Не надо, папа!

Глава 131. Калейдоскоп

131

Темнота переливалась ртутными волнами. Иноичи плыл в ней, как в невесомости, но до разума добраться все никак не удавалось. Он остановился перед массивными воротами. Бумажное полотно украшала красная мишень с черной сердцевиной: вокруг центра был тонкий черный круг, а по краю мишени — на двенадцать часов, на четыре и на восемь — располагались жирные томоэ. Все остальное пространство створок заполняли абстрактные черно-рвотные разводы, похожие на расплывшуюся краску.

Шаринган.

Иноичи выдохнул и сложил печати, подплыл к воротам, коснулся ладонями створок. Ворота распахнулись, а за ними целым каскадом — еще десятки, покуда хватало зрения. Все равно что зеркало поставить напротив зеркала и увидеть бесконечный тоннель с бесконечным количеством отражений.

Кто-то здорово подстраховал девочку, защитил ее память.

Следовало быть максимально осторожным. Здесь наверняка были гендзюцу-ловушки.

Редко когда ему приходилось взламывать такую мощную систему ментальной защиты. Преодолеть ее стоило немалых усилий. Несколько раз Иноичи почти попался в гендзюцу-ловушки, но вовремя успевал улизнуть. Опасное это дело — зависнуть в гендзюцу в чужом сознании. Из такого можно и не выплыть вовсе.

Мозг, в который впивались разветвленные трубки, выглядел заветной наградой за все его старания. Никогда еще не было настолько приятно видеть подобную картину.

— Нашел.

Ибики и другие должны были услышать. Осталось развернуть недра памяти девочки, чтобы коллеги тоже смогли нырнуть сюда и помочь ему.

События сразу после побега. Столкновение с Анбу. Тайны убежища Орочимару. Тот непонятный случай с конвоем прошлой ночью. Как много мы можем узнать!

Сложив печати, Иноичи подплыл к мозгу и коснулся его ладонью правой руки. Пространство вокруг слегка исказилось. Обычный эффект. После этого из розовой массы извилин должны были вылезти торцы свитков памяти, схватившись за которые, можно было начать разматывать, разматывать… Искать нужные моменты среди вороха чужих воспоминаний.

Мозг вдруг зашевелился. Иноичи поспешно отпрянул. Происходило что-то ненормальное. Никогда еще сознание жертвы так не реагировало на его технику раскрытия. Розовая масса мозгов вспучилась, по извилинам зазмеились ленты фуиндзюцу, они ветвились и расползались все дальше, а Иноичи взволнованно наблюдал за превращениями мозга. Рисунки фуиндзюцу выгорели, извилины пришли в движение: они сливались и дробились заново, формировали совершенно новые лабиринты.

Проклятье… Только не это!

Иноичи впервые видел подобную технику, но интуитивно подозревал, чему стал свидетелем. Еще одна система защиты, последняя, критическая. Если не сработают остальные ловушки и заслоны, память просто…

…уничтожится.

Шевеление в мозгу затихало. Новая форма понемногу стабилизировалась. Иноичи сглотнул и впустил в сознание жертвы своих коллег.

— Иноичи-сан, вы это сделали! — восторженно объявил один из ребят.

Иноичи покачал головой.

— Не совсем. У меня нехорошие подозрения. Однако приступим.

Он вновь применил технику раскрытия, и на этот раз из мозга таки показались торцы свитков. Ребята облепили мозг с разных стороны и стали разматывать полотна информации. Иноичи взял одно и себе.

Чужие воспоминания читать всегда было сложно. Они переплетались со снами и мыслями. Отделять зерна от плевел было задачей нелегкой, но он умел. Кто-кто, а он, Яманака Иноичи, был профессионалом!

Картинки замелькали перед глазами. Десять секунд… пятнадцать… двадцать… Иноичи отпрянул от свитка и часто заморгал. Лоб и затылок покрылись испариной. Ничего внятного. Какие-то обрывки сюрреалистичных красок, намеки на лица и локации, но ничего конкретного. Он не мог различить в переливах красок и тьмы, шумах и бессвязных голосах ничего.

