Паук

Глава 7.

Йона по выходным часто помогает Валерии в её питомнике. Физический труд помогает ему навести порядок в мыслях.

Отдел работает без передышки, пытаясь выследить убийцу Марго. Но расследование, похоже, зашло в тупик.

У них по‑настоящему нет ни одной зацепки.

Убийство Марго кажется загадочным, почти случайным.

Попытки связать отпечатки пальцев с преступником пока тщетны. Они всё ещё ждут заключения судебно‑медицинской экспертизы и сильно запоздалых лабораторных анализов.

Йона выносит из подвала восемь мешков торфа и раскладывает их рядом с грядками. На нём ботинки, старые джинсы и тёмно‑синий свитер, в пятнах краски, оставшейся ещё с прошлой осени, когда он подкрашивал деревянные детали.

Он останавливается и смотрит, как Валерия катит тачку с удобрением между молодыми фруктовыми деревьями.

У неё пластырь на одной щеке, в кудрявых волосах застряли соломинки и сухие иголки. На ней рабочие перчатки, чёрные джинсы, грязно‑красная стёганая куртка и резиновые сапоги, облепленные сухой глиной.

Какая же она красавица, думает Йона.

Он давно хочет сделать ей предложение и уверен, что она бы согласилась. Но только потому, что не знает о нём правды.

Он так и не решился рассказать ей, что иногда курит опиум, когда чувствует, как мир становится слишком мрачным и опасным.

Мысль о том, что он может её потерять, ему невыносима.

После школы она без памяти влюбилась в мужчину немного старше себя. Он был наркоманом. Она пыталась его спасти, даже родила от него двух сыновей, но в итоге сама подсела на героин. Она опустилась на самое дно после ареста. Её посадили за попытку провезти в страну восемь килограммов эстонского гашиша.

С тех пор прошло много лет. Она ни разу не сорвалась. Она в одиночку вырастила обоих мальчиков после освобождения и всегда держит всё под контролем. Но себя она так и не простила.

И его за опиум она тоже никогда не простит.

Йона понятия не имеет, по какой причине ему иногда нужно так глубоко уходить внутрь себя, чтобы чувствовать собственное разрушение.

Он пытался убедить себя, что это всего лишь его способ справиться с горем. Своеобразная форма признания слабостей, чтобы иметь силы продолжать борьбу. Но это была неправда.

Правда в том, что с ним что‑то произошло, когда он накинул петлю на шею Юрека Вальтера. Просыпаясь среди ночи, он до сих пор слышит эхо последнего шёпота Юрека.

Пыль клубится в бледном солнечном свете, когда он начинает разгребать торф.

Валерия останавливается, откидывает волосы с лица и смотрит в сторону, на потрескавшуюся асфальтовую дорогу.

К дому приближается белый фургон.

Йона прислоняет лопату к приподнятой грядке и подходит к ней.

— Это Эриксон, — говорит он.

— Ты знал, что он приедет?

— Нет. Но, кажется, догадываюсь, что он скажет.

Фургон останавливается на площадке перед домом. Когда Эриксон открывает дверь, чтобы выйти, на землю падает пустой пакет из‑под чипсов.

— Неплохое у вас тут место, — говорит он Валерии, делая широкий жест рукой. — Просто волшебно.

— Спасибо, — отвечает она.

Она улыбается и снимает одну перчатку, чтобы пожать ему руку.

— Моя любовь к растениям, к сожалению, безответна. У вас, случайно, нет красивых искусственных цветов? — шутит он, делая грустное лицо.

Валерия смеётся.

— Нет, но могу заказать, если хотите.

— Они всё равно у него завянут, — говорит Йона.

— Возможно, — вздыхает Эриксон.

Валерия бросает на Йону быстрый взгляд, как бы говоря – я всё понимаю.

— Я пойду в дом и умоюсь, прежде чем приниматься за ужин. А вы с удовольствием присоединитесь к нам, Эриксон, — говорит она и направляется к дому.

Мужчины молча смотрят ей вслед. Потом начинают бесцельно бродить между рядами молодых деревьев.

— Не хотел говорить об этом по телефону, — начинает Эриксон. — Но они подтвердили, что ДНК принадлежит Марго. Останки в пакете — её.

— Мы и так это подозревали, — говорит Йона и садится на стопку поддонов.

Эриксон пинает гравий и смотрит на него сверху вниз покрасневшими, слезящимися глазами.

