Доверяем, но про­веряем

Главный пере­вал мы дей­ст­вите­льно преодолели, благодаря вниманию к деталям и на основе общих идей обна­ружили и поняли скрытые смыслы в двух кульминацион­ных главах Романа. Но оста­лось чув­ство недо­сказан­ности, точнее – воз­можного недо­понимания, поско­льку наше тол­ко­вание вы­гля­дит неско­лько субъектив­ным, недо­ста­точно опира­ющимся на волю самого Автора. Поэтому мы всё же ещё раз про­йдемся по тексту 22 и 23 главы, чтобы про­верить наши выводы с помощью надёж­ных «ключей», остав­лен­ных нам Автором и успешно применён­ных к 21 главе.

22 стадия завершает большой ряд 11-22 и последнюю четверть 20-22. Поэтому основным, как и для 21 главы, будет «четвёртый ключ» – повторение, пародиро­вание трагедийного сюжета всей боль­шой стадии сначала как фарс в последней четверти, а затем в виде мистерии. Это означает, что в сюжете 22 стадии мы обязаны обна­ружить такой же, то­лько умень­шен­ный в масштабе про­стран­ства и времени узор линий и поворотов сюжета, что и на про­тяжении всех глав с 14-й по 22-ю.

Стадии второго ряда с 11-й по 13-ю про­исходят парал­ле­льно последним двум стадиям первого большого ряда. Поэтому и уменьши­те­льное повторение этой предвари­те­льной четверти должно про­исходить в конце 21 главы, на фоне окончания «шабаша» в болотистой мест­ности. Напомним, что Маргарита после приземления, купания и грубоватого общения с гостями «тихого омута» на берегу ре­ки решает рас­слабиться и отдохнуть. То есть повторяет в общих чертах предыдущий путь и при­хо­дит к тому же состоянию, что и обита­тель скорбного дома на берегу реки в 11 главе. В конце 21 главы про­исходит мини-представление – прибытие с небес на островок (то есть буква­льно в изолирован­ное место) незнакомца, который пере­д этим пере­одева­ется, как и незнакомец из 13 главы. Маргариту уго­варивают отказаться от прежнего образа пере­движения в виртуа­льном про­стран­стве, и она соглаша­ется. Как и быв­ший поэт Бездомный отказыва­ется от способа своего про­движения в твор­ческой среде.

Пере­ходим к началу 22 главы и сравниваем её с главой 14, с беседой испуган­ного Римского и вампира Варенухи, который стара­те­льно прячется от света. Раз­бирая 20 главу, мы уже нашли паро­ди­йное соответ­ствие ведьмы, глядевшей из зеркала на домохозяйку, с образом Гел­лы в окне кабинета Римского. Ещё раз заметим, что по правилу «четвёртого ключа» сюжет 22 стадии должен повторять не то­лько сюжет всей трагедии, но и пародию на него в последней четверти 20-22. Поэтому мы дол­жны сравни­вать начало 22 главы и с 14-й, и с 20-й.

Как и Бездомный в 11-13 главах, Маргарита пребывает в состоянии раз­двоен­ности. В её душу стучится внешний образ ведьмы, прилетев­шей, как и Гел­ла, из виртуа­льного про­стран­ства фантасти­ческих снов, но там же обитает и быв­шая домохозяйка, испуган­ная не меньше Римского. Раз­говор Маргариты с упра­вителем Коровьевым, который тоже прячется от света, подобен беседе Римского с адми­нист­ратором Варенухой, оказавшемся на поверку «нечистой силой». Про­ница­тельный Римский в результате беседы делает выводы: «финдиректор уже твердо знал, что все, что рас­сказывает ему вернув­шийся в полночь адми­нист­ратор, все – ложь! Ложь от первого до последнего слова». Автор подтверждает наш вывод, сделан­ный на осно­вании других подсказок и парал­лелей: Коровьев дей­ст­вите­льно всё врёт от первого до последнего слова. Но эта параллель говорит кое-что и о Маргарите, которая вовсе не столь доверчива, как выглядит в сцене на тёмной лестнице. Всё она понимает насчёт Коровьева, но снова готова иг­рать в опасные игры с лукавым.