Ч-черт… Какой-то калейдоскоп.

Он огляделся кругом. Никто из коллег не пытался разматывать свитки. Выдержать это безумие смешанной информации было нереально. Двадцать секунд — он и то продержался дольше всех.

На сердце похолодело.

Что он скажет Годайме? Что память и личность Сарады Учиха были стерты в ноль? А им ведь поступил приказ обходиться с ней аккуратно. Она нужна была целой. Иноичи и не думал, что все обернется… так.

— Что с ней? — спросил один из ребят.

— Память перемешалась.

— Необратимо?

— Полагаю, — глухо отозвался Иноичи.

Разбить и перетасовать память так грамотно и основательно было той еще задачкой. Вернуть же все это обратно…

Боги, это невозможно.

Товарищи застыли вокруг мозга в растерянности.

— Но что мы скажем…

Что же скрывает твоя память, что ее так зашифровали, девочка?

Иноичи нахмурился.

— Я попытаюсь отыскать, нет ли все-таки какого-нибудь механизма, чтобы вернуть все вспять.

— Попытайтесь, Иноичи-сан! — с надеждой сказал один из ребят.

****

Иноичи прогнал ребят из сознания Сарады. Это было слишком опасно. Он не хотел подвергать их неоправданному риску, да и помочь они пока что ничем не могли. Стараниями его трудов поверх мозга проступил знакомый уже рисунок: черная точка в центре и три запятых по кругу.

Шаринган. Защиту на ее память накладывал Учиха.

Иноичи уже сообразил схему. Память девочки разбилась не окончательно. Все можно было вернуть, нужно было только знать ключ.

Три томоэ — три ячейки. Тройная система защиты.

Иноичи опустил руки и вздохнул. От длительных манипуляций в чужом сознании у него раскалывалась голова.

Не знаем ключа — не можем взломать память.

Ключом же могло быть все, что угодно. Тон чакры. Гендзюцу. Звуковой сигнал. Тактильный.

Иноичи без особой надежды пробовал разные способы. Ячейки заполнялись, томоэ начинали вращение по кругу, и, не сделав и четверти оборота, откатывались назад, но уже не на четверть, а на половину, словно наталкивались на пружину, и она придавала им дополнительной скорости при вращении в обратном направлении. Иноичи быстро отказался от идеи подбора ключа. Не зная психологии того, кто накладывал защиту, вычислить ключ было невозможно.

Он решил пойти другим путем. Вычислить механику, которая стояла за портами ячеек. Но и этот путь провалился.

Передохнув, Иноичи снова вернулся в сознание Сарады. Вид томоэ и собственная беспомощность приводили его в отчаяние и бешенство, но признавать свое поражение он отказывался. Упрямство и гордость не позволяли ему просто взять и сдаться. Он продолжал просматривать перетасованную память. Фигуры, непонятные образы. Они вспыхивали и снова растворялись в красках настолько быстро, что их невозможно было уловить.

Десять секунд… двадцать…

Иноичи оторвался от свитка и вынырнул из памяти во внешний мир — высокий зал с бетонными стенами.

Все закружилось.

Рука соскользнула с шелковой макушки. Иноичи повело в стороны и назад, он отошел, уперся в кого-то задом, и его стошнило.

— Эй, Иноичи! — взволнованный голос Ибики пробивался сквозь головокружение и тошноту.

Смазывая выступивший на лбу холодный пот, Иноичи зарылся пальцами в волосы и стоял, ожидая, пока мир перестанет кружится и утихнет писк в ушах.

— Я в норме.

— Иноичи-сан, что вы…

— Все-таки пытаюсь найти что-нибудь в ее памяти. Какие-то куски. Может, хоть что-то сохранилось.

Иноичи выдохнул и посмотрел на голову девушки, торчащую из бетонной полусферы.

В первый момент что-то дрогнуло в душе, когда он понял, что именно к ней придется влезть в голову. Девочка была возраста Ино. Он бы не хотел, чтобы с его дочерью… Но память девочки оказалась коварной. И сейчас, спустя столько тщетных попыток взломать ее, Иноичи перестал задумываться о том, что перед ним ровесница дочки. Все, что интересовало его, — нерешаемая задача.

