Времени нет

5.18

Я едва сдержался, чтобы не ощупать его лицо — сложно поверить в джиннов, но еще сложнее, если один из них оказывается прямо перед твоим носом. И, словно угадав следующее мое желание, Саатчи протянул руку для приветствия.

Рука была сухая и теплая.

— Ты жив! — вырвалось из меня, и я сразу же смутился от собственной некорректности.

— Жив я был всегда, но теперь еще и смертен, как обычный человек. И в мире живых. Чего ждешь? Садись! Дела не ждут.

В салоне стоял вишневый аромат. "Hineni, hineni", — звучал из динамиков Леонард Коэн.

— Дела? Как вышло, что ты вдруг стал человеком? — я задел его локоть своим, словно случайно.

— Приобрел плоть, если называть вещи своими именами. Да, это одна из возможностей, которая предоставляется джину на выбор, когда задача завершена. Есть и другие удовольствия, но я люблю эту. Поэтому, как только судья объявил приговор, я попрощался с тобой и отправился оформлять необходимые документы. К счастью, в отличие от вас, в аду нет бюрократии, так что все вышло быстро. Щелчок, вжик — и я среди людей. Хотелось бы на сутки, но на самом деле — до решения дисциплинарной комиссии, — я набрал воздух, чтобы уточнить, но Саатчи предупредил: — Даже не спрашивай, что это.

«Форд» набрал ход, меня прижало к креслу, и возникло неприятное дежавю. Несколько часов назад мы так же, этим же автомобилем, ехали с Артуром, и для него это закончилось ранением.

— Где ты взял машину?

— А это уже глупый вопрос. Там, где вы ее оставили, Саатчи резко вывернул руль, и мы чудом вписались в поворот. — Доверься, я не врежусь.

Я пристегнулся.

— Было бы досадно погибнуть, как только получил билет в новую жизнь. Я так понимаю, это ты все? Ты же намеренно забрался в машину в Капитан, чтобы показать ему видео и натолкнуть на подвиг!

Саатчи загадочно подкинул бровь, и это был его единственный ответ.

«Форд» скользил по дороге как по стеклу, обгоняя всех и вся. Саатчи управлял виртуозностью геймера, который проходит симуляцию на тренажере, а потому ничуть не заботится о своей безопасности. Иногда расстояние между зеркалами двух автомобилей было не больше толщины ладони, и мне казалось, что Саатчи вот-вот чокнется ими.

— Впервые вижу такой стиль езды, — сказал я. — В вашей подземной автошколе стоит сменить инструктора.

— Управлять легко, если ты умеешь прогнозировать будущее, — Саатчи одновременно обгонял желтый городской автобус и выбирал песню на проигрывателе; от такого сочетания действий мне захотелось зажмуриться и сложить ладони над головой крышей. — В последний раз я сидел за рулем «Жестяной Лиззи». Следует отметить, что понятие комфорта с тех пор заметно изменилось к лучшему.

Мы остановились на светофоре. Саатчи опустил стекло и протянул руку, как искусный таксист. Две девушки в сапогах на высоком каблуке продефилировали перед нами по пешеходному переходу. Саатчи расплылся в улыбке, как Чеширский кот, и губы одной из девушек задрожали. Джин молниеносно свернул из лежавшей на торпеде салфетки розу, легонько провел машину на метр вперед и высунул из окошка руку с бумажным цветком. Девушка в сапогах обалдела, но светофор не давал ей времени на сомнения и размышления, и она схватила розочку, послала Саатчи поцелуй и скрылась. Саатчи прижал пойманный поцелуй к сердцу, но она этого уже не видела.

— Жизнь! — с восторгом сказал джин.

Светофор загорелся желтым, и машина взвизгнула.

Еще несколько часов назад мы тоже неслись с Артуром, и его жизни ничего не угрожало. Я вспомнил, как заставил его остановиться по требованию фальшивого полицейского, и клещ вины снова въелся в мою кожу. Если бы мы домчали до стадиона, если бы я бросился к сцене, чтобы забрать палку, все могло бы закончиться иначе. Может, не лучше, но Безликий двинулся бы за мной, и жизнь Артура не оказалась бы под угрозой.

— Надо будет вернуть машину на место, — задумчиво сказал я, скорее не джину, а самому себе.

— Верну, где была, — козырнул Саатчи.