При сопостав­лении с 14 главой выясняется, зачем Коровьев рас­сказал байку о зарвав­шемся ти­пе, раз­меняв­шем трёхкомнатную квартиру на Садовом кольце ради пятикомнатной, но в итоге ока­зав­ше­м­ся без квартиры далеко от Москвы. Вполне ясна аналогия с Лиходеевым, про чьи выдуман­ные приклю­чения вещал Римскому Варенуха. Приглядевшись, в этом раз­мене многокомнатных ква­ртир можно обна­ружить историо­софский смысл. Если квартира соответ­ствует лич­ности, то комната – это ипос­тась лич­ности. В норма­льной «трёхкомнатной» лич­ности должно при­сут­ство­вать три ипос­таси – дух, душа и мастер­ство. Попытка умножить духовные сущ­ности без необ­ходимости, совместить в од­ной лич­ности про­изво­льное число ипос­тасей – это психо­пато­логия, обычно приобретаемая вслед­ст­вие известных злоупотреб­лений под именем «белой горячки». По отношению к Лиходееву как образу партноменклатуры это состояние правильнее назвать «плюрализм» вслед­ствие «пере­стройки».

После раз­говора с Коровьевым Маргарита пыта­ется, по примеру Римского, найти спасение под защитой Азазелло и оказыва­ется в совмещён­ном со спа­льней кабинете, как в гостиничном номере. Но одновре­мен­но это и место раз­ыгрываемого представ­ления, о чём напоминает театра­льный бинокль Беге­мота. Поэтому следует пере­йти к парал­лелям со сновидением Никанора Ивановича в 15 главе. Заметим, что героиня прибывает в помещение этого «камерного театра» не то­лько босой, но и вовсе неодетой. Сим­воли­чески это означает отсут­ствие каких-либо знаний о мире после того, как прежние знания были оставлены в про­шлой жизни. Ну что ж, нет ничего уди­вите­льного ни в этой хара­кте­ри­с­тике пос­тсоветской твор­ческой обще­ствен­ности, ни в том, что героиня, подобно Никанору Ивано­ви­чу, ук­ло­няется от общения с Воландом за льстивыми фразами, подсказан­ными ей лукавым.

Нас в этом случае больше заинтересует факт, что сам Автор сопоставляет Воланда с молодым и сим­патичным духом из 15 главы, где было упомянуто суще­ство­вание какого-то «женского театра». Судя по привычкам Автора, он ни одного слова не вставил в Роман про­сто так. Если есть указание на «женский театр», аналогичный «мужскому» из 15 главы, значит, его нужно найти в ходе истолко­ва­ния. Вот мы и обна­ружили его во второй половине 22 главы.

В таком случае «шахматная партия», которую Воланд выигрывает у Беге­мота, является ана­ло­гом той игры в кошки-мышки, которую во сне Босого демо­нстрировал конферансье про­тив госпо­дина Дунчиля. Сергею Герардовичу помогло прибытие его жены, после чего конферансье вроде бы отпу­скает Дунчиля с миром. Беге­мот тоже пользу­ется прибытием гостьи, изображает бесплодные поиски утерян­ных «цен­ностей» и согласен на любые уловки, чтобы выйти из игры с гордо поднятой головой. В 15 главе побежда­ющему духу помогает красавица Ида Геркулановна. В «женском театре», когда Воланд объявляет шах королю, он сразу же рекомендует публике Гел­лу.

При изу­чении такого рода парал­лелей в тексте нам важны не то­лько сход­ства в образах и пово­ротах сюжета, ско­лько небольшие нюансы, изменения угла зрения, созда­ющие стереоскопи­ческий эф­фект. Например, такой нюанс, что Маргарита оказыва­ется в той же роли, что и жена Дунчиля. Одна из граней воз­ника­ющей объёмной картины нам уже известна – это указание на то, что Маргарита яв­ляется женой одного из игроков. Но точно не кота, и не Воланда, который всегда один. Кто же ещё уча­ствует в игре? Да хотя бы и Коровьев, помешавший Беге­моту сдать партию. Из этого следует важ­ный нюанс, что Воланд иг­рает про­тив всей свиты, а не то­лько про­тив кота. Но использует про­тиво­речия в рядах свиты для достижения успеха. Однако в чём заключа­ется этот успех? В 15 главе Ида Геркулановна выносит на сцену брил­лианты, которые пытался скрыть от обще­ства Дунчиль. В ана­ло­гичном повороте сюжета, после представ­ления гостье Гел­лы, в руках Воланда появляется хруста­ль­ный глобус. Анало­гия с брил­лиантом подтверждает метафору «маги­ческого кристал­ла» для совер­шен­ной научной теории.

