Ку­ролесовым «Скупого рыца­ря»: «А тот, все повышая голос, про­должал каяться и оконча­те­льно запутал Никанора Ива­новича, потому что вдруг стал обращаться к кому-то, кого на сцене не было, и за этого отсут­ствую­щего сам же себе и отвечал, причем называл себя то "государем", то "бароном", то "отцом", то "сыном", то на "вы", то на "ты"».

Воспользуюсь подарком от ещё одного адепта «Дома Булгакова» – блестящим ком­ментарием к этому тексту: «В этом абзаце "обращения" к кому-то отсут­ствующему на сцене Михаил Булгаков взял из текста пушкинского "Скупого рыцаря" – и эти же "обращения" в том или ином виде нахо­дя­тся в поэме Владимира Маяков­ского о Ленине! Там, обращаясь к вождю, поэт говорит от первого лица то в един­ствен­ном числе, то во множе­ствен­ном, называет Ленина "революции и сыном и от­цом"… Приведен­ные неско­лько строк булгаков­ского текста – это остроумно-яз­вительный отчёт о выступ­лении Владимира Маяков­ского с чте­нием поэмы "Владимир Ильич Ленин" в Большом театре, куда поэта специ­а­льно пригласили в конце января 1930 года».

Кроме того, не будем забы­вать о нашем ключе, позволяющем сопоставить содержание глав со сходной сим­воликой. Глава 15 должна быть обяза­те­льно сопоставлена с 5 главой о Мас­солите, где та­кже дей­ствующими лицами являются лите­раторы. Един­ствен­ный из лите­раторов, актив­но помо­га­ю­щий властям – это как раз поэт Рюхин, однозначно ас­социируемый с Маяков­ским, в том числе из диа­лога с памятником Пушкину.

И всё же пока непонятно, зачем Булгаков решил про­писать в Романе образы двух самых изве­стных поэтов-совре­мен­ников? Отде­льные, но всё же многочис­лен­ные ком­ментаторы упорно наста­ивают, что и этих двух, и всех оста­льных кол­лег-писателей, драматургов, критиков, театра­льных Дея­телей Булгаков вставил в Роман, «чтобы отомстить за травлю». Вот те на! Вот это я понимаю – месть так месть! Кто бы интересно сегодня вспомнил какого-нибудь Вишневского–Лавровича или про­чих критиков, если бы не дотошные булгаковеды. Да и поэму про Владимира Ильича нынче не очень-то жалуют. Все эти персонажи уже были наказаны при жизни одним то­лько фактом сосуще­ство­вания с настоящим ге­нием. Потому и бесились. И уверяю вас, Михаил Афанасьевич был доста­точно мудрым человеком, чтобы вос­принимать нападки как лучшее признание при жизни.

Есть немного другое объяснение, более подоба­ющее гению. Уж кто-кто, а Булгаков точно по­нимал природу интел­лигентской «твор­ческой среды», которая помогала ему всегда быть в тонусе. Зная их нравы, представлял себе реакцию лите­ратурной среды на свой Роман после его издания. Главное, что интересует дис­тил­лирован­ного интел­лигента – это не смысл и не идеи, а внут­риме­жду­собой­чиковые интриги и грызня. Кто кого и как обозвал, кто с кем спит, кто на кого первым донёс.

Ну ладно, ладно! Это я шучу, точнее – утрирую. И потом речь то­лько о твор­ческой интел­ли­генции, а не обо всей. Однако даже в дурной шутке есть доля неприятной правды. Интел­лигенция как класс, как соци­а­льная функция исповедует имен­но филологи­ческий подход к познанию дей­ст­вите­ль­ности, в про­тиво­полож­ность подходу фило­софскому. Изу­чение и сопоставление слов, а не идей. Если интел­лигент нашёл в словаре подходящий термин к непонятному яв­лению, пере­вёл с непонятного языка или жаргона, то вот он уже и успокоился, и не о чем больше говорить. Впрочем, «философами» у нас чаще тоже называют филологов в сфере фило­софской лите­ратуры.