Я на мгновение был подумал, что на его голове сейчас вырастет фуражка, но обошлось без удивления — и это было только на пользу остаткам моего ума.

Но ведь наш мир был бы лучше, если бы в нем нашлось место для магии Саатчи! На самом деле я радовался, что джин снова рядом, и я не удержался от сентиментальности:

— Ты подарил мне прекрасное время и возможность что-то изменить в этом мире, — сказал я.

Саатчи повернул голову на девяносто градусов, несмотря на дорогу.

— Ты так ничего и не понял, — сказал он. — Эта возможность у нас есть всегда. Мы каждый день меняем что-либо в этом мире, просто не хотим над этим задумываться.

Мы вылетели на бульвар Леси Украинки, повторяя недавний маршрут.

— Та девушка, которой я подарил цветок, — ведь я уже изменил его жизнь. Я показал: романтики есть. Через полчаса она уже не будет думать об этом, но доказательство отложится в ее памяти. Этой зимой такси будет ждать ее у подъезда, чтобы отвезти в аэропорт, в путешествие с богатым, но нелюбимым мужчиной. Однако подаренный мною сегодня бумажный цветок, улыбка молодого бариста, серия просмотренного накануне сериала и целующиеся у метро студенты — весь этот багаж воспоминаний остановит его. Она никуда не уедет, она решит жить по-другому.

— Художник ты на выдумки!

Машина затормозила там, где остановил нас с Артуром в прошлый раз Безликий, и я облегченно выдохнул.

— Выдумки! — Саатчи возмутился так, что после его брызг нелишне было бы протереть стекла в салоне. — Это чистейшая правда!

— Конечно, — заверил я, расстегивая ремень безопасности.

Но с ремнем я, похоже, поспешил. Саатчи задумчиво потер большим пальцем об указательный, а затем перевел рычаг на заднюю передачу.

— Ну смотри! — предупредил он.

— Эй! — от неожиданности я закричал.

Наш "форд" сдал назад и легонько смял бампер соседнего "шевроле".

— Ну теперь ты сам увидишь, чем закончится, — с этими словами Саатчи выскочил из машины.

— И чем же? — я вышел следом и захлопнул дверцу. — Ремонтом?

— Владелец автомобиля найдет Артура — и ему придется заплатить за ремонт. А потом ему придется заплатить за ужин. А потом — за билет на подпольный стендап. И там, в полумраке подвального помещения, они поймут, что встретились не только для того, чтобы вместе уладить дела со страхованием, а для чего-то более важного.

— Ты удивительный сказочник.

Саатчи поднял руки, и если бы на него в этот момент полился дождь, я бы не удивился.

— Все мы сказочники! — закричал он. — Держи! — он бросил мне ключи, и мне пришлось ловить их в прыжке — чтобы они не вылетели на проезжую часть. — Сейчас я тебе покажу.

Он завертелся волчком, выбирая жертву. Я чувствовал себя студентом, который выбрался на вечерний променад с сумасшедшим дядюшкой и теперь ужасно боится встретить кого-то знакомого.

Наконец Саатчи выбрал объект и взял меня под локоть. Я решил: он играет первую скрипку, а я подчиняюсь.

Мы миновали цветочный магазин и подошли к пиццерии, выставившей столики на тротуар. Джин сбавил шаг и, когда мы проходили мимо изнеможенной женщины, которая уныло ковырялась в салате и едва не клевала у него носом, громко спросил меня:

— Эдем, закурить дашь?

— Я не курю, — пробормотал я.

— После диагноза мог бы и начать — что уж тебе терять, — уронил Саатчи, когда пиццерия осталась позади. — Но первый пример я тебе показал: любительницу салатов, услышавшую мой вопрос о курении.

— И что, теперь она бросит курить?

— Она и не курит. Но ладони ее отца постоянно пахли табаком. И мы напомнили ей о нем. Вернувшись вечером домой, она не нагремится на дочь: та обиделась, что мама работает в субботу, и разрисовала фломастером ее ботинки в прихожей. Мама присядет на корточки, как делал ее отец-курильщик, и объяснит малышке, что так нельзя. Что изменит этот спокойный разговор для девочки, когда пройдут годы, я предсказать пока не могу, но разве то, что где-то в квартире на окраине Киева сегодня вечером не будут кричать ребенка, — уже не изменение?

