Год быка--MMIX

Три источника

Чтобы лучше понять Автора, нам придётся вникнуть в суть его художе­ствен­ного метода про­никновения в идеа­льный мир кол­лектив­ного бес­созна­те­льного. Для этого тоже придётся начать нем­ного издалека. А имен­но из тёмного леса, где многие из нас бывали хотя бы в походе за грибами.

Представим, что по заросшей травой и мелким рябин­ником тропке мы выходим через влажный луг к еловой опушке, а там, на бугорке стоит он! Тёмная шляпка присыпана хвоей, белая манишка торчит из бледно зеленого мха… Эх, был бы я писателем, смог бы отра­зить картину во всех красках. Какое первое движение души при виде красавца-боровика? Прави­льно, поз­вать других гриб­ников – полюбуйтесь на красоту! То есть для нашего похода в лес на первом месте находятся вполне эстети­ческие мотивы. Точно так же и на рыбалку совре­мен­ные горожане ездят не за рыбой, а за красотой природы и пере­жи­ваниями личного общения с нею.

Теперь, после этой присказки, можно пере­йти к вопросу: а зачем соб­ствен­но нужны писатели? Ответ очевиден: для удовле­творения этих самых эстети­ческих потреб­ностей, своих и чита­теля. При­чём, опять же, в большин­стве случаев писатели лучше всего пишут о красоте лесов, полей, челове­ческих отно­шений, когда предмет эстети­ческих пере­жи­ваний скрылся в дымке ухо­дящей эпохи. Тол­стой рисует идеа­льный образ князя Болконского, когда в жизни уже не осталось места для прежнего дворян­ства. Гоголь описывает малорос­сийские степи, вечера и нравы, обитая в ка­мен­ном городском ландшафте Петербурга или Рима. Писатели-почвен­ники нос­та­льгируют по деревенской жизни, пере­брав­шись в про­сторные городские квар­тиры, в период самой ак­тив­ной урбанизации, да и читатели деревенской про­зы – всё больше из мегаполисов.

Приходим к выводу, что художе­ствен­ный метод необ­ходим для писателя и для читателей, что­бы вос­полнить недо­ста­ющие эстети­ческие пере­жи­вания. И можно было бы закрыть вопрос, если бы понятие «эстети­ческого» не объяснялось то­лько через выше­назван­ные примеры. Получа­ется, что ху­доже­ствен­ный метод – это форма реализации эстети­ческих потреб­ностей, а эстети­ческие потреб­ности – это такие, что удовле­творяются художе­ствен­ными про­изве­дениями. Типичный для философии зам­кнутый круг. Выр­ваться из него можно, то­лько развернув фокус зрения на более широкое поле психо­логи­ческих знаний. Хотя сами психо­логи тоже озабочены больше эроти­ческими, а не эстети­ческими пере­жи­ваниями клиентов, и не спешат нам помогать.

И всё же объяснить механизмы ностальгии, эстети­ческого удоволь­ствия от воз­вращения к ис­токам будет легче, если внима­те­льнее взглянуть на «кол­лектив­ное бес­созна­те­льное». Кстати, первым слово «архетип» ввел в научный оборот не кто иной, как наш беспокойный старик. Кант убедил всех в наличии априорных идей, присущих челове­ческому раз­уму от рож­дения. Из этих кантов­ских идей лет через сто родилась совре­мен­ная психо­логия, ядром которой является по­нятие «кол­лектив­ного бе­с­созна­те­льного». З.Фрейд с кол­легами по психиатри­че­ской клинике на пра­ктике обна­ружили наличие глубин­ных, обычно не приходящих в сознание слоёв психики, засе­лён­ных общими для всех образами, совпада­ющими с мифами древних народов. К.Г.Юнг свёл архетипы и ко­мплексы в стройную систему аналити­ческой психо­логии, очистив ее от фрейдизма. Но даже Юнгу не удалось пере­шагнуть через барьер господ­ствую­щего мировоззрения, согласно которому лич­ность че­ловека при рож­дении есть «табула рас­а», соци­а­льный атом с априорными свой­ствами, вроде сексу­а­льных вле­чений и перво­быт­ных табу. А вся последующая судьба человека определяется лишь обу­чением и иным давле­нием обс­тоя­тель­ств, взаимодей­ствием соци­а­льных атомов. Очень удобная логика для обоснования циви­лизующей благотвор­ности корпораций в отношении обуреваемого дикими компле­ксами человека.