— Честно говоря, это одна из худших вещей, что я когда‑либо видел. Внутри слоёв пластика и ткани был резиновый вкладыш. Убийца растворил тело прямо там, используя гидроксид натрия, едкий натр. Невозможно сказать, что послужило непосредственной причиной смерти.

— Значит, она могла быть жива в пакете?

— Я не знаю. Ты видели фотографии?

Он протягивает конверт формата А5 и отворачивается, когда Йона вскрывает его и достаёт две цветные фотографии.

На первой содержимое пакета разложено на высоком столе для вскрытия. Ткани Марго превратились в серо‑жёлтую, полупрозрачную слизь. Среди неё видны несколько более крупных сгустков.

Рядом с позвоночником, почти полностью оголённым, он видит ярко‑красную ступню без пальцев.

На второй фотографии «Игла» уже смыл химикаты и остатки. Более целые части тела Марго выложены в ряд.

Череп с клочьями волос. Обрывки шейных мышц и трахеи. Кости — бедренная, серый, заляпанный кровью фрагмент таза и копчика.

— Что касается конюшни… — говорит Эриксон и откашливается. — Ты был прав. Лаборатория обнаружила следы пороха в пяти каплях крови на полу. И вот тут начинается самое интересное. Они нашли ожидаемую сурьму, а также калий, олово и ртуть.

— У патрона был ртутный капсюль, — говорит Йона, пряча фотографии обратно в конверт.

— Я проверял. Такие боеприпасы уже давно не производятся. Их выпускали всего несколько лет, в странах Восточного блока. Но я уверен, старые запасы ещё можно найти, если знать, где искать.

— Вы нашли пулю среди её останков? — спрашивает Йона, прижимая два пальца к левому веку. Его накрывает лёгкий приступ мигрени.

— Да. Она у меня в лаборатории, в фургоне. Я подумал, тебе стоит взглянуть.

Ветер свистит в молодых фруктовых деревьях, пока они идут к фургону.

— Странно, что гильза белая, как снег, — говорит Эриксон и смотрит на Йону. — Что это за металл?

— Это не может быть ничем иным, кроме чистого серебра. Как вы знаете, в любом серебре есть немного меди, даже в стерлинговом. Но, думаю, преступник нагрел гильзу до окисления меди. Потом кислотой удалил оксид меди. В результате снаружи пуля, стала покрытой слоем чистого серебра. Забыл, как это называется.

Эриксон открывает двери фургона и со вздохом забирается внутрь. Включает лампу над небольшим столом и ослабляет ремни, которыми закрепил стул. Йона, пригнувшись, чтобы не удариться головой, следует за ним.

— На ней нет отпечатков, — говорит Эриксон и открывает ящик. — Садись. Скажи, если понадобится фазово‑контрастный микроскоп.

— Спасибо.

Эриксон берёт пинцет с фарфоровыми наконечниками, достаёт пулю из маленькой коробочки и кладёт её на предметное стекло микроскопа.

Йона садится к столу и наклоняет лампу к пуле.

Пуля сильно деформирована. Белая оболочка развернулась, как распустившийся тюльпан. Свинцовый сердечник сплющен, как пуговица.

— Экспансивная, — говорит он. — Диаметр девять целых двадцать семь сотых миллиметра. Это на четверть миллиметра больше, чем у патронов, которыми пользуемся мы.

— Так это Макаров?

— Да.

— С ртутным капсюлем и тонкой серебряной гильзой.

— Это невероятно странно, — вздыхает Эриксон и поворачивается к Йоне. — Не правда ли?

— Хм, — отвечает тот.

— Не хочешь рассказать, что происходит?

— Всему своё время.

Когда Эриксон уезжает, Йона относит лопату и тачку в сарай для инструментов. Солнце скрылось за верхушками деревьев. Лес наполняется тенями.

Он снова думает о том, что на самом деле означает жуткое решение растворить тело Марго.

Сад питомника окутан мягкими серыми сумерками. Мешки с торфом выстроились ровной линией. Вода в бочке для сбора дождевой влаги мерцает, как глаз.

У него почти не осталось сомнений, что её смерть связана с открыткой, которую получила Сага.

«Артур К. Джуэл» — анаграмма имени Юрека Вальтера. А пистолет, о котором пишет отправитель, — «Макаров». В сообщении говорится, что в магазине девять белых пуль.

Одна из этих пуль предназначена мне, думает Йона. И, если верить открытке, единственный человек, который может меня спасти, — Сага.

Кто мог её написать?

Семья Юрека Вальтера давно мертва. Его правая рука, Бобр, сидит в белорусской тюрьме.