Я обернулся, пытаясь увидеть, чем сейчас занимается героиня его выдумки, но мы уже отошли слишком далеко.

Мы прошли перекресток, когда Саатчи заметил следующую жертву.

— Теперь твоя очередь, — сказал он. — Узнай время у прохожего.

Нам навстречу спешил мужчина в костюме, то и дело поглядывая на огонек мобильного телефона. Играть-то и играть. Я перехватил его взгляд, когда он поравнялся с нами, позвал и спросил, какой час. Мужчине пришлось немного сбавить темп. Он ответил мне, явно сожалея о своей вежливости, и поспешил дальше.

— И что изменила эта пара секунд? — спросил я Саатча.

Он схватил меня за плечи и развернул.

— Видишь, светофор загорелся желтым. Пару секунд назад мужчина побежал бы на мигание зеленого, а теперь стоит. А пока он топчется, к бизнесмену, с которым у него назначена встреча, подойдет официант и спросит, не хочет ли он заказать хотя бы напиток. Бизнесмен подумает и решит взять кофе. Но если бы он подождал еще несколько секунд, наш запыхавшийся прохожий заказал бы пива. И вечер у них пошел бы в совершенно другом направлении. А так, к сожалению, их соглашение сорвется.

— Да ну! — засмеялся я. — Такое невозможно предвидеть.

Саатчи вытащил подбородок.

— Человеку нет.

И дал щелчок мне по носу.

Загорелся желтый, и мужчина спринтером побежал дальше. Я обернулся и обнаружил, что Саатчи прошел уже пол квартала. Пришлось догонять.

— Читал я об одном таком неверующем, который хотел пальцы вонзать куда не надо, — отреагировал Саатчи на мою снисходительную улыбку.

— Куда мы, кстати, идем?

— Я же сказал: на ужин. Вот еще! Видишь парня со стаканчиком кофе на скамейке?

Напротив нас, на пешеходной аллее между автомобильными полосами, под светом фонаря какой-то паренек поднялся со скамейки и оставил на ней стаканчик с кофе. Саатчи дождался, пока проедет машина, перебежал через дорогу и, сделав сальто, перелетел через железное ограждение.

— Хватит! — крикнул он и поклонился невидимой толпе.

Пока я перебирался через забор, джин схватил стаканчик, выплеснул остатки его содержимого в траву, разбежался и навесным броском отправил его в урну у соседней скамейки. Ветер подхватил легкий груз — и тот упал точно в урну, даже не задев стенок.

— Предсказание! — объяснил джин и пальцем поднял мою отвисшую челюсть.

— Просто тренировка, — возразил я.

— Это мелочи, — Саатчи не спорил. — Видишь эту пожилую пару? Если бы стаканчик продолжал стоять на скамейке, они бы сели на следующую, рядом со урной. Через пятнадцать минут женщина вынет салфетку, чтобы промокнуть губы, но рядом не будет урны, чтобы выбросить. Мужчина автоматически положит салфетку в свой карман и забудет о ней. А через несколько дней его дочь будет проверять свитер перед стиркой — и найдет салфетку, оставленную чужой женщиной. Им придется поговорить о том, что от смерти матери прошло достаточно времени, и это не будет изменой, если отец начнет отношения с другой женщиной. Через один стаканчик, Эдем! Не убери я его, как знать, сколько бы еще тянулись их одинокие ночи!

Последнее предложение он произнес слишком громко, и та же леди с накинутой на плечи шалью обратила внимание на двоих, возможно, не совсем трезвых джентльменов. Придержав своего спутника за руку, она кивнула на очищенную от стаканчика скамейку.

— Жаль, что мы не можем этого проверить, — заметил я.

— Так я ничего не буду доказывать. Пройдет время, Артур выйдет из больницы и однажды расскажет тебе об ужине с владелицей «шевроле». Тогда ты и вспомнишь их всех — и эту пожилую пару, и торопливого бизнесмена, и любительницу салатов — каждый пустяк, и будешь думать, правдой ли было все, что происходило с нами в этот вечер на бульваре Леси Украинки в Киеве.

Очаровательно светились фонари. Прохожие не шли, а плыли навстречу. Все казалось нереальным. Да и как такое могло быть на самом деле: джин, вдруг обретший плоть, и теперь сеял изменениями, как молодой политик — проектами реформ? Может, я до сих пор лежу на крыше, президент выстрелил в меня тоже, а все, что происходит сейчас, — не что иное, как моя предсмертная агония?