После ухода Дунчиля в 15 главе на сцену вышел Куролесов. Анало­гично после того, как «где-то вдали послышался шум многочис­лен­ных крыльев. Коровьев и Азазелло бросились вон», на сцене вре­мен­но солировал Беге­мот, раз­ыграв­ший дивертисмент с подменой белого короля офицером. Оста­льная свита вернулась сразу после этого, значит имен­но в бег­стве короля и появ­лении само­зва­нца в мантии состоит аналогия с номером Куролесова. Но мы-то помним, что Автор зашифровал в этой репризе пародию на поэму Маяков­ского о лидере рус­ской рево­лю­ции, быв­шем дворянине, который сменил на троне «белого царя». То есть и здесь форма­льное подобие налицо. Что каса­ется вероятной содержа­те­льной аналогии, то поэма Маяков­ского связана с похоронами Ленина, а рас­крутка темы его пере­захоронения из Мавзолея вполне может стать маневром для постсоветской олигархии.

Далее по ходу представ­ления в 15 главе наступает черёд следую­щего героя: «Ведущий про­гра­м­му уставился прямо в глаза Канавкину, и Никанору Ивановичу даже показалось, что из этих глаз брызнули лучи, про­низыва­ющие Канавкина насквозь, как бы рентгенов­ские лучи». Не правда ли, бли­зко с ощущениями Маргариты от взгляда Воланда? Ещё одна гирька на чашу весов в пользу того, что «конферансье» из 15 главы, а значит и «незнакомец» из 13-й являются пере­вопло­ще­ниями Воланда. Далее по ходу камерной пьесы про­исходит диалог Воланда с Маргаритой, оказав­шейся в той же ситу­ации, что и Канавкин. На вопрос, не скрывает ли геро­иня какого-либо сок­ровища, то есть любви, в глубине своей души Маргарита не даёт ответа. Может быть потому, что в раз­­дво­ен­ном состоянии сама не может разо­б­раться в своих чув­ствах. Потому и нужна следующая стадия испытания.

В этом месте нас должна заинтересо­вать ещё одна аналогия. Воланд говорит о какой-то пога­ной старушке, а в парал­ле­льной 15 главе речь идёт о тётушке Канавкина, в которой мы ранее опоз­нали иудейскую религию. Может быть, этот след поможет понять ал­легорию бабушки Воланда? Если иудейская религия является тётушкой, то бабушка должна быть её роди­тель­ницей. Подумав над этой шарадой, мы должны приз­нать, что одним из двух родителей тётушки была вполне язы­ческая вера ещё более древних евреев в своего пле­мен­ного бога. То­лько в ходе движения к египетскому «плену» и пребы­вания в нём одно из семитских племён стало интел­лигенцией самой первой империи. Ко­не­чным итогом вос­хож­дения этой «родопле­мен­ной интел­лигенции» станет создан­ная на основе еги­пет­ской премудрости самая пере­довая для древ­него мира религия единобожия.

Однако для чего же Автор про­водит такую ал­легорию, да ещё в связи с травмой, которую хри­стиан­ство получило примерно в 1569-72 годах? Может быть, чтобы мы лучше поняли характер этой травмы? Ведь речь на этом истори­ческом рубеже шла о рас­коле христианских церквей по нацио­на­льному признаку, угрозе превращения единого Бога, пусть и про­славляемого по-разному, снова в пле­мен­ного божка. В таком случае, обжига­ющее зелье, с помощью которого пыта­ются придать под­виж­ность и без того травмирован­ной ноге – это обращение к «искон­ным» этни­ческим, пле­мен­ным моти­вам для придания популяр­ности и динамизма земной церкви. Такая попытка лечить подобное подо­б­ным дей­ст­вите­льно воз­можна. Сначала с участием мас­с-медиа (Гел­ла), а затем и творческая обще­ствен­ность может подключиться.

