Седьмой отряд

Послесловие

Посттравматическое стрессовое расстройство может поразить кого угодно, но факт остается фактом: солдаты сталкиваются с гораздо большим количеством травмирующих эпизодов, чем большинство других, и в течение гораздо более длительного времени. Пугающий факт: на Фолклендах погибли 255 человек, после возвращения покончили с собой гораздо больше.

Солдаты привыкли к отношению: «Ну все нахер». Иначе они перво-наперво не смогли бы выполнять свою работу. Если бы они жили с мыслью: «О горе мне, я умру», им следовало бы отправиться прямиком в центр занятости. «Ну все нахер» всегда было лучшей политикой, но это может помешать вам обратиться за помощью. Это также может обернуться против вас, если вы думаете о том, чтобы покончить с собой — или прикончить кого-то.

В реальном мире спецназу никогда не бывает легко. Просто нужно стараться справляться, и у некоторых это получается лучше, чем у других. Возможно, поэтому у меня до сих пор учащается пульс, когда я навещаю новобранцев в Каттерике и пехотные батальоны в Афганистане и Ираке. Товарищи, с которыми я служил еще прыщавым юнцом, сражаются там, будучи старшими офицерами. Мне нравится возвращаться, и мне нравится снова быть частью этого, пусть даже и на время. Думаю, я чувствую то же, что чувствовал Фрэнк, когда был Падре Два Ноль.

Судя по тому, какими я видел их в бою, пехота сейчас в лучшей форме, чем когда-либо. В прошлом году я был со стрелковой ротой во время штурма дома в Басре — одной из самых опасных задач, которые могут быть поставлены перед современным солдатом. Эти ребята шли против вооруженных повстанцев, которые были готовы и ждали. Первым в дверь вошел девятнадцатилетний стрелок. Десять лет назад это была бы работа для спецназа.

В мой первый раз в «Доме убийств» с Хиллибилли и Снаппером в комнате было полно живых тел. Но они не стреляли в ответ. Когда я делал это по-настоящему в Колумбии, они это делали. Нет ничего хуже, чем быть первым номером у двери.

Я встретил восемнадцатилетнего парня, который в первый же день пребывания в стране сделал всего шесть выстрелов, но убил трех боевиков. Он тогда еще даже не брился. Я знаю двадцатиоднолетнего снайпера, который убил троих четырьмя выстрелами на своей первой задаче. Когда он вернулся, над ним насмехались, что он зря потратил один патрон.

Этим мальчишкам и их товарищам предстоит повидать больше стрельбы и взрывов, и у них будет больше возможностей убить врага, чем у их дедов во Второй мировой войне. Тогда была армия более чем в миллион человек, разбросанная по нескольким континентам. Теперь же «штык» (пехотинец) каждые полтора дня вступает в бой, часто длящийся часами.

Я стараюсь держать некоторые вещи в темных уголках своей памяти, но я никогда не забуду кровь Ники Смита, брызнувшую мне в лицо, или тяжелые 7,62-мм пули, вонзившиеся в грудь первого убитого мной человека. Я до сих пор вижу выходные отверстия, разворотившие его спину. И двенадцать лет спустя я все еще вижу лицо последнего человека, которого я застрелил.

Солдаты, страдающие от ПТСР, такие же жертвы войны, как Винс, Боб и Быстроногий. Те, кто служили нашей стране, столкнулись с серьезным кризисом психического здоровья. Нам нужно что-то предпринять сейчас, прежде чем через десять лет мы обнаружим, что после возвращения из Ирака и Афганистана покончили с собой больше солдат — как регулярных, так и резервистов — чем погибли там в бою.

Нам необходимо устранить организационные и культурные барьеры, препятствующие солдатам обращаться за психологической помощью, терапией — как бы там это ни называли. Обращение за помощью должно рассматриваться как признак силы и профессионализма, стремление держать себя на пике эффективности. Американский Отряд «Дельта» занимается этим уже много лет, а я не стал бы считать их кучкой слабаков.

Нас не должно удивлять то, что происходит с людьми, которые побывали в бою. Еще древние греки фиксировали у своих воинов после сражений признаки и симптомы, которые мы сейчас распознали бы как ПТСР. Нам не нужны тайные убежища в Уэльсе, куда солдаты могли бы стыдливо уползти. Они такие же, как и все остальные. Они люди. Им нужна поддержка, не только от правительства, но и от всех нас. Существуют организации для находящихся в трудном положении, которые могут помочь им восстановиться, но нам нужно снять с них клеймо. Им требуется лишь немного понимания и, да будет мне позволено сказать, огромное уважение.