Ну что ж, в таком случае именно такой агонии я бы хотел.

Саатчи шел подплясывая. Он действительно не пытался мне ничего доказывать. Но на всем нашем пути по согретому фонарю и покрытому золотыми листьями бульвара он оставлял хлебные крошки безделушек. Так наклонится погладить той-терьера на прогулке и безумно расстегнет ему ошейника. Сорвет объявление с предложением работы со столба на перекрестке и положит его в карман пьяницы на скамейке. Почтительно возьмет старуху за локоть, чтобы перевести ее на другую сторону дороги, да еще рассмешит ее за эти несколько секунд.

Это был танец. Танец жизни.

И я ничуть не удивился, когда мы оказались у подножия «Трех китов». Саатчи, подняв руку, громко сообщил: «Ужин ждет нас там».

Два подбитых резиной шезлонга, скрипичный футляр, переносной холодильник, бутылка просеко в ведерке на деревянном столике и два бокала. Если бы Саатчи выбрал крышу, на которой недавно разыгралась трагедия и которая теперь была местом преступления — а пробраться туда, думаю, ему было бы не сложно, — я бы оставил его пить вино в одиночестве. Но «Три кита» — это три постройки, три крыши и три возможности.

Соседняя крыша сегодня стала самой известной в стране, но какое это имело значение для нас сейчас? У нас было звездное небо, пение ночного города и два шезлонга. То, что и должно было ожидать в конце длинного пути.

— Я думал, здесь все будет по-другому, — признался я, когда Саатчи разлил просеко, вынул из холодильника сандвичи и растянулся на шезлонге. Столик со свечами, джаз-бэнд, скрывающийся в полумраке официант, блюдо под колпаком — вот что представлялось мне, когда мы поднимались по лифту.

— Это лучший сандвич в городе, — возмутился Саатчи. Он откусывал большими кусками и тщательно пережевывал. — Я понимаю, для тебя нет в этом ничего необычного. Но поверь — это совсем неплохо, если ты не кушал уже сто лет.

— Сто лет… — эхом повторил я. — И у всех джиннов так?

Я представил, как полон жизни Саатчи — Саатчи, играющий приобретает подобие Цезаря, втискивает в пол педаль газа и ходит по улице приплясывая, — вынужден скучать в четырех стенах, обреченный на ожидание, без цели и без надежды.

— Только у непослушных. Сначала тебя лишают работы на пять лет, и эти первые пять лет в комнате кажутся длинными. За второе нарушение наказывают двадцатью годами. За третье — сто лет.

— А в четвертый раз?

Саатчи засмеялся, играя крошками сандвича.

— Четвертого я не выдержу, — он толкнул ногой холодильник. — Попробуй.

Я не был поклонником джанк-фуда и вместо этого глотнул просеко. Напиток Саатчи выбрал отличный.

— Признаться, я думал, ты ненавидишь меня.

— За проигранный суд? Оставь! Я ведь знал, что связываюсь с юристом, — Саатчи проследил взглядом за падающей звездой. — Как можно успеть загадать желание через мгновение? Неужели желание как коробка спичек: всегда носишь в кармане, чтобы выхватить, пока звезда не погасла?

— Удивительно, — согласился я. — Мы можем всю юность мечтать о поцелуе соседской девочки, но когда появится возможность загадать желания, в голову приходят только всякие глупости. Может, наши желания мы ценим из-за их недостижимости? О чем мечтал ты в течение ста лет тюрьмы?

Саатчи вытер пальцы, вдохнул аромат вина и, зажмурившись, проглотил.

— Чтобы эти сто лет ожидания не напрасны.

Он причмокнул губами, и я почувствовал все четырнадцать тысяч вечеров своей жизни, которые я спас, глядя в потолок, а не в ночное небо.

Даже не нужно планировать свою жизнь к старости, ежедневно отвечать себе, стал ли ты ближе к цели, задумываться — нашел ли ты свое призвание, не теряешь ли потенциал, ради того, чтобы с бокалом в руке просто лежать под звездным небом.

— Мне так много нужно тебя спросить, — сказал я. — О Боге, о законах физики, которые ты на суде назвал чудом, об искусстве как прямом диалоге с Творцом…

— Искусство? О да!

