Времени нет

2.7

Тяжелая металлическая дверь словно скрежетнула наждаком, впуская в тесную, обитую зеленым вельветом комнату. Гудивший в углу кондиционер превратил ее в нижнее отделение холодильника. По стенам миниатюрного лавки хозяева развесили одинаковые безликие гитары.

— Инара, я порекомендую вам лучший лавочка, — вполголоса сказал Эдем.

— Не судите о песне из первых нот, — ответила она.

Из боковой каморки к ним вышел низенький человек в синих очках с такими сильными диоптриями, что хоть Луна рассматривай. Он пискнул пультом и выключил кондиционер. За стеной кто-то работал наждаком.

— Я к вам кое-что купить, — приветствовала его Инара.

Мужчина улыбался, а глаза за стеклянными очками уменьшились до размера ягоды смородины.

— Рад вас видеть, Инара. Я с утра чувствовал, что день будет теплым. И вы здесь, пришли его согреть. А кто это с вами?

— Это Олесь Крепкий. Музыкант.

— О, других здесь и не бывает. Павел Михайлович, — хозяин протянул кончики пальцев и сразу забыл об Эдеме. — Инар, а я недавно о вас думал. Знаете, когда работаю, люблю думать о людях, о местах и событиях. Это передается инструменту. Потому гитара, которой я занимался в тот момент, получилась идеальной для весенних песен.

Инара засмеялась.

— Приятно, что вы видите меня именно так. Что ж, может быть, именно она нам и нужна.

Павел Михайлович стал более серьезным и поднял пальцы.

— Вы знаете наши правила. Если выберете ее, так и будет.

Инара безропотно кивнула.

— Этот выбор я поручу своему спутнику, — ответила она.

Павел Михайлович прищурился, будто его телескопических диоптрий было мало, чтобы разглядеть Эдема.

— Как скажете. Петр Михайлович, нам нужны гитары! — крикнул он в каморку, а потом и сам исчез за дверью.

Скрежет нажда стих, и через несколько секунд хозяин лавочки вышел к покупателям с двумя гитарами в руках. Только очки в этот раз на нем были в красной оправе и послабее.

— Холодно, — пожаловался он. — Поздравляю, Инаро, вас и вашего спутника. Где-то я его видел.

Инара с уважением кивнула.

— Здравствуйте, Петр Михайлович.

Муж поставил гитары на подпорки. Еще две принес Павел Михайлович. Близнецы в идентичных шерстяных рубашках и толстых брюках стали у своих одинаковых инструментов, и Эдем почувствовал себя героем фильма Линча — только зеленый вельвет сменить красный бархат.

— Олесю, я полностью доверяю вашему вкусу, — сказала Инара.

Если бы Эдема сейчас попросили разбить яйцо, он не гарантировал бы стопроцентный результат — столь неуверенно чувствовал себя.

Первой он решил протестировать не ту гитару, что поближе, а одну из вынесенных Павлом Михайловичем. Внимательно осмотрел ее против света — чувствовалась добротная ручная работа. В розетке виднелось фирменное клеймо — бабочка с красным и синим крыльями. Эдем оперся ногой о деревянный выступ и провел по струнам.

Сам Эдем знал гитару на уровне дворового музыкального авторитета — то есть мог вспомнить шесть аккордов. Вся надежда была на то, что руки крепкого помнят свое ремесло.

Но чуда не произошло — руки повторили те же аккорды, гитара звучала так, как должны звучать гитары, и Эдем взялся за гриф следующей. Три пары глаз внимательно следили за ним.

Эта гитара была сделана тоже добротно, имела такие же бронзовые струны и клеймо бабочки. Эдем повторил пару аккордов, подтянул низкую «ми» и проиграл самый простой этюд. Это было успехом — произведение всплыло из памяти Крепкого, Эдем его не знал, но выбора это не облегчило. Эдем решил так: прослушает все четыре, а затем по реакции Павла Михайловича попытается определить эту «весеннюю». Страшно не ошибиться, страшно разочаровать Инару.

Эдем взялся за третью и сразу почувствовал — она отличается от первых двух. Идентична снаружи, она была немного легче, какая-то воздушная, приятная на ощупь. Эдем коснулся струн и нырнул в глубину звука, как барышни с разбитыми сердцами ныряют в черный. Он и не понял, как руки сами обрели нужную мелодию и сыграли короткий гимн весны.

— Мы возьмем эту, — уверенно сказал Эдем. Павел Михайлович снял очки и принялся дышать на стеклышки, но Эдем мог поспорить, что таким образом он пытался скрыть смущение.

Его брат не выражал никаких эмоций, отнес непроданный товар и обратно уже не возвращался. Павел Михайлович вынул из тумбочки тетрадь и, присев на выступление, принялся оформлять покупку.

— Вы покупаете для себя? — Спросил он Инару, записывая что-то карандашом.