Между тем самый про­стой пример из норма­льной, а не корпоратив­ной жизни опровергает этот либера­льно-фрейдист­ский миф. Городской ребёнок младшего шко­льного воз­раста, никогда не быв­ший в лесу, на второй-третий день не науча­ется, а как бы вспоминает навыки ориентации и на­чи­нает легко находить грибы. Можно привести ещё художе­ствен­ный контрпример А.Тарков­ского, сце­на ро­ж­дения колокола из «Андрея Рублева», где речь идет имен­но о генети­ческой памяти, не апри­ор­ной, а пере­даваемой от отца к сыну. Это генети­ческая память не в смысле генов, её механизм пока не из­ве­стен, потому и не признан учёным сообще­ством. Хотя по итогам недавней «расшифровки гено­ма» руко­води­тель одного их двух про­ектов Крейг Винтер из «Селера Дженомикс» честно признал: раз­но­образия генов явно недо­ста­ет для передачи всей генетической информации. Следо­ва­те­льно, кроме генов должна суще­ство­вать некая «управляющая сеть» или «матрица», пере­да­ваемая по нас­ле­д­ству от мате­ри ребёнку напрямую, а не через клеточный уровень.

Я про­шу про­щения, что из одного леса завёл в ещё более тёмную чащу, но это дей­ст­вите­льно один из главных тупиков совре­мен­ной науки. Между про­чим, из-за этого мировоззрен­ческого тупика случа­ются настоящие трагедии. Недавно австралийское пра­витель­ство каялось пере­д аборигенами за то, что их детей насильно забирали в приюты, чтобы вос­питать «цивилизован­ными лю­дь­ми». И у нас на Крайнем Севере была такая же жестокая практика, исходя из концепции «табула раса», огра­ничен­ного понимания «кол­лектив­ного бес­созна­те­льного» лишь как сферы древних архетипов. Впро­чем, всех нас отчасти оправдывает то, что и в оста­льных школах педагогика строилась на тех же индустри­а­льных «цивилизаторских» принципах.

По всей видимости, общепринятые научные концепции никак не помогут выйти из замкнутого круга. Поэтому терять нам нечего, и мы попробуем опере­ться на художе­ствен­ную идею «кол­лектив­ной памяти» имени Тарков­ского и Рублёва. Тогда дей­ст­вите­льно всё про­сто и никаких многоэтажных теорети­ческих построений не требу­ется. А понадобится всего один постулат, лежа­щий в основе трёх самых красивых научных эмпири­ческих систем. И аналити­ческая психо­логия К.Г.Юнга, и этнология Л.Н.Гумилева, и теория истори­ческих цивилизаций А.Тойнби предполагают наличие особой энергии, необ­ходимой для раз­вития лич­ности, этноса или цивилизации. Один называет эту энергию – «либи­до», другой – «пас­сионар­ность», третий – про­сто «тонкая энергия».

Мы применим ещё более про­стой обобща­ющий термин – «психи­ческая энергия», что позволит нам опять использовать житейский опыт. Каждый из нас сталкивался с периодами психо­логи­ческого упадка, и с периодами подъёма. Цен­ность художе­ствен­ного про­изве­дения состоит имен­но в способ­ности вызы­вать душевный подъём, вос­полнять эту необ­ходимую не то­лько для учёбы и творчества психи­ческую энергию. И наоборот, отрыв от родных корней или раз­ру­шение традицион­ного образа жизни, отсут­ствие эстети­ческих пере­жи­ваний влечёт депрессии и ослабление им­мунитета. Причём синее небо и море, яркие тропи­ческие цветы и птицы не спасут, если память предков требует унылого серого неба, глубоких сугробов и галдежа галок над саврасов­ской колоко­льней. Кстати, есть версия, что так называемый СПИД – это социально обуслов­лен­ное обесточивание им­мунитета из-за отказа от традиционной культуры. Боюсь то­лько, что это про­стое объяснение не устроит зарабатывающие на страхах корпорации и либера­льных идеологов глобализации.

Получа­ется, что эстети­ческое пере­жи­вание – это самый короткий путь нашей личной души к образам и сюжетам кол­лектив­ной памяти поко­лений. Более того, традиция, следо­вание этой кол­лек­тив­ной па­мяти дарит нам необ­ходимую энергию для раз­вития. Парадокс, но хож­дение по лесам теми же тропами, что и наши далекие предки, даёт нам шанс не то­лько сохранить в аду ме­га­полиса психи­ческое и просто здоровье, но и штурмо­вать вершины науки или фило­софии.