Саатчи допил бокал и вытер пальцы о салфетку. Щелкнул футляр. Звезды запрыгали лакированной противней.

— Чем еще объяснить, что одно сочетание звуков кажется нам лишенным смысла, а другое — достигает самой сердцевины? Ибо это молитва в чистом виде.

Саатчи провел подушечками пальцев по струнам, здороваясь с инструментом. Взял скрипку боязливо, словно пожимал лапу своего домашнего любимца, ожидавшего в заброшенном доме, — теперь хозяин вернулся, но не уверен, что может считать себя таким. Покрутил колья, даже не проверяя результат на слух, наладил мостик, прижался подбородком и легонько провел смычком.

Первые ноты: бабочки вспорхнули с полевого цветка, годовалый малыш сделал первые шаги, тайно влюбленные коснулись мизинцами… Но с каждым следующим мгновением скрипка все увереннее отвоевывала свободное пространство в тишине — и в конце концов заполнила все вокруг нежностью, крепко медленно. Она рассказывала обо всем, что действительно важно для человека. О теплых объятиях после долгой разлуки и волос с фиалковым запахом. О первой снежинке, тающей на языке выбежавшего на перерыв школьника. О утренней дымке, стелющейся над скрытым среди лесов озером. О новых упругих кроссовках, подбрасывающих тебя к верховьям деревьев. О застывших в креслах зрителях, не выходящих из зала кинотеатра, хоть пошли титры. О сердечке, найденном на потном стекле троллейбуса. О мешке с красной фасолью, в который ты сунул руку. О теннисном мячике, бьющемся о сетку твоей ракетки.

А потом протяжное молчание — и вот уже скрипка говорит о другом. О скучающем в клетке соловье — его купила семья слабослышащих. О рукописи, которую не взяли издатели и теперь она гниет на чердаке. Об одинокой палочке для суши в ящике с вилками. О незаметно залетевшем под кровать проездном на метро, а срок его действия истечет через месяц. О душе, изнемогающей в одиночестве в четырех стенах, думая о море внизу, не в силах ничего сделать, пока не пройдет время. О рассветах, которых она не видит, о песнях, которых она не слышит, о сандвичах, вкус которых она не знает, об истории, которых она не может никому рассказать.

О том, кто сейчас играет на скрипке, подарив свою боль — смычку.

Но смычок — передающее звено от одной души к другой. И вот это уже ты сидишь в клетке, и на чердаке, и в ящике, и под кроватью, и в комнате с часовым механизмом вместо потолка, и надеешься, что твое ожидание не будет напрасным…

Саатчи вернул скрипку в футляр. Я поднялся и налил вина в его опустевший бокал — меньше всего, что я мог для него сделать.

Не нужно было проявлять ни восторга, ни сострадания — джин все видел по моим глазам. И последнее ему вряд ли понравилось.

— Мы что-то совсем расстроились. Прочь тоску! — он наугад вытащил из холодильника еще один сандвич. — О, с селедкой! Попробуем.

Он жадно откусил кусок. Кольцо лука упало на его рубашку. Джин сразу же его подобрал и закинул в рот.

— Знаю, чем тебя развеселить, — он поднял пальца, чтобы привлечь мое внимание, и я вернулся в шезлонг. — Анекдот.

— Надеюсь, это не тот, который ты не успеешь кончить?

Саатчи отложил сандвич и снова вытер пальцы салфеткой, словно для анекдота ему нужны были чистые руки, и взял бокал.

— Слушай! Один инженер умер и по ошибке Небесной Канцелярии попал в ад. Вскоре ему стало там некомфортно, и он принялся за дело. Установил кондиционеры, сделал душевые кабинки, наладил постоянный температурный режим в котлах. И вот как-то звонит по телефону Всевышнему дьяволу — поинтересоваться, как там дела. А тот хвастается: появился, мол, инженер, и теперь у них в аду есть кондиционеры, душевые, котлы с автоматическим подогревом… «Постой, — сказал Всевышний, — произошла ошибка. Инженеры должны попадать в мой Эдемский сад. А ну-ка быстренько пришли его мне». «А это уже нет, — возразил дьявол, — такая душа мне и в аду пригодится». «Или инженер направится в Эдем, — пригрозил Всевышний, — или я буду судиться с тобой». В ответ на это дьявол засмеялся. "У меня ад, а у тебя Эдем, — сказал он, — где же ты там найдешь хорошего юриста?"