— Нет, это для моего друга. Ему исполняется десять, и он очень талантлив. У него трудные времена, и ваша замечательная гитара должна подарить ему немного света, которого он заслуживает.

Павел Михайлович бросил писать и задумался.

— Подождите, — сказал он и вышел в соседнюю комнату.

Теперь гитара не казалась безликой.

— Кажется, я разгадал секрет, — сказал Эдем шепотом.

— Это не секрет, — прошептала Инара в ответ. — Они оба мастерят гитары. Только у одного из них есть дар, он создает произведения искусства. А второй, возможно, когда-то не стал выбирать свой путь, последовал за старшим и теперь производит добротные, но самые обычные инструменты.

— Старшим? Но ведь они близнецы.

— Павел Михайлович старше пятнадцати минут. Он родился 29 февраля, а Петр Михайлович — на пятой минуте по северу первого марта.

— Поэтому они и не помогают в выборе гитар, — кивнул Эдем. — Ты покупаешь шедевр, если способен его оценить, в противном случае шансы равны. Но старший брат прекрасно понимает разницу между их работами. Если бы они ставили на гитары разные клейма, уже давно могли арендовать более просторный магазин и не в той части города, куда отправляются люди, жизнь которых дала трещину. А может быть, они оба понимают это, но один сознательно остается балластом, что не дает взлететь другому.

— У вас, наверное, не было брата?

— Мне известно только об одном. Дима. Умер до моего рождения.

— Жаль. Родители не ставили его в пример?

— Никогда. Но ведь я помнил.

Что-то в чулане шлепнуло на пол и рассыпалось барабанной дробью по линолеуму.

— Еще минуточку, — послышался глухой голос Павла Михайловича.

Инара и Эдем отошли друг от друга, словно разоблаченные заговорщики.

— Олесю, а сыграйте не классику, а что-нибудь ваше, — попросила Инара. — Из нового альбома.

Эдем перебрал струны, чувствуя, как чужие воспоминания бегут по пальцам, и остановился на последнем хите.

Гитара негромко заговорила о летнем дожде, о незнакомке в кафе, о фразе из фильма, пробуждающего волну воспоминаний, о прошлом, которым раскрашиваешь настоящее. И мелодия запоминалась, и стихи были хорошо сочинены, но было в этом что-то искусственное. Как бракованные воздушные шарики из анекдота: разных цветов, надуваются, но не доставляют радости.

Эта песня не побуждала к мечтам.

Павел Михайлович вернулся с желтым ремнем в руках и комплектом струн.

— Это подарок от меня вашему талантливому мальчишке, — сказал он и вернулся к заполнению своей тетради.

А Эдему вдруг стало душно в холодном магазине.

Уже выворачивая руль и выезжая из внутреннего двора, Инара сказала будто нечаянно:

— Лошади в одной упряжке двигаются со скоростью самого медленного из них. И только со временем понимаешь, что это любовь.

Эдем отвернулся к окну; он рассматривал мусорные контейнеры, один из которых они чуть не задели боковым зеркалом автомобиля, и думал о другом. В голове звучал проигранный только хит «Времени нет». И вдруг ему стало невероятно жалко Олеся Мицного.

— Я свое дело сделал. Поехали есть киевскую лепешку?

— Давайте чуть позже, — Инара просила, и мягкий тон голоса превращал ее в другого человека. — Я хочу успеть сделать подарок до того, как начнется тихий час.

— Вы были правы, — хрипло произнес Эдем. — Нет уже божественного огня, остались только угольки, которые мы все стараемся раздуть. И не мы должны создавать коллаборацию с U2 — нужно дать дорогу молодым.

Инара замедлила скорость.

— Мне жаль, что я так сказала сегодня утром. Пыталась сбить вашу надменность. Ваша команда так аккуратно возводит вам прижизненный памятник, что мне захотелось найти в нем зазубрину, кусок фальшивого мрамора.

— Мрамор — холодный материал. Вот и песни получаются холодные.

Автомобиль выехал на проспект, но уехал не к правому берегу Днепра.

— Божественный огонь нельзя погасить. Можно только потерять его по дороге. Но потерянное иногда находится, — уверенно сказала Инара. — Может, вы слишком много думаете о том, каким вас должны видеть другие, и забыли, кто вы на самом деле?

Эдем молчал, тишина загудела. Чтобы она не загустела окончательно, Инара решила разбавить ее музыкой — включила U2. Разве могло быть иначе?

Эдем прижался щекой к стеклу. Он увидел крепкого в студии звукозаписи с Боно и один микрофон на двоих. Крепкий предлагает коллеге подойти к куплету иначе, Боно спорит. А потом, после записи, в маленьком ресторане с высокими перегородками Боно, скинув очки, делится с крепким секретом: как уберечь свой талант.