Однако это жизнеутвержда­ющее открытие – лишь часть правды, одна из двух сторон. Быва­ет и совсем иная эстетика – эстетика смерти и раз­ру­шения, и она тоже основана на совпа­дении внешних образов – реа­льных или художе­ствен­ных с образами кол­лектив­ной памяти. Человек и даже целый народ не всегда имеет воз­мож­ность жить в согласии с традициями, получать от жизни малые эстети­че­ские радости. Бывает, что судьба заносит в такие беспросветные дебри, что для поддержания жиз­нен­ного тонуса оста­ётся лишь путь невроти­ческого наслаж­дения – смако­вания чужого или даже своего несчастья. Вот уж чего в истории человече­ства и в жизни наших пред­ков было вполне доста­точно. Есть даже подозрение, что тот доста­точно про­чный психо­логи­ческий барьер между ли­ч­ностью и «кол­лектив­ным бес­созна­тельным» воз­ник имен­но для того, чтобы уберечь новые поко­ления от невроти­ческих соблазнов. Культурные общ­ности, где такая завеса не возникла, сгорели в содомском огне невротического веселья. Однако время от времени эти психи­ческие «протуберанцы» вырыва­ются на поверх­ность соци­а­льной жизни, формируя те самые гумилёвские «антисистемы».

Наконец, кроме первых двух – позитив­ного и невроти­ческого, есть ещё и третий, особый путь добы­вания жизнен­ной энергии и соответ­ствующая эстетика мистерии. Доктор Юнг назвал этот путь ухода от невроти­ческого саморазру­шения обращением к символи­ческой жизни. Однако этот путь дос­тупен лишь тем, кто имеет в кол­лектив­ной памяти поко­лений необходимый фундамент духовной ку­льтуры, чтобы по этим ступеням подобно Орфею выйти из ада своей персона­льной «анти­сис­темы». А если речь идёт об исторических процессах, то в антисистемное, невроти­ческое состояние доброво­льно нисходит самый духовно си­льный, облада­ющий запасом духовной энергии и культуры, чтобы найти выход и спасти всех. Вечный сюжет «ухода и воз­врата» твор­ческой лич­ности или «твор­ческого меньшин­ства» является одним из главных ритмов Истории. Это доказал не то­лько А.Тойнби в 12-томном труде «Постижение Истории», но и его ярый оп­понент Л.Гумилёв.

Написание Булгаковым своего главного Романа – тот самый случай мучи­те­льного поиска вы­хода из соб­ствен­ного невроти­ческого ада, но с чётко понимаемой целью – указать путь к выходу для всей страны, ввергнутой на столетие в антисистемное состояние. И положа руку на сердце, раз­ве не стало для нашего поко­ления знаком­ство с образами «Мастера и Маргариты» глотком свежего воз­духа и примером истинной твор­ческой свободы, жизнен­ным ориентиром в затхлые годы застоя. Хотя, чтобы сладкое на устах, но горькое в чреве лекар­ство подей­ствовало, нужно было достичь в 1960-х баланса между невроти­ческой эстетикой анти­сис­темы и про­стодушной жизнен­ной романтикой подъ­ёма ново­го поко­ления. Видимо, имен­но такой баланс даёт шанс обще­ству найти третий путь – не к ба­на­льной смерти, и не к обыден­ной жизни, а к твор­ческому обнов­лению через мистерию пере­жи­вания и отрицания смерти. Эта мистерия, соб­ствен­но говоря, и описана в бес­смертном Романе.

Об этом мы ещё поговорим, а сейчас для нас важно, что художе­ствен­ный метод познания имеет три пути, которым соответ­ствует три раз­ных эстетики. Все три формы эс­тети­ческого пере­жи­ва­ния означают связь лич­ности с кол­лектив­ной памятью поко­лений. Но то­лько третий путь оз­начает ак­тив­ное соучастие твор­ческой лич­ности в работе ангелов и демо­нов по рас­чи­стке фундамента и строи­тель­ству в «кол­лектив­ном бес­созна­те­льном» ново­го зда­ния куль­туры – лестницы, ведущей к выходу из невроти­ческого ада. Без этого раз­ли­чения будет сложно оценить много­слой­ную эстетику булгаков­ского Романа, до которой мы так и не добра­лись, но зато теперь лучше готовы к ее ис­следо­ванию.