Находим и ещё одно соответ­ствие между знаком­ством Маргариты с Абадон­ной и обще­нием Босого с владельцем бойцовых гусей из Лианозова. Крупные птицы сим­воли­зируют «силовиков» не то­лько в нашем Романе. Например, парадный шаг воен­ных называ­ется «гусиным», одно из наз­вания воен­ных наёмников – «дикие гуси». Опять же гуси как защи­тники Рима. Пока хозяин «бойцовых гу­сей» гостит в театре у Воланда, оста­льным гостям бояться нечего.

Заверша­ется первый сеанс общения Воланда с Маргаритой, как и в финале 15 главы, сим­воли­ческим раз­говором о пище, точнее – о напитках. Никанора Ивановича в его сне уговаривают быстрее отказаться от баланды, вспомнив о спрятан­ных цен­ностях. Аналогичный совет даёт гостье Воланд – не вкушать ничего на Балу, чтобы найти в себе скрытую цен­ность – нерастрачен­ный запас любви.

Следу­ющий эпизод, который должен соответ­ство­вать 16 главе про Казнь, поме­щён Автором в начале 23 главы. Уже в самом начале подготовки героини к Великому балу у сатаны можно обна­ру­жить аллюзии со второй главой, сразу после объяв­ления о казни Иешуа. Соленый привкус крови на губах Маргариты и одуря­ющий запах розового масла. Дополняющие алмазный венец тяжёлые вериги соответ­ствуют терновому венцу на голове «иудейского царя». Началу Казни в 16 главе предше­ствует сигнал трубы, про­звучав­ший в конце предыдущей ершалаимской главы. Сигнал Беге­мота: «Бал!» откры­вает парал­ле­льное дей­ствие в 23 главе.

Первая часть Казни – выдвижение осужден­ных и сопровожда­ющих за город через духоту южного полдня. Движение «королевы бала» начина­ется через тропи­ческий лес. Музыка­нты не то­лько создают внешнее ощущение Бала, но и представляют раз­ные народы, собрав­шиеся для сооружения Башни. Эта новая Башня тоже, как и Лысая гора в 16 главе, состоит из двух ярусов – далеко внизу лестницы толпа гостей, даже можно сказать завсегдатаев зрелища казни. В верхнем ярусе, в оцеп­ле­нии свиты тоже находится «особа королевской крови». Рас­порядителем Бала является Коровьев, рас­порядителем Казни – Афраний, находив­шийся рядом с «царём иудейским». Многочасовое движение толпы любопыт­ствующих гостей в первом ярусе заверша­ется с при­бытием на Казнь командира римской когорты, доверен­ного лица Пилата. Ничуть не меньше было и звание последнего из гостей в этой части Бала – генера­льного комис­сара госбезопас­ности.

Некоторое недо­воль­ство ближнего круга вызвало не то­лько особое внимание «королевы» к преступнице Фриде, но и внимание Иешуа к Дис­масу. Нужно отметить, что про­сьбе Иешуа предше­ствовал воз­глас Дис­маса: «Несправедливость! Я такой же раз­бойник, как и он!» Вот мы и нашли подтверж­дение от Автора нашему выводу о том, что появление Фриды должно было про­будить чув­ство вины у Маргариты. Пожелание Маргариты своей «альтер эго» обяза­те­льно напиться тоже имеет два зна­чения. Во-первых, Маргарита так освобожда­ется от своего соб­ствен­ного желания нарушить заповедь Воланда. Кроме того, Автор ещё раз обращает наше внимание на такую важную деталь Казни как напиток для Иешуа.

В главе про Казнь учителя всюду сопровождает предан­ный ученик, Левий Матвей. В первой сцене Бала Маргариту также сопровождает ученица – Наташа, и тоже издалека. Лишь в момент, когда Башня рушится и «особа королевской крови» падет без сил на пол, её тело подхватывает и омывает служанка. Парал­лель между Левием и Наташей также добавляет объём­ность в образ спутницы Мар­гариты. Левий в своём отно­шении к Иешуа про­являет амбивалент­ность – искрен­нее вос­хищение, пла­вно пере­ходящее в желание убить учителя, причём ради спасения его внешнего образа, имиджа. Вот что дорого Левию. При толко­вании 21 главы мы обна­ружили, что Наташа – не про­сто быв­шая домра­ботница и ученица Маргариты, она ещё и муза киевской «цветной революции». И мы знаем, что отно­шение киевской обще­ствен­ности к московской – тоже весьма амбивалентно.