Он глотнул воды, провел пальцами по потному затылку и снова шагнул к своей жертве.

Мир сменился чернотой с серебристыми переливами ртути. Иноичи привычным путем обогнул врата с ловушками и очутился у мозга с ожидающей панелью ячеек-томоэ. Бесполезной панелью.

Попробуем другие моменты…

****

Во рту было сухо. Боль подступала к горлу жгучей кислотой. Внутренности болели так, словно кто-то перемешивал их ложкой, они пульсировали и отдавались спазмами.

«В этом мире существуют только боль и страдания. Такова реальность».

Сейчас Обито был согласен с этим как никогда. Он открыл глаз и ничего не увидел. Все равно что и не открывал вовсе. Та же чернота. Он тихо застонал и попытался абстрагироваться от боли. Нет, все же тьма была иного рода. Он чувствовал запах сырости, земли и крови, а в прошлой тьме этого не было.

Та тьма была лучше. В ней не было запахов и не было боли. В ней не было мыслей. Мысли оказались такими тяжелыми. Он почти надрывался, пытаясь протолкнуть каждую через свой рассудок.

Рин.

Кажется, это было последнее, что он видел: слезы Рин, которая тянула к нему руку и в то же время заставляла себя уходить.

Точно, я же умер. Я оттолкнул Какаши, и камень упал на меня…

Но за этим воспоминанием оказались и другие. Целый океан воспоминаний между миссией у моста Каннаби и тем, что с ним творилось сейчас. Воспоминания пролистнулись вмиг, словно страницы книги. Глаза стали влажными.

Рин умерла.

Обито зажмурился и снова открыл глаза, надеясь рассмотреть хоть что-то во тьме.

Теперь он вспомнил.

Он пытался переместить в свое измерение Итачи и Карин, когда внутри что-то взорвалось. Он едва успел на последнем издыхании переместиться…

А куда он вообще переместился?

Учиха Сарада… Она каким-то образом достала его. Как? Он не видел атаки. Если бы видел, если бы подозревал — уклонился бы, как делал всегда. Уже много лет ему не наносили таких тяжелых повреждений, да и за всю жизнь мало кому удавалось задеть его так серьезно. Последним был Итачи со своим Аматерасу. Перед ним — Йондайме Хокаге. Перед этим — тот проклятый камень.

— Что же, мы квиты, кажется, — прошептал Обито темноте. — Я убил тебя. Ты убила меня. Только ты все еще жива, а я…

В сухом рту чувствовался мерзкий вкус крови.

— Ой, пришел в себя. Надо же! — воскликнул где-то рядом бодрый голосок.

— Зецу… — прошептал Обито. — Где я?

К сухому горлу снова подступила кислота. Она попала на язык, и во рту стало влажно.

— В безопасности.

Белый всегда был таким веселым и жизнерадостным, а Обито диву давался откуда столько веселости и оптимизма у существа, который не знает вкуса еды и облегчения после испражнения.

— Тебя потрепало, — заметил Белый с легким огорчением.

— Я умираю?

— Нет-нет! Мы тебя подлатали. Да и с половинкой нашего тела для тебя это не смертельно.

— Хорошо.

От крови уже тошнило — ее все больше поступало в рот. Обито повернулся на бок и закашлялся. По щеке от губ потекла теплая струйка.

— Учиха Саске. Что он?

— Все еще без сознания, — сказал Черный. — Он потратил слишком много чакры.

— Да уж, он долго будет восстанавливаться! Но его раны мы обработали.

— Зажгите свет, — приказал Обито, с трудом ворочая тяжелым языком, увлажненным кровью вместо слюны.

— Ха-ай!

Тьма отступила. У пещеры появились границы. Разглядывая неровности земляного потолка, отбрасывающие тени, Обито чуть успокоился и даже немного расслабился, насколько вообще можно было расслабиться в таком отвратительном состоянии.