Они имеют дело не с подражателем. «Модус операнди» этого убийцы совершенно не похож на методы Юрека. Юрек никогда не играл. Не занимался анаграммами и загадками, думает Йона, направляясь к ряду теплиц.

Чтобы не оставлять после себя ни рисунков, ни записей, Юрек создавал сложные чертоги разума.

Для Йоны всё это выглядело почти головоломкой. Но для Юрека это была всего лишь наглядная система координат, позволявшая отслеживать могилы его жертв.

Завершить свою систему он так и не успел. В последней точке, у Мораберга, могил уже не было.

Тем не менее отправитель открытки явно как‑то связан с Юреком. А значит, связан и с ним, и с Сагой, думает Йона.

Он бы хотел продолжить разговор с Сагой. Решает поговорить с исполняющим обязанности руководителя отдела о временном зачислении её в группу, пока они ждут разрешения психолога.

Кроваво‑красный пистолет Макарова с девятью белыми пулями.

Патроны Макарова калибра девять на восемнадцать миллиметров подходят к пистолету Макарова, разработанному в Советском Союзе вскоре после Второй мировой войны. В модернизированном виде он до сих пор используется во многих странах мира.

Убийца подкрался к Марго в конюшне и выстрелил ей в позвоночник. Потом вытащил её на улицу, затащил в машину и растворил тело в гидроксиде натрия на холерном кладбище Капельшера, примерно в ста двадцати километрах отсюда.

Йона высыпает листья из пакета на компостную кучу и смотрит между деревьями, на кусты черники и вереска, пока взгляд не цепляется уже ни за что.

Птица взлетает с ветки ближайшей ели, тревожно хлопая крыльями.

Две шишки падают на землю.

Йона разворачивается и идёт обратно к сараю. Высокая луговая трава выпрямляется за его спиной.

Он вешает пустой пакет рядом с граблями и смотрит на дом. Из кухонного окна льётся золотистый свет. На занавеске он видит пляшущую тень Валерии.

Наматывая шланг на катушку, он замечает, что дверь в самой дальней теплице приоткрыта.

Гравийная дорожка хрустит под его ботинками.

В стекле он видит свой силуэт, окружённый мягким светом, идущим из кухни.

Где‑то вдали над головой пролетает вертолёт. Его прерывистый грохот быстро стихает.

Йона идёт вдоль ряда теплиц, пока не подходит к самой дальней, которую Валерия использует как кладовую.

Он заглядывает внутрь и видит серую кошку, крадущуюся возле мешка с куриным помётом.

Он открывает дверь и ступает на бетонные плиты средней дорожки.

В воздухе стоит резкий запах томатов.

Их листья тянутся вверх по обеим сторонам, прижимаясь к стеклу и образуя зелёный коридор, уходящий в темноту.

Кошку уже не видно.

Щёлкает реле. Он слышит тихое шипение системы полива.

Йона медленно идёт по узкой дорожке.

Впереди виднеется захламлённый угол, заставленный вещами.

За стеклянной крышей темнеет вечернее небо.

Грязный пластиковый пакет засунут в терракотовый горшок.

Йона идёт дальше.

Кошка шипит и убегает.

Снаружи раздаётся треск ломающейся ветки.

Лопата со сломанным черенком лежит в деревянном ящике.

Йона останавливается и осматривает сломанную мебель Валерии.

У большого комода из красного дерева обломились две ножки, и всё, что было на нём сложено, рухнуло на пол. Сундук Валерии в виде португальского моряка лежит на боку с распахнутой крышкой. На синей плитке с нарисованной розой ветров появилась трещина. Несколько фотографий выпали наружу.

Скрипит дверь, и Йона резко разворачивается. Он хватается за черенок лопаты. Отпускает только тогда, когда Валерия щёлкает выключателем верхнего света.

— Так вот где ты прячешься? — спрашивает она, подходя к нему.

— Что здесь случилось?

— Наверное, ножки подломились, — объясняет он.

— Завтра разберусь. Ужин готов.

Он поднимает с пола три фотографии и протягивает ей.

— Это к сорокалетию папы, — говорит Валерия, показывая ему студийный портрет всей семьи.

— Тебе нужно вставить его в рамку.

— Или вот этот, — улыбается она.

Он берёт у неё выцветшую цветную фотографию. На ней Валерии, наверное, лет пять. Она улыбается и прижимает к боку футбольный мяч.

— Посмотри на себя, — говорит он.