Так вот «твор­ческая среда» – это часть интел­лигенции, которая вечно стремится встать нарав­не с творцами, пыта­ется про­никнуть в глубины смысла, но всё время скатыва­ется в «теневую фило­логию» – обсуж­дение вероятного или мнимого негатив­ного подтекста. В рас­чёте на этот неиз­бе­жный интерес лите­ратурной среды к сканда­льным мелким подроб­ностям Булгаков насытил Роман легко чи­таемым подтекстом – ал­люзиями и пародиями на совре­мен­ников. Доставил прият­ность многим лю­дям, сумев­шим увидеть в Булгакове мсти­те­льного закомп­лексован­ного интел­ли­ген­та, а значит мыс­лен­но вста­вать вровень с ге­нием, поль­зуясь этой подставочкой. За эту небольшую уступку Булгаков получил для себя нечто большее – заставил работать на свой за­мысел актив­ные лите­ратуровед­ческие силы, успев­шие рас­копать в тексте мас­су подроб­ностей и отде­льных взаимосвязей. Нам с вами остаётся лишь сориен­тиро­вать эти элементы вдоль силовых линий глубоких идей.

Это одна из причин появ­ления образов лите­раторов, но не един­ствен­ная, и даже не первая. Что каса­ется Есенина и Маяков­ского, то у Булгакова были более глубокие личные причины для интереса к их лич­ностям и судьбам. В эпилоге Романа, который в идейном плане не имеет зна­чения, но содер­жит дополни­тельные указания на важные детали, – так вот, в эпилоге есть указание на время смерти артиста Куролесова, случив­шееся в полнолуние. Это ещё одно подтверж­дение догадок насчёт Мая­ков­ского, застрелив­шегося 14 апреля 1930 года, в день иудейской пасхи. Между тем к этому времени Булгаков уже написал в основном первую версию Романа, вклю­чая ершалаимские главы о дне 14 ни­сана. Поэтому самоубий­ство поэта не могло не про­извести си­льного впечат­ления, и вряд ли позитив­ного. Все в Москве знали об отно­шениях поэта с Бриками, и такая инфанти­льно-истери­ческая мани­фестация вряд ли кого обрадовала. Кстати, предсмертное пись­мо Маяков­ского про­ливает свет на про­исхож­дение фамилии Куролесова: «Понимаю, что я много и хорошо накуролесил, понимаю, что мои куролесы всем порядком надоели; ухожу из жизни сам – это моя последняя выходка…»

Апрель 1930 года для Булгакова – это не то­лько работа над Романом. Это ещё и трудное нача­ло романа с Еленой Шилов­ской, тоже роковой брюнеткой как Лиля Брик или Зина Райх. Как вы дума­ете, тонко чув­ству­ющий нюансы Булгаков не про­ецировал судьбы двух погибших поэтов на себя? Воз­можно, он даже что-то такое про­изнёс вслух в кругу твор­ческой интел­лигенции, немед­лен­но до­нё­сшей, куда следует. Во всяком случае, известный телефон­ный раз­говор Булгакова со Сталиным состо­ялся на следу­ющий день после похорон Маяков­ского. Так что поэт Рюхин на самом деле поуча­ст­во­вал, как смог, в судьбе мастера. А мастер отблагодарил его отде­льной главой.

Но и этот мотив Булгакова не мог быть первостепен­ным. Гораздо важнее для Автора донести, выра­зить глубокую идею, используя столь важные для него образы. Можно ли обна­ружить такую идею уже в этом, лите­ратурно-истори­ческом слое 15 главы? Нет ли прямого аналога валюты в конте­ксте лите­ратурного творче­ства? Такой доста­точно очевидный пере­ход от текста и подтекста к притче нам известен, как и ал­легори­ческий смысл древней валютной единицы «талант», став­ший основным зна­чением слова. Поэтому быстренько вспоминаем популярную притчу из Евангелия от Матфея. И сопоставляем с отче­ством Иды Ворс – «Геркулановна». Как известно из шко­льной истории, Герку­ла­нум – это греко-римский город, погребённый под пеплом извержения Везувия вместе с Помпеями в 79 году от Р.Х. Один из первых объектов совре­мен­ной археологии, на рас­копках кото­рого найдено много культурных цен­ностей.

Отно­шение Автора к поэту Есенину вполне про­зрачно. Зарыл, про­мотал свой несомнен­ный та­лант, рас­тратил на баб и гулянки. Поэтому не приходится удивляться и ещё одному филологи­ческому открытию. Оказыва­ется такого слова «dunchill» в английском и любом другом словаре нет, но бли­жа­йшее по написанию «dunghill» – означает «навозная куча». «Брил­лианты, похоронен­ные под навозной кучей» – нехилая сатири­ческая метафора! Впрочем, досталось от Автора не одному лишь Есенину-Дунчилю. Притча о талантах в 15 главе преломляется сразу в три или четыре раз­ных образа, при­час­т­ных к утаи­ванию валюты, не счи­тая мас­совки. Боюсь, что Булгаков и в этом случае ухитрился твор­чески раз­вить язык Ново­го Завета. А потому, даже чтобы понять ал­легорию валюты как лите­рату­рного таланта, нам придётся ещё углубиться в следу­ющий слой тайных смыслов, ис­по­льзуя для этого ключ сим­волики чисел.