После завер­шения «казни» и положения в ка­мен­ный «гроб» бас­сейна, вновь следует сигнал к вылету. Сюжет третьей четверти «17-19» повторяется на Балу в прелом­лении Полёта из 21 главы. Присут­ствие обезьян – указание Автора на пародиро­вание в финале 22 стадии. Обезьяний джаз па­ро­дирует оркестр «короля вальса», как и устроен­ный Маргаритой погром в Доме Драм­лита был паро­дией на про­фес­сиона­льное управление регента хоровым кружком. В 21 главе Марга­рита про­ле­тала над зеркалом водной глади и закончила полёт в низ­мен­ной болотистой мест­ности. Здесь она про­ле­тает над зерка­льным полом, а заверша­ется полёт так: «когда погасало электриче­ство, загорались ми­риады светляков, а в воз­духе плыли болотные огни». «Королева» оказыва­ется в огромном бас­сейне, где про­исходит шабаш с участием нагих ведьм.

Завер­шение шабаша в конце 21 главы связано с ныря­нием пьяного толстяка, пропахшего коньяком. В 23 главе толстяк Беге­мот ныряет в бас­сейн коньяка. Вместе с ним ныряет то­лько та самая москов­ская портниха из «Зойкиной квартиры». Автор дарит нам подтверж­дение ещё двух ранее сделан­ных выводов. Про­питав­шийся французским коньяком толстяк в цилиндре и без штанов из 21 главы был нами опознан как кол­лектив­ный образ нуво­ришей. Беге­мот, который специ­а­льно подчёр­кивал пере­д началом Бала, что брюки котам не положены – это и есть дух наживы. Имя подруги толстяка – Клодина было скрытой ссылкой на фарсовую пьесу Мольера. Следо­ва­те­льно, образ москов­ской портнихи тоже вставлен в 23 главу как ссылка на пьесу самого Булгакова. А то вдруг мы сразу не поймём истин­ного отно­шения Автора к про­исходящему на Великом балу у сатаны.

«– Последний выход… и мы свободны» – после этих слов Коровьева наступает финал Ми­с­те­рии, так же как в дионисийской драме сатири­ческий финал пародирует основную часть дей­ства. Сю­жет последней четверти Мистерии должен повторять сюжет обеих 22 и 23 глав так же, как эта 22 ста­дия повторяет последнюю четверть 20-22. Обратный про­лёт Маргариты и посещение ею подсобных поме­щений похоже на начало 22 главы. Сцена в ба­льном зале, в котором собрались в почтении и мол­чании гости сатаны, по идее, повторяет «камерные» сцены в кабинете Воланда. Раз уж мы коснулись этой темы, то есть смысл сопоставить появление Воланда в раз­гар Бала с весьма «демо­кратичным» по форме появле­нием на брокенском шабаше Мефистофеля в драме Гёте. Это ещё раз к вопросу о раз­нице в статусе и мотивах. Воланд не уча­ствует в Балу у сата­ны, не соизволит пере­оде­ться для Бала или занять приготов­лен­ное воз­выше­ние напротив «коро­левы». Воланд не является своим для ведьм и висе­льников, но они явно признают его власть.

Диалог Воланда с Берлиозом нужно сопоставить с 15 главой и «камерной сценой» в 22 главе. Волшебный глобус наиболее близок по смыслу и форме к драгоценной чаше, в которую превраща­ется голова Берлиоза. Воланд завершает начатую в первой главе партию интел­лектуа­льной игры, в кото­рой Берлиоз вынужден приз­нать поражение. Раз­говор идёт о какой-то солидной и остроумной теории, что также подтверждает наши догадки по сути ал­легории глобуса как «маги­ческого кристал­ла». Завер­шение игры с Берлиозом, как и завер­шение игры с Дунчилем в 15 главе, или игры с Беге­мотом и Коровьевым в 22 главе означает появление доселе скрытой цен­ности. В дан­ном случае драгоцен­ной чаши, Грааля. Разница в том, что в 15 главе эти цен­ности суще­ствуют в виде рос­сыпи брил­лиантов, «зёрен смысла», которые можно, если долго искать и очистить от наносного мусора, найти и в алхи­ми­ческих и иных гермети­ческих теориях, но лучше искать в чистом виде в босом Писании. В начале 22 стадии эти же цен­ности превраща­ются в единый «кристал­л», но работать с ним может то­лько сам Воланд, демо­нстрируя публике не очень понятные ей результаты. И то­лько в завер­шении 22 стадии эти же цен­ности превраща­ются в драгоцен­ный сосуд, из которого может напиться невеста Воланда.

