Времени нет

3.5

— Подожди меня в машине, — попросил Эдем Иванку у кабины лифта. — Договорился о встрече с руководством Фарм-Фьюче. Очень важно, чтобы мы увиделись сегодня.

Эдем дождался, пока девушка уедет, потом, перепрыгивая через ступеньку, взмыл на шестой этаж. Он достаточно уверенно ориентировался в больничных лабиринтах, чтобы без труда найти палату, куда его поместили позавчера. Несомненно, его обморок снова оказался там.

Дверь палаты была закрыта. Эдем легонько толкнул их, и они поддались. Неизвестно, сколько бы он стоял, слушая стук собственного сердца, если бы краем глаза не заметил медсестру, она покинула пост и шла к робкому посетителю.

Палата была рассчитана на двух пациентов, но кровать у двери пустовала: только простыня цвета старого кружева, сложенная прямоугольником синее одеяло и запятнанная подушка без наволочки. А вот на кровати у окна, покрытое простыней к груди, лежало тело человека, чьи черты казались отдаленно знакомыми. Трудно верилось, что этот бледный тип с заостренными скулами, красными пятнами на лбу и плохо выбритой шеей и есть он — впавший в кому Эдем.

К груди были подключены датчики, следившие за ритмом сердца. Его вчерашний костюм снова был на вешалке. К изголовью кровати привязан подаренный Артуром палку.

Эдем подумал, что маршрут для многодневного путешествия по чужим телам стоило начать с этой палаты еще вчера. Только здесь можно окончательно поверить, что перемещение души произошло, что это не аттракцион, предложенный дьяволом, что все всерьез.

Эдем включил верхний свет, хотя солнце слепило в окно как прожектором, и сел на пустую кровать.

Что ж, вот он один с собой. Как душа, получившая накануне вечности возможность рассмотреть свою смертную оболочку. В зеркале, кажется, он выглядел иначе, симпатичнее. А тут — залысины слишком глубокие, уши неестественно прижаты, стопы зияют мозолями на пальцах, а из ноздри отвратительно выглядывает жесткий волос.

Это было его тело.

В палату вошла дежурная медсестра. Эдем приветливо кивнул.

— В следующий раз не пущу без бахил, — заявила она, выключила ненужный свет и ретировалась, оставив дверь приоткрытой.

Нам кажется, что мы являем собой целый мир. В детстве фантазируем: может, люди вокруг — только актеры одной постановки, играют предназначенные роли для ничего не подозревающего героя. Все в этой вселенной — от чайной ложки до метеоритного дождя — не существует само собой, это часть нас. Наши переживания глубже Марианской впадины, а набитые в падениях выводы — ценнее антивещества. Когда умирает кто-то близкий, это не чей-то мир сжимается до размеров надгробной плиты, это наш мир становится несколько иным, думал Эдем.

Как-то в юности он сломал руку, влетев на велосипеде в дерево, и тогда впервые почувствовал хрупкость человеческого тела. Теперь ему предстояло осознать хрупкость человеческого бытия.

Здесь, в этой палате, залитой столбами солнечного света, вдруг выяснилось, что он — только человек, что он — смертен, и его лицо не так уж важно. Когда его не станет, солнце не остановит свой ежедневный путь на запад, и национальная лотерея будет так же плодить миллионеров в час. Все, что изменится: в палате станет больше свободного места, квартиру с окнами на Днепр можно будет сдать другому жильцу, а медсестры впервые увидят Артура с необычно скорбным выражением лица.

Эдем не был избран, он был одним из миллиардов.

В порыве откровенности он коснулся руки мужчины на кровати, но это, вероятно, было лишним. Желудок совершил тектоническое смещение, и, понимая, что его сейчас вывернет прямо здесь, Эдем бросился в туалет. Пищеварительный тракт не успевал за мозгом в принятии истины.

Выбросив из себя часть завтрака, Эдем еще долго стоял над умывальником в полумраке, не глядя в зеркало, — ему не хотелось встретить вместо отражения пламенные глаза джина.

Пора идти — он увидел все, что хотел, впереди весь день и еще не до конца осознанные возможности, — с таким настроением он открыл дверь туалета.

В палате, опираясь одной рукой на железную спинку кровати, а вторую прижав к бедру, стояла Инара. Незыблемо, как уроженка Содома Ирит, которая не сумела отказаться от последнего соблазна. Ее губы едва шевелились. Инара что-то говорила без сознания.

Откуда она здесь взялась? Увидела в приоткрытую дверь тень из прошлого?

Эдем даже перестал дышать — пытался выделить из ее шепота знакомые слова. Вчера он не поверил ее признанию ребенка, пытался убедить себя, что все неправильно понял. Затем недоверие сменило гнев. Теперь он спрашивал себя: почему? Чем руководствовалась Инара, отказываясь от ребенка? Есть ли в этом вина самого Эдема?

Будь он Прометеем, он бы подарил людям не огонь. Он похитил у богов и раздал смертным возможность исправлять свои ошибки. Тепло этого дара согревало бы сильнее костра. Возможно, там, на скале, глядя на танец пламени у подножия горы, Прометей ежедневно жалел о своем выборе, но уже не мог ничего изменить.