Это все было неправильно. Такая сильная боль: и душевная, и физическая.

Боги, которые творили этот мир, были слишком жестоки. Боги были не правы.

Шаринган и риннеган — наследие богов, а Учиха — их дети. Дети могли продолжить дело родителей. Дети богов тоже могли творить миры, лучшие миры. Правильные.

«Зачем создавать мир иллюзий? Он все равно будет ненастоящим», — так он думал когда-то.

Тогда давно он был маленьким и слепым, лучшая реальность, сотворенная с помощью гендзюцу, казалась ему бредом. Но смерть Рин стала прозрением. Обито начал понимать, что мир, отныне пустой, на самом деле куда более широк и глубок, чем он представлял себе прежде. Мир состоял из множества слоев. На одних слоях жили люди и называли эти слои реальностью. О других слоях люди не подозревали вовсе, заглянуть в них могли лишь потомки богов — наследники додзюцу.

Одним из таких слоев было измерение Камуи.

И правда, кто сказал, что их реальность была единственно подлинной? Сотворить на одном из слоев с помощью гендзюцу другую реальность с другими законами, а затем переместить в нее остальных, и уже она станет для всех мерилом. Никто не заметит подмены, потому что разницы в подлинности на самом деле не будет.

Новая реальность — не сон внутри сна. Просто шаг из одного сна, полного кошмаров, в другой, равноценный, но куда более приятный и правильный.

Шаг в сон, где была бы живая Рин.

****

Густая каша красок приняла формы.

Яркий солнечный день, квадратный камень могилы. Белоснежная рука, а на руке — полупрозрачная кожа белой змеи. Иноичи затаил дыхание, боясь спугнуть видение. Картинка покачнулась. Могильный камень исчез. Появилось лицо — молодой Сарутоби Хирузен, еще не лысый.

«…судьба, что ты нашел ее здесь. Может, твои родители переродились где-то…»

Солнечное кладбище и молодой Хокаге утонули в океане красок.

Иноичи усилием воли подавил приступ тошноты и открыл глаза. Он стоял у мозга, положив руку на свиток.

Давние воспоминания можно местами прочесть. Но, черт, как эта девочка может помнить молодого Третьего? Или это не воспоминания вовсе, а очередная ловушка?

Он понял, как нужно искать. Из таких коротких кусков добыть информацию было сложно, но что, если даже такие крохи помогли бы пролить свет на сущность этой таинственной девочки?

Появилась в деревне спустя шесть лет и так и не выросла. Учиха Сарада, кто же ты?

Переведя дух, Иноичи перебрался к другому свитку. Давние воспоминания… Среди них оставались крупные осколки.

Новый свиток лег под руку. И снова замешались густыми цветным тестом краски.

****

Старейшины становились на расстоянии от постели Итачи. Юноша лежал на кровати с повязкой на глазах: предосторожность, чтобы Учиха не захватил в гендзюцу персонал больницы, стороживших его Анбу или редких визитеров, вроде старых советников.

— Я в Конохе? — в его голосе мелькнуло недоверчивое удивление.

— Да, — ответил Хомура.

Кохару мелко закивала, звеня украшениями в прическе. Итачи снова шевельнул губами:

— Как?

— Тебя спасли девушка Узумаки и наш медик.

— Что Саске и Сарада? — спросил он едва слышно.

Советники переглянулись. Вряд ли имеющиеся у них ответы устроили бы Итачи.

— Сарада в Конохе, — выкрутился Хомура.

Итачи чуть заметно кивнул.

— Саске… похищен «Акацуки».

Старейшины с замиранием сердца наблюдали за реакцией Итачи, но его лицо не изменилось, словно он уснул там, под своей повязкой, и не слышал их слов. Или умер.

Но впечатление это было ложным, поскольку спустя некоторое время Итачи снова заговорил. Спросил безразлично:

— Чего вы хотите?

— Мы уговорили Цунаде не отдавать тебя в отдел ментальных допросов, сам понимаешь… Но нам нужна информация. Ты долго состоял в «Акацуки». Расскажи все, что знаешь.