Ну что же, очень остроумная теория вырисовыва­ется, не хуже других. Но то­лько при чём здесь Берлиоз? Воланд не может льстить редактору, тогда, наверное, ирони­зирует, называя его не слишком убеди­тельные воз­ражения теорией. Раз­ве что Бездомному логика Берлиоза могла показаться остро­ум­ной. Нет, что-то здесь не так. И потом, получа­ется, что драгоцен­ная чаша солидной и остроумной те­ории была скрыта внутри этой самой головы?

Выходом из ситуации будет напомнить, что Берлиоз как кол­лектив­ный образ – это в том числе и Булгаков. И наоборот, Булгаков как лич­ность – это в том числе Берлиоз. Мы уже предполагали, что отрезан­ная в начале 1930-х годов голова Берлиоза – это твор­ческая часть гума­ни­тарной интел­ли­ген­ции. Такие гении как философ Лосев, экономист Конд­ратьев, историк Гумилёв и сам Булгаков вы­ну­жденно тво­рили в отрыве и изоляции от омертвев­шего корпуса гума­ни­тарной науки. Поэтому нас­то­ящим Предтечей является не то­лько сам Булгаков, но собира­тельный образ головы Берлиоза.

Но мы ещё не закончили отслежи­вать парал­лели между завер­ше­нием 23 главы и её началом. Теперь место на верхнем ярусе Башни занимает сам Воланд. Двойная парал­лель с главой о Казни до­полняется известной нам связью между обликом Воланда и последним портретом Иешуа. Теперь уже вверх по лестнице поднима­ется не толпа преступников, а один то­лько барон Майгель. Его образ воплощает в себе отрица­тельные черты негодяев, которые прикладывались к колену «королевы бала». И снова одна общая чаша соединяет двух обвиняемых – Воланда и Майгеля, как некогда Иешуа и Дис­маса. Для души Дис­маса спасе­нием является смер­тельный удар в сердце, а для души смертного человека Иешуа – исполнение его судьбы, раз­де­лён­ная общая чаша с последним раз­бойником. Спустя две тысячи лет, эту общую чашу с Воландом снова раз­деляет душа – Маргарита.

Но позвольте, спросит внима­тельный чита­тель, отчего же Воланд – обвиняемый вместе с Май­гелем? Где об этом написано у Булгакова? Да здесь же в 22 главе, и раньше – в 13 главе, где Воланд называ­ется дьяволом. Поэтому Автор и подает нам сначала эту версию, чтобы мы научились про­тиво­стоять навязываемому мнению. Когда настанет тот самый день полночи, точное время кото­рого из­вес­тно лишь ему одному, Воланд окажется на одной доске с Майгелем, Иисус будет приравнен к Анти­христу. Выби­рать между ними придётся каждому самостоя­те­льно. И от этого внутрен­него вы­бора бу­дет зависеть не карьера, и не полити­ческий режим, а всё да­льнейшее те­чение жизни.

Однако, это насто­лько серьёзная тема, что мы не имеем права оставить её недо­сказан­ной или же иска­зить вос­приятие читателя недо­ста­точно чётко раз­ъяснен­ными парал­лелями. Речь идёт не о па­рал­лелях между главами, сценами или эпизодами Романа, а о тех парал­лелях с реа­льной жизнью, которые мы уже установили с помощью «девятого ключа». Ведь у кого-то может воз­никнуть ожи­да­ние, будто второе прише­ствие как-то связано с завер­ше­нием уже рас­смотрен­ных циклов рос­сийской истории и политики. А это не совсем так. Если же ожидания будут не совпадать с реа­ль­но­стью, то и без того суще­ству­ющий скепсис может превратиться в разо­чаро­вание. Но это ведь непра­ви­льно, когда вероят­ность высадки инопланетян на лета­ющих тарелочках оценива­ется твор­ческой обще­ствен­ностью выше, чем наступление гармонии в делах челове­ческой цивилизации.

Загрузка...