В коридоре хлопнули дверью, Инара оглянулась и увидела постороннего в полумраке туалета. Ее губы вытянулись в струну, а глаза метнули ледяные копья.

— Давно следите за мной?

— Случайно получилось, — Эдем вышел из туалета. — Вы ему кто?

Инара сникла. Ее воинственный пыл исчез после первого же укола противника.

— Я? — она снова перевела взгляд на обморочное тело и не ответила.

Эдему показалось, что волос в носу вырос еще на пару сантиметров, а залысины стали глубже. Не в таком виде ему хотелось бы попасть ей на глаза в последний раз.

"Вот они и увиделись снова", — подумал он. Его неприятно поразило, что собственное тело он воспринимает в третьем лице.

Инара взяла свернутое у перила одеяло и покрыла им ноги Эдема.

— У него всегда мерзнут ноги.

— Раньше мерзли. Уже давно он ходит по квартире босяка.

Ему вдруг показалось, что если Инара уберет одеяло и прикоснется к стопам, без сознания тело пронзит ток, оно выгнется и проснется. И прощай тогда все соглашение с джином…

— Только близкие друзья могут знать такие подробности.

Это замечание было, собственно, вопросом, но теперь настал Эдемов черед не отвечать. Он взял прислоненную к постели палку — это позволило на мгновение оказаться рядом с Инарой, вдохнуть запах ее духов.

— Что с ним случилось? — спросила она.

— А вы не знали, когда решили его навестить?

— Это получилось случайно. Я ждала в коридоре мальчика, которого привела на переливание крови, а дверь была приоткрыта.

Она, конечно же, говорила об Оресте по прозвищу Зуб.

— Нет никаких доказательств, что переливание может затормозить поражение Митча, — Эдем жмурился от солнечных лучей. Он присел на свободную кровать, чтобы укрыться в тени.

Инара вздрогнула.

— Не так многие знают о существовании такой болезни. Обнаружили у кого-нибудь из ваших близких?

Эдем кивнул на неподвижное тело. Инара поняла не сразу. Пальцы, сжимавшие спинку кровати, побелели.

— Какая у него стадия?

— Врачи считают, что последняя.

— Не может быть, — еле слышно сказала Инара. — Я видела его позавчера, и он выглядел…

«Здорового», — наверное, хотела закончить она, но вовремя вскочила, потому что поняла, как бы это наивно прозвучало.

Вот как! Итак, она узнала Эдема! Его снова затошнило — на этот раз от воспоминания: вот Инара скользит по нему быстрым взглядом, вот он выходит из лифта, как алкоголик на автопилоте, вот дверь захлопывается — и только потом он вращается. А впоследствии, после бутылки виски, он стоит у зеркала с пистолетом у виска, на искру его жизни наброшено лоскутное одеяло, и один из лоскутов — эта встреча через пятнадцать лет в лифте.

— Увидела и была поражена, — продолжила Инара с отсутствующим взглядом (в ее воспоминаниях, видимо, свергла та же сцена, только зритель был другой). — Не смогла ничего произнести. И не бросилась вслед. Знаете, это глупое мнение: что я ему скажу?

— Иногда хватает сказать «Здравствуй!»

Цифры на электрокардиографе горели зелёным. Зеленые лабиринты, из которых всегда найдется выход.

— Бывает прошлое как салют: вспоминаешь о нем разве тогда, когда увидишь салют куда хуже, — сказала Инара. — А бывает — как фотография три на четыре во внутреннем кармане кошелька: ты не вытаскиваешь ее, иногда неделями не вспоминаешь о ней, но незримо она всегда с тобой.

Они помолчали. Эдем знал, что так и не сможет задать вопрос, торчавший гвоздем в его сердце.

— Мне пора, — Инара убрала одеяло с ног мужчины, который любил ходить босяка. Так и не коснувшись Эдема, шагнула четыре шага к двери, а затем повернулась. — Скажите, мне важно знать, мне очень важно знать… — Она смутилась, подбирая слова. — Эдем смог добиться в жизни того, чего хотел?

Вот так, сама того не зная, Инара ответила на непоставленный вопрос. Ответ этот был простой и тяжелый, как грузовик с углем. Вот почему пятнадцать лет назад она не оставила их ребенка: она была уверена, что Эдема ждало большое будущее и не хотела ставить преграды на его пути.

Но на самом деле это не было загадкой для него — в глубине души он знал ответ, просто не смел себе в этом признаться.

Эдем неотрывно следил, как розовая вода в набалдашнике его трость ломает солнечные лучи. Принесенная Инарой жертва не могла быть тщетной.

— Смог, — голос Эдема немного дрожал, но она не заметила или сделала вид, что не заметила.

Инара выпрямила плечи, и по ее платью побежали цветные волны. Не сказав больше ни слова, она вышла из палаты.

Эдем поставил палку у изголовья кровати — ему тоже нужно было идти. Он поправил проволоку, торчавшую из-под простыни, но тоже не решился коснуться тела. Засунул под кровать тапочки, чтобы на них не наступила медсестра.

Возможно, не такое уж нелепое это тело, подумал он.

В коридоре Эдем столкнулся с Артуром: тот изучал перед входом во вторую палату историю болезни пациента. Врач уставился на бизнесмена, но Эдему было уже все равно.