Как мы узнали из скрытого содержания 9 главы, поверх­ностный образ управдома Босо­го скрывает ал­легорию церкви, задолжав­шей своему Учителю половину обещан­ного Петром масла, то есть любви. Примени­те­льно к Босому ситуация со спрятан­ными цен­ностями, то есть тайным зна­нием – рас­шифровыва­ется легко. Служители мирской церкви и в самом деле даже не догадыва­ются о том сокровище, которое им доверено хранить в виде притч и про­чих иносказаний. Посему обра­щён­ный к ним призыв вернуть валюту обще­ству обречён на про­вал. Нечего Никанору Ивановичу сказать людям по этому поводу.

Но тогда, может быть, есть что рас­сказать «валют­чику Дунчилю»? В более глубоком контексте и зна­чение этого образа должно быть иным. Опять же приписан­ный Дунчилю воз­раст пятидесяти лет вступает в про­тиво­речие с нарочито плохо замаскирован­ным про­тотипом Есенина. По первому правилу толко­вания притч это – указание на скрытое зна­чение. Нужно копать глубже, чем первый лите­ратурный слой, и обяза­те­льно рас­шифро­вать числа – 18 тысяч и 40 тысяч, относящиеся к рас­крытому Геркулановной кладу. Число 18 означает искажение, неверно вос­принятое откровение. Тысяча использу­ется как образ большого собрания, включа­ющего раз­ные поко­ления – церковь, секта, орден, «Дом Булгакова» или тому подобное сообще­ство. Соответ­ствен­но, 18000 должно означать какой-то эзотери­ческий культ, традицию искажен­ного знания.

Вообще-то такого рода сект и традиций многовато будет, чтобы опоз­нать нашего Дунчиля без дополни­те­льной подсказки Автора. Так что ищем дальше и находим совпа­дение нача­льных букв в отче­ствах Сергея Герардовича и Иды Геркулановны. Это позволяет опоз­нать гермети­чес­кую тра­дицию. Число 40000 служит лишним подтверж­дением, ибо сто­лько нулей, то есть по­ко­лений может быть то­лько в мате­риалисти­ческой традиции, вос­ходящей к Древнему Египту. И, ме­жду про­чим, мы совсем другим путём поиска пришли к тому же результату, который в 14 главе вы­вели, сопоставив Римскому, как и Босому, цер­ковную традицию. Даже имя рыжей бестии там тоже начина­ется на «Ге». Так что поклон­ники Есенина могут вздохнуть легче, метафора «навозной кучи» относится, наверняка, к этому древнему субъекту, а не к бедному поэту.

В таком случае, раз уж пошло нам такое везенье, попробуем найти в 15 главе аналог Варенухи, то есть ото­шедшей от христиан­ства ветви «г­ностиков». Обратим внимание, нет, не на артиста Куро­ле­сова, а на создан­ный им образ Скупого рыцаря, отнима­ющего у вдовы и детей последние цен­ности и прячу­щего их в сундуке. Отнятые у вдовы – живой души христиан­ства, эти цен­ности – христи­анские сим­волы становятся пустыми знаками богат­ства, не приносящие радости никому.

А что же сам артист, как он оказался причастен к религи­озным спорам? Чтобы понять, об­ра­тимся к этимологии фамилии Куролесов. Про­исходит она от гре­ческих слов kyrie eleison, что означает «Господи, помилуй!». Во время церковной реформы патри­арха Никона в серед­ине XVII века в цер­ко­внославянские богослужебные тексты были внедрены отде­льные гре­ческие вы­ражения. Из них наи­бо­лее часто повторялось «кирие элеисон». Про­стой народ пере­стал пони­мать смысл и пере­ина­чил по-своему – «куролесить», то есть говорить что-то непонятное – нести околесицу, вести себя стран­но. Много позже ошибку реформаторов частично испра­вили, раз­решив служить для про­стого народа по-славянски, а гре­ческие слова оставили для архиерей­ских богослужений. И снова мы можем пере­ки­нуть ещё один мостик к толко­ванию преды­ду­щей главы, где мы привели очень даже уместную цитату из апостола Павла. Про­поведь на незна­ко­мом про­стым людям языке есть отрыв сим­волики от живой традиции, превращение сокровищ в блестящие, но бес­содержа­тельные знаки.