Последнее предложение Саатчи проговорил не так, как рассказчик анекдотов, — он снизил голос и ускорил темп речи, поэтому шутка уже не казалась смешной. Я не сразу понял почему.

Они выплыли из ниоткуда, словно сама тьма столкнула их своими спицами. Двое в серых плащах с вырезанными из коры театральными масками на лицах, словно сошли со сцены античного театра. Они появились, и на крыше стало темнее.

Фигуры остановились в десяти шагах от нас, заложив руки за спины. Хозяева ситуации.

Саатчи развернулся к ним всем корпусом, как и положено встречать врага — лицом к лицу, не опуская бокал.

— Я надеялся, что у меня больше времени, — сказал Саатчи.

Один из них легко кивнул ответной маской.

Саатчи сунул футляр со скрипкой под мой шезлонг.

— Работа Гварнери, — объяснил он мне. — Пусть остается здесь, завтра хозяйка заберет.

— Джин, дисциплинарная комиссия рассмотрела ваш случай, — раздался из-под маски глухой голос. — Вы должны пойти с нами.

— И что она решила? — Саатчи сделал большой глоток из бокала.

— Вы признаны виновным в умышленном неаккуратном заключении договора со смертным, в преследовании собственных, отличных от приписанных джинам интересов, в выборе такого объекта, действия которого могли максимально глубоко способствовать вашему незаконному вмешательству в человеческий мир.

— Просто по всем статьям, — заметил Саатчи, но его голос дрожал.

Второй плащ ответил ему женским контральтом.

— Признай, джин, тебе не нужна была душа — ты хотел вмешаться в жизнь смертных.

Не сразу, как сквозь толщу воды, до меня начинал доходить смысл сказанного. Саатчи стоял прямо, уже с пустым бокалом, и ждал, когда я буду готов.

Готов к тому, что должен сказать он.

Он хотел вмешаться в человеческую жизнь — говорили фигуры в плащах. Итак, ему не нужна была моя душа.

Все, что произошло со мной, джин из зеркала разыграл как по нотам. Он вынашивал эту идею, возможно все сто лет своего заключения.

Он умел смотреть в будущее. И предсказал все, чем я занимался в эти дни: от спасения моей собственной жизни — до предотвращения теракта, от возвращенного музыканту вдохновения — до покупки «Трех китов».

Я вспомнил живые шахматы, созданные джином, которые он хвастливо показал мне, потерев пальцами. Одной из этих удивительных фигурок был я.

Я поднял глаза на Саатчи, чтобы он почувствовал всю боль, которую сейчас мне причинил.

— Ты играл мной, — мне не хватило духу, чтобы произнести это.

— Нет, — заверил джин. — Все, что произошло, — твоя заслуга. Все это ты сделал. Сейчас можешь не верить моим словам, но однажды поймешь. Эти сто лет не были напрасны, ведь я выполнил главное — выбрал нужного человека. Человека, отчаявшегося изменить мир, и именно поэтому у него все получилось — из-за нарушения правил, из-за пренебрежения моралью и без долбанного высшего назначения. Человека, который просто продолжал бежать.

— Не верю, — возразил я.

— Я же сказал: это произойдет однажды.

Голос Саатчи уже не дрожал. Мне казалось, он принял будущее наказание, взорвал эту атомную бомбу в себе и, осознав, что его ждет, выдохнул страх.

Плащи синхронно забрали руки из-за спины. Они устали ждать и были готовы действовать, если Саатчи откажется уходить сам.

— Ну что ж… Иногда, глядя на часы, не думай о времени, — сказал Саатчи.

Он швырнул бокал о пол и под аккомпанемент разбитого стекла побежал, но не к фигурам в масках, а от них.

Ни я, ни плащи сразу не поняли, что произошло. Саатчи вскочил на парапет, и тень его при свете прибывающей Луны вытянулась на крыше гигантом.

Саатчи повернулся к нам лицом. Но взгляд его был обращен не на нас, а за горизонт, будто он выглядел там что-то, известное только ему, или общался молча с кем-то, кого мы не знали, а может, и с самим собой.

Плащи бросились к джину. Один споткнулся о шезлонг и налетел на другого. Зазвенела бутылка с вином.

Саатчи засмеялся, как старик, услышавший первую шутку от своей внучки.

А потом он прижал руку к груди и сделал шаг назад.