Седьмой отряд

60

Мои руки метнулись к клевантам. Я сорвал их с липучек и резко потянул в попытке раздергать купол, чтобы он набрал воздуха. Иногда требовалась пара рывков, чтобы он раскрылся.

Ничего не произошло. Я знал, что по-прежнему падаю слишком быстро. Я посмотрел вверх. Было слишком темно, чтобы что-либо разглядеть. Должно быть, вместо купола надо мной болтался большой ком тряпья.

Я взглянул вниз. Никаких ориентиров, только порывы ветра. Мне не было нужды смотреть на альти, чтобы знать, что я намного ниже 3000. До удара о землю оставалось около тридцати секунд.

Я не мог придумать ничего другого, кроме как заорать: «Бля-а-аа!»

Как будто это могло помочь.

Я продолжал нестись вниз. У меня был хороший шанс врезаться в чей-нибудь купол и похерить нас обоих.

Мне нужно было отцепляться.

Я никогда не делал этого раньше. И мне не хотелось делать это сейчас. Но у меня уже не было выбора.

Я бросил клеванты. Одна рука потянулась к красной подушке справа, другая — к кольцу запаски слева.

Я снова не смог сдержать крика: ухватившись, я со всей возможной скоростью и силой выпрямил правую руку, чтобы отсоединить свободные концы основного парашюта.

Я тут же полетел еще быстрее.

Из-за Бергена я находился в почти сидячем положении, и он начал заваливать меня назад. Мне это было не нужно. Запаска находилась у меня на спине.

Движением поперек себя я рванул левое кольцо. Я почувствовал, как вышли свободные концы запаски, и тут — бац! — настало время для сковородки.

Это был не квадратный купол, а обычный круглый. Я не мог управлять им, но не то чтобы это волновало меня в тот момент. Главной проблемой было то, что он намного меньше основного купола, а на мне был такой большой вес, что я все равно снижался слишком быстро. Мне было чем заняться.

Я не стал тратиться на проверку высоты. Мне нужно было отстегнуть Берген, иначе при приземлении я бы переломал себе ноги — как минимум. Он все еще был у меня под задницей, прикрепленный двумя карабинами к моей подвесной. Я потянул рукоятки отцепки, и тюк повис на пятнадцатифутовом (4,5 м) фале. Когда я услышу, как он ударился о землю, у меня будет доля секунды, прежде чем то же самое сделают мои ботинки. Так что, держа ноги в правильном положении для приземления, как учили на начальной парашютной подготовке, все, что я мог сделать, это ждать землю.

Берген шлепнулся на землю. Затем — ступни и колени вместе, втянув плечи, стиснув зубы и прижав подбородок к груди — и я.

Я ухнул, как мешок с дерьмом. Ухватил несколько строп и потянул их, чтобы ветер не подхватил купол и не поволок меня по пустыне.

Теперь все, я просто лежал там несколько блаженных секунд, пока мои очки снова запотевали. Была кромешная темень. Я ни хрена не слышал и не видел.

Я вылез из подвесной, отложил GPMG в сторону, открыл свой Берген, достал снаряжение и собрал купол. Я поискал налобный фонарь и попытался сориентироваться. Без возможности рулить к площадке приземления, я, возможно, улетел на несколько миль в сторону.

Я достал свой аварийный маячок «Файрфлай» и включил его. Он выдал ритмичные вспышки яркого света. Рано или поздно меня кто-нибудь найдет.

Прошло около двадцати минут, прежде чем я увидел гостеприимные огни машины. Спустя некоторое время подъехал четырехтонник. За рулем был Ниш. В нем также были Пол, Крис и Тини.

На этот раз Ниш не ухмылялся. Однако обычное положение вещей возобновилось, как только выяснилось, что со мной все в порядке. «Вот тебе и хрень, дерьмошапка». Тини потряс передо мной парашютом. «Это тебе обойдется».

Как я обнаружил, получить отказ было все равно, что загнать мяч в лунку с одного удара. Так что с меня шоколадные батончики[89]. Я подумал: а не должно ли быть наоборот?

Ниш обнял меня за плечо. «Слушай, приятель, никто не будет устраивать отказ основного, чтобы можно было попрактиковаться. Нужно просто подождать, пока это произойдет. У тебя их еще будет много».

Он помог мне со снаряжением, и когда мы загружали его в четырехтонник, он сказал: «Держу пари, Эл хотел бы уйти именно так». Он отвел взгляд. «Если бы я только остановил того парня, который перепрыгивал через ворота…»

Тини раздраженно тряхнул головой. «Ниш, ради всего святого, остановись. Он мертв. Оставь его».

Но Ниш все чаще не мог оставить это. Веселье и шалости были дымовой завесой, слоем дерьма, призванным скрыть тяжелые эмоции. Он выходил по ночам, говоря, что хочет покурить, но было видно, что ему хотелось побыть наедине со своими мыслями.

Думаю, он действительно винил себя в смерти Эла. Ему не следовало этого делать, но никакие наши слова не смогли бы этого изменить.