Теперь, пожалуй, можно попытаться дать толко­вание сим­воли­ческого числа 15. Зна­чение пя­тёрки – некий идеал тайного знания, мифа, объединяю­щего вокруг себя людей, но и формирую­ще­го новые раз­дели­тельные линии в обще­стве. Однако то­лько в идеале приобщение к тайному зна­нию даёт позитив­ный импульс раз­витию лич­ности или обще­ства. В реа­льной жизни есть много спо­со­бов прет­к­но­вения – неспособ­ность рас­поз­нать само наличие духовных цен­ностей, как Босой; желание конвер­тировать духовные цен­ности в мирские удоволь­ствия, как Дунчиль; отор­вать от жизни и обесценить их форма­льным языком, как Куролесов. И то, и другое, и третье называ­ется од­ним словом «Заблуж­дение», практи­ческим результатом которого является «хож­дение по кругу». Это и есть сим­воли­ческое зна­чение числа 15 и связан­ной с ним стадии раз­вития любой Идеи. В эзотерических тра­дициях этому сим­волу приписыва­ется зна­чение «дьявол», «чёрт», но это как раз хороший пример заблуж­дения, опять же в исполнении Босого в самом начале 15 главы.

Здесь снова можно вернуться к образу Куролесова – Маяков­ского. Его и кол­лег по цеху усилия по превращению революцион­ных сим­волов в блестящие и громкие строки, далёкие от реальной жизни, тоже соответ­ствуют народному смыслу слова «куролесить». Причину этого заб­лу­ж­дения можно рас­крыть, если пере­вести на понятный нам язык имя и отче­ство Куролесова. Одно из зна­чений древнееврейского «Савва» – неволя или плен, гре­ческое «Потапий» – вла­ству­ющий, вла­ды­ка. Савва Потапович – нево­льник власти, раб авторитета. То есть опять наш старый знакомый Левий Матвей, образ вечно учащейся и даже поуча­ющей, но так никогда не науча­ющейся интел­лигенции.

Но и на этом далеко не исчерпан образ Куролесова. Смерть создан­ного им «Скупого рыцаря» является кульминацией 15 главы, и к тому же она про­дублирована в эпилоге. Две смерти были глав­ными событиями в твор­ческой жизни поэта – смерть Ленина в январе 1924 года и соб­ствен­ная смерть в апреле 1930-го. Не знаю, как это у Автора получилось, но и по моим расчётам тоже на этот период 1923-1930 в раз­витии рус­ской революцион­ной Идеи приходится 15-я стадия Надлома, стадия «заблуж­дений» и «хож­дения по кругу». Вынужден­ное собрание валют­чиков – это тоже, как и Мас­солит в 5 главе, образ сообще­ства, но объединён­ного не тайным зна­нием, а общими за­б­луж­дениями. Сообще­ства, основан­но­го на негатив­ной самоидентификации, в котором людей объе­ди­няет подозреваемый ими негатив­ный подтекст любых слов и дей­ствий. Имен­но такова была «твор­че­ская среда», в которой творили Есенин, Маяков­ский, Булгаков.

Мы как-то увлеклись поучи­тельными примерами заблуж­дений, но у нас есть ещё в запасе об­раз молодого бородача Николая Канавкина, реши­те­льно встав­шего на путь исправ­ления. Он не то­ль­ко признал наличие спрятан­ных цен­ностей, но согласен поделиться со всеми своими талантами или же тайными знаниями. Между про­чим, под искрен­ние аплодисменты публики. В контексте истории лите­ратуры рас­крыть тайну Канавкина нам поможет купе­ческий дом на Пречистенке, в подвале ко­то­рого было скрыто сокровище. Слишком уж похоже на дом и подвал в Мансуров­ском пере­улке, где в гостях у друзей Булгаков ждал свою музу и писал свой Роман. Как и Канавкин, Автор не про­сто приз­наёт, но с радостью отдаёт нам тайные знания, спрята­н­ные в «коробку из под конфет» – сладкую на вкус романти­ческую книгу. Другое дело, что это разобла­чение может про­изойти то­лько по ве­лению духа Мастера, в необ­хо­димый момент.