— Гарантируйте безопасность Сарады.

Старики переглянулись.

— Она своевольно покинула деревню, работала на Орочимару, и…

— После гибели Шисуи… не удивительно, — сухо ответил Итачи.

В палате стало тихо. Старейшины знали, кто убил Шисуи. Кроме того, они знали, кто и за что убил Данзо. Итачи прозрачно намекал им, что ошибки и преступления Саске и Сарады — вина Конохи, которая не могла их защитить и уберечь от этих ошибок, и явно настаивал, что и Саске, и Сарада должны быть прощены.

— Для любого другого шиноби исключения бы не делали…

— Я не сделал исключения для клана, — коротко бросил Итачи и многозначительно замолчал.

Кохару кивнула, звеня прической. Они понимали. За жертву, которую Итачи принес ради деревни, они были обязаны ему вовек. Амнистия запуганной Данзо девочки казалась каплей в море, по сравнению с тем, сколько правил, законов и внутренних рубежей нарушил Итачи, выполняя свою последнюю миссию в статусе Анбу Конохи.

Хомура тяжело вздохнул.

— Ладно. Мы позаботимся об этом.

Итачи промолчал. Старейшины ждали от него хоть слова в ответ, но тот так и не проронил ни слова.

— Так что с информацией? — напомнила Кохару.

Ответа не последовало. Хомура осторожно посмотрел на Кохару, медленно подошел к постели Итачи и тронул его за плечо. Чуть пошевелил. Парень не шелохнулся, будто не чувствовал прикосновения.

— Он не умер? — забеспокоилась Кохару.

— Зови медика. Живее!

****

В руку зубами впилась какая-то бледная женщина с привкусом забродивших ягод. Карин скривилась от боли и отвращения. Голова закружилась.

А ведь дала себе клятву, что никому, кроме Учиха, не позволю себя кусать!

Снова все повторялось. Коноха действовала точно так же, как Скрытая Трава, с той лишь разницей, что с Карин обращались относительно вежливо, даже когда допрашивали с помощью сыворотки правды.

Подумать только, она растрепала столько важностей! Благо об экспериментах Орочимару-сама так и не сказала ни слова. Хмуро наблюдая за тем, как розовеют щеки больной женщины, Карин размышляла о том, что Орочимару-сама, скорее всего, поставил на воспоминания о своих экспериментах ментальный блок. От этого становилось неприятно: в ее сознании порылись без спросу. И в то же время злорадство от того, что парни в банданах остались ни с чем, того стоило.

— Поразительно, — серьезно сказала женщина со вкусом ледяной родниковой воды.

Неожиданно приятный вкус, хоть и простенький по сравнению со вкусовым богатством Учиха. Язык покалывал от ощущения ее чакры. У девушки на щеках выделялись острые бордовые метки, а каштановые волосы были пышными и длинными и лоснились здоровым блеском. Она даже залюбовалась.

— Твоя способность — нечто.

Карин хмыкнула.

Родниковая вода перекинула лист бумаги в планшете и, скрипя карандашом, продолжила что-то писать.

— Интересно проверить, можешь ли ты нейтрализовать яды, — проговорила она себе под нос.

Несколькими этажами выше очаг Итачи чуть ослаб. Наверняка снова лишился чувств. Карин вздохнула. Она бы могла устроить истерику за то, что ее подвергают «бесчеловечным экспериментам» против ее воли, но рассудила, что оставаться в больнице пока что было лучшим из решений. Может, про нее и забыли бы со временем? Все-таки здесь она была полезна. Да и Итачи был ближе. Редкая возможность наслаждаться его чакрой постоянно...

— Очаг Итачи ослаб, — тихо сказала Карин. — Пускай кого пошлют к нему. На всякий случай.

Девушка оторвалась от планшета, посмотрела на нее сквозь стекла раскосых очков, да так гневно, что чуть ли не пришпилила взглядом к стене. Холодная вода ее чакры обернулась льдом.

— Как по мне, так пусть подохнет уже.

Она резким движением перевернула бумаги на планшете, едва не вырвав их из-под зажима.