Седьмой отряд

103

24 июня 1998 г.

Очередь скорбящих змеилась по пешеходной дорожке к церкви Святого Петра в центре Херефорда. Я узнавал бывших и все еще действующих членов Полка, жен, друзей и многих других людей, которых Фрэнк собрал за эти годы. Я остался снаружи вместе с другими несшими гроб, ожидая прибытия катафалка.

Прозвенел колокол. Прохожие останавливались и смотрели. Все знали, чьи это похороны. Местные СМИ раздули из этого грандиозное событие.

Было множество теорий о том, почему он покончил с собой. Одни говорили, что он был зол на бога. Другие, что на всех окружающих. Третьи считали, что он был просто зол, вот и все. Посмотрите на способ, каким он покончил с собой, говорили они. Это был гнев, без вопросов. Меня это не убедило. Я думал, он хотел быть уверен, что люди его не забудут. Он хотел прожить день тигром. Этот мягкий парень определенно сделал это.

Фрэнк был искателем, который не мог найти то, что искал. Знал ли он вообще, что это? Он обрел бога и ушел из армии. Но он тосковал по прежней жизни, тосковал по Элу и упустил возможность убить человека, который убил его друга. Он то взмывал, то падал, постоянно путался. Посткарьерный упадок был последним синдромом, от которого он, по мнению Управления слухами, страдал, но я считал, что это просто еще одно название для посттравматического стрессового расстройства, и мне казалось, что Гордон Тернбулл согласился бы с этим. Но это было слишком простое оправдание.

Фрэнк метался, пытаясь понять, чего он хочет, и не мог, потому что облажался, когда ушел из армии — он наконец признал это в тот день в Макдоналдсе, прямо за углом от того места, где я стоял. Церковь так и не заполнила вакуум. Даже когда он вернулся в сане священника, пустота по-прежнему оставалась. Он жаждал помогать людям, но все равно хотел быть солдатом. Он хотел вернуться в Полк.

Он оставил письмо, в котором говорил, что хочет быть похороненным на участке рядом с Элом и другими, но и этому не суждено было сбыться. Его поместили на гражданском участке, как можно ближе, но даже после смерти он не смог вернуться в наш круг.

Самоубийство было хорошо спланировано и подготовлено. Он знал, что собирается сделать еще на вечеринке, и это было лишь одной из вещей, которые меня бесили. Он точно знал, на что идет, и даже не потянул за страховочный конец. Это меня чертовски разозлило. Мы были его друзьями. Он все время говорил мне, что он здесь, чтобы выслушать и помочь другим с их проблемами, поэтому я допустил ошибку, предположив, что у него нет своих. Бог был на его стороне — разве это не должно было решить все?

Он провел остаток своих дней, пытаясь найти замену тому, от чего ушел. Ему это так и не удалось. Его снедали сожаления. Может, поэтому он не чувствовал, что может кому-то рассказать. Но мы же были его друзьями, во имя всего, нахер, святого.

Мой гнев, вероятно, был способом загладить свою вину; я знал, что никогда не прощу себя за то, что не догадался, что за херню он задумал. Теперь это казалось таким очевидным. Почему я этого не заметил?

Прибыл катафалк, и мы внесли гроб. Я занял свое место в большом, старом, внушительном каменном здании, но не обратил на него никакого внимания. Я вспоминал времена за проливом, когда мы говорили о похоронах сидя в фургоне. Я не прислушивался к пустой болтовне; я просто думал о Фрэнке и том, как он умер. Как я ему и говорил, молитвы для меня ничего не значили. Имел значение только человек.

Я огляделся вокруг. Да уж, на своем пути он собрал странную компанию. Там были его друзья по евангелистским временам радостного хлопанья в ладоши, из богословского колледжа, молитвенных групп, служители из собора, что жили неподалеку, детские и молодежные группы, которым он помогал. Сразу было видно ребят из Полка. Большинство были загорелыми, в плохо сидящих костюмах, и толпились в проходах и на галереях, вместо того чтобы сидеть. Это была самая большая толпа, которую он когда-либо собирал в этой церкви.