В контексте раз­вития христианской Идеи образ Николая Канав­кина может иметь иное звуча­ние. Напомню читателю зна­чение библейской бороды как мудрости, вдохнов­лен­ной открове­нием ду­ха. Пожилой Никанор Босой – безбородый, а молодой Николай Канавкин – с бородой, он получил му­дрость благодаря общению с тем самым духом. Поэтому и признаёт наличие цен­ностей в «подвале тёткиного дома», то есть скрытого до поры тайного знания в тексте Библии. Имя Николай проч­но свя­зано с идеа­льным образом служи­теля церкви, хотя истори­ческий епископ Мирли­кий­ский бла­гим ха­рак­тером не отличался. Значимое для Булгакова совпа­дение нача­льных букв имён Николай и Никанор может вос­ходить к Никейскому собору 325 года. Собор этот учре­дил институт государ­ствен­ной цер­кви, где служили многие поко­ления «босых» и «куролесовых» священ­ников. С другой стороны, эта связан­ная с именем Николая мирская церковь надёжно сохранила в ка­мен­ном «подвале» канони­чес­кого Писания все тайны притч Иисуса.

Что каса­ется фамилии Канавкин, то в контексте христианской религии она тоже имеет вполне яс­ное зна­чение. «Канавка Царицы Небесной» – зримый сим­вол, создан­ный Серафимом Саров­с­ким в Дивеевском монастыре. И означает Канавка – предел рас­пространения цар­ства антихри­ста в пос­лед­ние дни, духовную границу, через которую ему не пере­шагнуть. В итоге у нас выходит, что Николай Канавкин – это сим­вол молодого и мудрого поко­ления священ­ников, которое будет способно приз­нать суще­ство­вание тайного знания и открыть про­стым людям его содержание.

В этой связи интересна сим­волика дома Пороховниковой, в которой легко узнаётся знаменитый Дом Порохов­щикова, что в Староконю­шен­ном пере­улке близ Арбата. Дом этот является одним из си­м­волов москов­ской архитектуры, в своё время в конце XIX века этот про­ект про­извёл фурор не то­ль­ко в Москве, но и на Парижской выставке. Смысл сопостав­ления состоит в том, что Дом Порохов­щи­кова с точки зрения архитектурных идей, то есть немате­ри­а­льных цен­ностей весь принадле­жит рус­ским традициям, а воплощён мате­ри­а­льно на уровне лучших евро­пейских образцов. Так мы полу­чили наглядное воплощение подлин­ного консерватизма, храня­щего традиции в постоян­ном раз­витии. Та­ким совре­мен­ным, но сохраняющим духовные традиции Домом, по всей видимости, Булгаков хотел бы видеть обновлённое христианство.

Остался ещё не прояснённым­ образ тётки, у которой Автор признаёт нали­чие столь же значи­мых цен­ностей, тайных знаний, но где они спрятаны, точно знает лишь она сама. Есть, есть мале­нькая такая, хотя и неполиткорректная подсказка насчёт ростовщи­ческой душонки. Образ ростов­щика сте­реотипно связан с последователями иудаизма. Так что речь идёт о духовных знани­ях, скрытых в сим­волике Ветхого Завета.

Что же каса­ется концовки главы, где заблужда­ющихся кормят баландой, то чита­тель уже и сам способен про­вести необ­хо­димые парал­лели с 5 главой. Лишь отказ от заблу­ждений и мудрое приз­на­ние скрытых духовных цен­ностей даёт воз­мож­ность подобно поэту Амвросию вкушать не пресную баланду, а боже­ствен­ную пищу знаний о человеке и человече­стве. С учётом этой сим­волики понятно, почему Босой служит ещё и заведующим диети­ческой столовой.

Однако, внима­тельный чита­тель, если ещё не устал от толко­ваний, обяза­те­льно спросит: А кто же у нас Босой в лите­ратурном подтексте – рядом с Есениным, Маяков­ским и самим Булгаковым? Да, дей­ст­вите­льно, упущение. Но в том то и дело, что в этом контексте Босой может олице­творять Вас, если Вы отрицаете наличие у себя талантов и на этом осно­вании уклоняетесь от твор­чества.

Это была шутка, отчасти. На самом деле нетрудно понять, кто в литературном контексте 1920-30-х годов служил председателем товарищества советских писателей. Свое знаменитое писательское имя он приобрел, описав горькую жизнь босяков или, можно иначе, босую жизнь горемык.


Загрузка...