Ослепительный свет заливал улицу, спрятаться от него можно было только в тени отца. В длинном коричневом плаще тот шагал по тротуарным плитам величиной с остров, никогда не наступая на стыки, и приходилось бежать вприпрыжку, чтобы не отстать. Над нескошенной травой по краям тротуара порхали бабочки с голубыми крылышками. Ярко-красное солнышко устроилось на родитель рукав и превратилось в пятнышко. Весь плащ был усеян разноцветными пятнышками.
Отец резко остановился, мальчик наткнулся на его ногу и, чтобы не упасть, ухватился за плащ. Один из бабочек перелетел на его руку и расплылся по локтю сиреневым пятнышком.
— Ну, вот мы и пришли, — сказал отец.
Он наклонился, чтобы добавить что-то еще, но солнце ослепило мальчика — и Эдем проснулся, так и не увидев его лица.
Он лежал голый на шелковых туго натянутых простынях. Одна рука под подушкой, другая свисает с кровати.
Снова в чужом теле.
Густые черные волосы на груди. Родимое пятно на локте. Тугой пресс — мужчина был немолод, но ухаживал за собой. Золотое кольцо с зеленым камнем на среднем пальце.
Плотные оливковые шторы были посажены в раму из солнечного света. На потолке мигали спроектированные часами цифры: 8 часов. На прикроватной тумбочке — планшет, часы и пульт. В стену встроен телевизор. Если бы не ковер с высоким ворсом на полу, обстановку в комнате можно считать неприхотливой. Это гостевая комната — услужливо подсказала Эдему чужая память. Он перевернулся на другой бок.
Рядом с ним на кровати размером с континент, рассыпав по подушке черные, как безлунная ночь, волосы, спала девушка. Сжатая между ног простыня доходила до подбородка, скрывая грудь, но позволяя наблюдать за дразнящими изгибами широких бедер. Нижняя ее губа была выпячена, как у обиженного ребенка. На бедре брюнетки лежала женская рука. Эдем облокотился на локоть и разглядел вторую девушку. Песчаные волосы, загорелое тело, бриллиантовые серьги, на веках еще оставались блестки от наскоро смытого макияжа.
Эдем схватил со стола планшет. Из черного зеркала смотрелось отражение Виктора Шевченко.
Финансист, спортсмен и миллиардер.
Джин снова оказался порядочным в своем выборе, поместив Эдема не просто в тело очень состоятельного человека, а в менее одиозного представителя первой двадцатки украинского «Форбса».
Финансовые возможности, с которыми можно реализовать самые смелые фантазии и время до полуночи — вот что было у Эдема сегодня. Но когда брюнетка проснулась и потянулась к нему, он понял, что в ближайшее время проведет в постели.
— Неплохое начало, не правда ли? — хохотнул Саатчи, проступив в зеркале.
Обернувшись желтым полотенцем, Эдем приводил себя в порядок после душа. От неожиданности он выпустил из рук расческу.
— Я теперь до конца жизни буду бояться зеркал, — констатировал он без всякого раздражения.
— Да сколько там жизни осталось, — джин был одет в рубашку цвета хаки. — Согласись, мой выбор богача хороший? Практически миллиардер, практически гений и практически филантроп. Человек-«почти». Ты знал, что твое состояние оценивают в 960 миллионов?
Эдем пришлось расчесываться вслепую. Вдруг в руках Саатчи тоже появилась расческа, и он начал повторять движения Эдема.
— Это они не знают об оффшорах, — ответил Эдем, и Саатчи снова коротко хохотнул.
— Необычные ощущения, не правда ли? Еще мгновение назад ты и сам ничего не знал об оффшорах Виктора Шевченко, но память услужливо выдала.
Эдем взял зубную щетку.
— Кофе со сливками, сказал ты. Я — кофе, а мои сливки сегодня — миллионер Шевченко. Эта метафора не объясняет, как мы влияем друг на друга. В какой момент то, что не имело для меня значения, вдруг становится важным? Мог ли я вчера принять решение, какое бы отродье ни принял Крепкий? Могу ли я сейчас принять решение, которое не принял бы, если бы был самим собой?
Саатчи выбросил гребешок, и в его руках появилась машинка для стрижки. Прибор зажужжал. Глядя в Эдема, как на отражение, Саатчи принялся выбривать свои виски.
— А мне кажется, что кофе со сливками — достаточно полная метафора, чтобы все объяснить. Простой пример. Вот ты чистишь зубы — для кого? Ты будешь в этом теле один день. Потому что ты не черный кофе, в тебе сливки с высоким содержанием жиров, — Саатчи начал кривляться, пытаясь машинкой выбрить волосы в носу. Она затрепетала, будто между лезвиями попало что-то слишком жесткое, и умолкла. Саатчи выбросил машинку, и в его руке возникла зубная щетка с гуталином. — Иногда я удивляюсь, какие вы, люди, одинаковые. Разница только в мелочах, которые вы раздуваете в слона.
— Полный бред! — возразил Эдем. — Люди разные. Дай трем ружье: один спрячет его под кровать, другой отправится на охоту, а третий будет ждать в засаде другого, чтобы забрать его добычу. Это не мелочи.
— Из нас двоих человек — ты, тебе виднее, — Саатчи улыбнулся, показав почерневшие зубы. — Расскажи мне о человеческих планах сегодня.
Эдем сплюнул и поставил щетку на место.
— Планов нет, — признался он. — Надо было взять у тебя хоть день форы, чтобы просто подумать, чем я могу заняться в новых ипостасях.
— Ах, если бы вы, люди, еще умели по-настоящему планировать, — Саатчи тоже пустил черную слюну себе под ноги. — В чем вы мастера, так это в создании воздушных замков. И только тогда замок у вас не выходит, когда вам говорят: можешь мечтать о чем угодно, а я претворю твои мечты в жизнь. Тут вместо дворца с хрустальными стенами появляется сарай из глины. А хочешь, — джин вдруг оживился, — подскажу тебе несколько замечательных идей? Зато попрошу всего пять минут.
— Пять минут?
— Один из дней, которые тебе остались, я закончу пять минут раньше.
Саатчи плеснул в ладоши и представ в белом фраке с черным цветком в петлице.
— Это очень хорошие идеи, — заверил он.
— Соглашение с неизвестной переменной? Виктор Шевченко не допустил бы такой ошибки, — ответил Эдем, и Саатчи неслышно поаплодировал. — Сегодня я человек с почти безграничными возможностями — справлюсь самостоятельно. Этот день не будет похож на вчерашний. Пора спросить, чего хочу я сам. Никаких, запретов и глуповатых встреч. Никаких тупых угонов. Если секс, то с двумя сразу; если езда — под сто восемьдесят; если тратиться, то миллионами.
Саатчи театрально разинул рот. Цветок в петлице сгорел на пепел, и его повеяло невидимым ветром. Джин сомкнул рот и прикусил ноготь на мизинце.
— Что же я сразу не догадался? Это признание Инары так тебя разозлило.
— Не твое дело, — Эдем швырнул мокрое полотенце в корзину.
— Ну тогда вот тебе бесплатный совет. Без всяких соглашений, — сказал Саатчи ему вслед. — Спроси Инары, о чьем блестящем будущем она волновалась, когда пятнадцать лет назад решила за вас двоих сделать аборт?