Она хмурится, глядя на последнюю фотографию. На ней три девочки‑подростка с длинными волосами заходят в воду. Они несут большую бледно‑голубую скульптуру женщины в струящемся платье и жемчужной вуали.

— Это ты в центре? — спрашивает он.

— Нет, я не понимаю… Это ритуал «Маэ д’Агуа». Он очень популярен там, откуда я родом. Но наша семья никогда в нём не участвовала. Папа порой бывал довольно строг.

— Тогда это твои подруги?

— Нет, я… Честно говоря, я не имею ни малейшего понятия. Никогда раньше не видела эту фотографию.

Брэндон доел свою пиццу — «Миллениум» с кебабом и дополнительным соусом — и допивает пятую за вечер кружку пива в баре «Бло».

Он держит телефон в руке, переключаясь между приложениями для знакомств, чтобы поддерживать разговор. Никто из собеседников не готов встретиться.

Брэндон часто ловит себя на мысли, что ему стоит вернуться в Уппсалу. Просто у него нет сил навести порядок в жизни. Работа в Кристинагорден, в общем‑то, хорошая, за неё стоит держаться.

Он решил больше никогда не ходить на кладбище. Но по какой‑то причине никак не может избавиться от образа расчищенного гравия, узких дорожек и скамеек во тьме между фонарями.

Именно там он встретил Эрика.

Его единственные настоящие отношения. Они длились семь месяцев, до того лета, когда Эрик ушёл в метрополитен и сказал, что хочет быть свободным.

Когда Брэндон окончательно потерял надежду на возвращение Эрика, прогулки на кладбище превратились для него почти в непреодолимую тягу.

Не то чтобы это шло ему на пользу.

Это не укрепляло уверенность в себе. Не приносило утешения, даже сексуального. В лучшем случае всё оказывалось настолько интенсивным и выматывающим, что он не мог заснуть, вернувшись домой.

Старые друзья всё ещё тусуются на футбольном поле или на площади Халлставик. Но меньше всего ему хочется столкнуться с кем‑нибудь из них. Поэтому он и обрёл убежище в этой части города.

Он допивает пиво, встаёт, задвигает зелёный стул под стол и, опираясь на одну из грязных колонн, выпрямляется. Потом поворачивается и идёт по скрипучему полу к выходу, бросая через плечо бармену:

— Спасибо.

Летний воздух пахнет так же, как раньше, когда он до поздней ночи гулял во время школьных каникул. Небо тёмное. Рекламный щит с мультяшным клоуном, зазывающим на мороженое, с каждым порывом ветра бьётся о металлическое ограждение вокруг зоны отдыха.

Брэндон пошатывается. Он понимает, что ему пора домой, но беспокойство ведёт его дальше — на узкую дорогу вдоль бумажной фабрики.

Завод кажется огромным. Массивные промышленные корпуса, глухие кирпичные фасады без окон, гигантские кучи сырой щепы и древесины, грохочущие грузовики.

Это как в какой‑то чёртовой научно‑фантастической антиутопии, думает он.

Он сворачивает с тротуара на свежескошенную траву между серебристыми берёзами и липами.

Сама церковь освещена, но парковка погружена во тьму. У стены стоит новенький «Вольво».

Брэндон замирает. Ему делается дурно, когда он замечает движение за запотевшими стёклами машины.

Он, пошатываясь, поднимается по склону к извилистой дорожке и пустой скамейке, которую всегда ищет. Тьма под клёнами почти непроглядная.

Он останавливается у скамейки и оглядывается.

Внизу, по главной дороге, проезжает машина. Когда её шум стихает, он слышит только ветер в ветвях. Тихий шелест тонких веток. А потом — приглушённый крик.

Звук такой тихий, что он едва его различает. И тут же всё снова стихает.

Взгляд Брэндона тянется к узкому изгибу дорожки, идущей через кладбище.

Он видит мужчину средних лет в коричневой кожаной куртке, стоящего за кустом с кривой улыбкой на лице.

В этот момент Брэндон чувствует, как что‑то капает ему на шею.

Тяжёлая капля дождя — горячая, как кипяток. Он поднимает руку, чтобы стереть её, и в пальцы попадает ещё одна капля.

— Чёрт, что за…

Он отступает в сторону, на узкую дорогу, и поднимает голову. Над ним, на ветке, висит что‑то вроде кокона из пластика и ткани. Всё это стянуто скотчем и верёвкой. Большой свёрток дрожит и начинает слегка раскачиваться. Толстая ветка скрипит.