Я сидел там, слушая, как один оратор за другим возносил о нем восторженные речи, но думал только об одном: какая утрата! Он мог бы так много сделать для людей, если бы только понял, что попросить о помощи для себя, это нормально. В конце концов, он постоянно говорил мне, что это нормально. Мы бы, конечно, поиздевались над ним. Но мы бы помогли.

Епископ Херефордский открыл один из больших залов собора, выходящий на реку, и большинство людей направились туда после службы. Семья организовала частные похороны в церкви Святого Мартина, на участке всего в десяти метрах от Эла и остальных. Мы опустили гроб в землю, а затем я отошел. Я ощущал себя навязчивым. Это было семейное дерьмо.

Я остался еще на некоторое время после их ухода. Я собирался дойти до магазина на углу и купить немного боевого пайка.

Ко мне подошел один из могильщиков. Мы знали друг друга по моим предыдущим визитам. В его руке была гвоздика, оставшаяся после поминальной службы. «Мы сейчас закопаем его, Энди. Хочешь попрощаться?»

Я взял цветок, подошел и сказал этому придурку, что он выбрал чертовски глупый способ умереть. Потом я бросил цветок в могилу, и ребята взялись за лопаты.

Я зашел в Спар, купил полубутылку, а потом заглянул к Элу, Хиллибилли, Винсу, Бобу, Быстроногому и всем остальным мудакам, лежащим там. Потом я отправился в собор к сэндвичам, булочкам с корицей и вину.

Зал был полон. Это был не первый раз, когда мы были на похоронах друга, и уж точно не последний. Мы выпили за Фрэнка, а когда бесплатная выпивка закончилась, разбрелись по пабам и барам. Стало больше улыбок и начал раздаваться смех. Теперь, когда мы покинули суровую атмосферу собора, мы могли подшутить над Фрэнком и почтить его память, как положено друзьям.

Ниш купил мне выпить, и мы подперли барную стойку, распустив галстуки.

«Знаешь, Фрэнк вернулся в воскресенье и попрощался. А я этого не понял».

«Вот как?» — Ниш выглядел озадаченным. «Знаешь что, Энди. Я много раз думал о том, чтобы пойти головным у Фрэнка на этой работе».

«Только не ты, приятель. Что, черт возьми, здесь происходит? Вы оба обсасываете одну и ту же идею — как убиться?»

Он сделал большой глоток Стеллы, и его руки задрожали. «По ночам все хуже. Вот тогда я и думаю, как бы нахлобучить себя. Я все продумал — как это сделать, когда, какие песни хочу услышать на службе, все эти гребаные вещи. И помни, я хочу, чтобы меня сожгли. Я не хочу гнить в земле, как Фрэнк».

«Это говорят таблетки, приятель. Все в порядке. Теперь ты можешь как-то контролировать ситуацию. У тебя есть Ливви, все в порядке. Прекрати дурить».

«Нет, приятель. Я уже подготовил свою десантную башку к этому. Я знаю, о чем говорю. Все в порядке. Я все спланировал. Но не волнуйся — ты сможешь покончить с собой только когда решишься. Когда это случится, ты не думаешь о службе или том, где хочешь быть похороненным, ты просто идешь и делаешь это». Он довольно радостно говорил об этом, пока уровень Стеллы в бокале понижался. Он осушил его одним глотком. «Но он-то знал, куда идет, верно? Он отправляется к своему боссу. А вот куда пойду я? Хрен его знает».

Я хотел сказать Нишу, что, по-моему, проблема Фрэнка в том, что он продолжал искать определенности в мире, где их изрядно не хватает. Но подумал, что времени для этого еще достаточно. «Еще пинту? Ты платишь».

Появился Кэмерон Спенс и спас положение, предложив купить и нам. Мне нравился Кэмми, пусть он и был из Королевского полка. Он кусался как голодная рыба, когда ему приходилось туго. Он был жилистым, этаким дорожным бегуном, и самым пылким и честным человеком в мире — до такой степени, что заставлял мужчин злиться, а женщин рыдать.

Он поднял бокал. «За Фрэнка. Я в любое время взял бы его в свой патруль».

Это было высшей наградой, которую Фрэнк мог получить от кого-либо из нас.

На следующий день в «Сан» вышла статья, где говорилось, что я стоял у могилы Фрэнка с гвоздикой в руке и плакал. И я не думаю, что они ошибались.