Времени нет

2.15

— Туда, туда! — кричал директор стадиона, и четверо сумасшедших мчались вперед, в темные коридоры, ведущие на открытое звездам поле.

Прижав одну руку к груди, директор бежал за ними — шестидесятилетний авантюрист, он никогда не знал, что такое старость. Когда ему позвонил по телефону Олесь Мицный и попытался что-то хаотически объяснить, он понял только одно: ему нужно возвращаться на стадион. И теперь — может, в последний раз в жизни — он перешел на быстрый бег, чтобы — может, в последний раз в жизни — увидеть настоящее чудо.

Эдем, Инара и мальчишки выбежали из широкого прохода и, словно ударившись о невидимую стену, безмолвно застыли перед величием стадиона, перед крышей в виде баранки и искрящимся океаном над ним.

— Он большой, — наконец сказал Орест по прозвищу Зуб.

— Огромный, — подтвердил Костя по кличке Кистлявый.

Инара взглянула на мальчишек, впервые оказавшихся на этом стадионе, и захохотала. И не было ни страшного приговора врачей, ни ужасного завтра, была только эта четверка, ночь, гитара и стадион.

— Дорогу! — крикнули сзади.

Сильный охранник катил большое деревянное колесо, напоминавшее катушку для нитей. Его пропустили вперед и последовали. Охранник докатил колесо до зеленого края поля.

— Ребята, отойдите! — крикнул он и толкнул колесо в сторону.

Оно шлепнулось на покрытие так, словно разорвалась бомба, и превратилось в сцену. Эхо пробежало рядами и утонуло во мраке.

Охранник проверил что-то, понятное только ему, довольно кивнул кому-то в ночь и ушел.

— Давай! — Эдем легонько толкнул Ореста.

Парень забрался на колесо, Эдем подал ему гитару. Что-то щелкнуло, и над парнем вспыхнул прожектор. Его косой луч цепко охватил фигуру Ореста — вероятно, так зависший над океаном корабль пришельцев, обнаружив под собой на островке землянина, заливает его светом.

Парень сжимал гитару, но не решался начать.

— Закрой глаза, — сказал Эдем.

Орест повиновался.

— Ты слышишь, как молчат люди на трибунах? Весь стадион ждет, пока начнешь петь. Я вижу, как мамы отложили телефоны и смотрят на тебя. Кто-то из пап поднялся с кресла в нетерпении. И дети, такие как ты, сейчас наблюдают и хотят оказаться на твоем месте. Да они там, на трибунах, а ты здесь, на сцене.

Орест весь занимался, только под шрамом на запястье руки, сжимавшей инструмент, заметно билась жилка.

— Заиграй им, — сказала Инара.

Сначала отозвалась струна, за ней — Орест. Сначала тихо, потом все громче и громче. Маленькая фигурка на краю огромного стадиона. Костлявый начал ему подпевать снизу, а потом не удержался и тоже выбрался на деревянную катушку.

Вышел из темноты белобородый директор, дошел до кресел первого ряда и устроился в крайнее. Он слышал эту песню впервые, но уже через мгновение и сам начал подпевать.

Когда ребята дозревали, глаза Инары блестели. Она зааплодировала, а вместе с ней и семидесятитысячный стадион.

Орест послал зрителям воздушный поцелуй, поклонился и только потом открыл глаза.

— Теперь ты, — он передал Эдему гитару и спрыгнул с колеса.

Эдем вытащил из кармана телефон и со страхом пробежал глазами написанный в автобусе текст: действительно ли новая песня так хороша, какой казалась в машине, и можно ли ее сыграть прямо сейчас? Для лидера «Времени нет» Олеся Мицного выступление на стадионе было обычным делом. Для Ореста это было впервые, впрочем, и для Эдема тоже: одна из детских мечтаний, которая в конце жизни может сбыться.

Решительный скачок — и он уже на колесе.

— Сегодня во сне я услышал песню, — заявил он многоликой толпе, — и теперь хочу подарить ее на День рождения замечательному музыканту Оресту по прозвищу Зуб. Он может разгрызать зубами жестянки и собирать стадионы.

Эдем тронул струны, до сих пор боясь, что первые ноты развеют песню, сотканную из тумана. Но четыре пары глаз верили ему. В этот вечер он угнал микроавтобус, продирался ночным садом, задерживал дыхание за шторами, не достигающими пола, а теперь вот выбрался на сцену на краю бескрайнего стадиона. Он не имел права лишиться своей песни.

И она пришла. Сначала неуверенными шажками пробежала по ладам, потом окрепла, налилась отвагой и цветом, ухватилась за слова, как за воздушный шарик, — и закружилась над сценой, поднимая в воздух мечты и веру в их осуществление, а коснувшись прожектора, внезапно рассыпалась — как рассыпается, и на мгновение показалось, что снег покроет все холодом разочарования.

Но еще через мгновение песня снова — словно пробивающийся из заноса росток — выплеснулась в мир, вытянулась тонко-тонко, выросла камышом, цветком, развернулась в цветное облако — и разлетелась, как конфетти. Это конфетти сделало воздушный круг над скамейками стадиона, резко взлетело до купола — и растаяло в воздухе. А потом закапал весенний дождь… полился ручьем, затопил все вокруг, заполнил легкие, прибывая, коснулся макушки — и песня выплеснулась из чаши стадиона…

Музыкант ударил по струнам последним аккордом. Здесь, на деревянном колесе, увидев свое отражение в глазах напротив, он вспомнил наконец, как быть воином гитары.