Времени нет

4.10

Через час, возвращаясь со встречи с Леонидом Мостовым, Эдем хлопнул водителя по плечу и велел сменить маршрут. Вместо Администрации президента вереница машин двинулась на Подол.

Рука нащупала в кармане пиджака что-то квадратное, и Эдем вспомнил, что носит с собой обломок зеркала. Он поднял перегородку между собой и водителем.

— Саатчи, — позвал. — Саатчи, явись хотя бы на минуту.

Но в зеркале он видел только седого мужчину с впалыми щеками.

Эдем провел Наталью Владимировну домой, из-за чего опоздал к антикоррупционному прокурору, но объяснять причину задержки ему не пришлось. Зайдя в ресторан и пережив в первые секунды спазм желудка от тамошних ароматов, он увидел, что Леонид Мостовой обмакивает кусок лепешки в блюдце с хумусом и читает на экране телефона трогательную историю о матери и сыне, изложенной президентом. Они договорились встретиться в ресторанчике под названием Мусафир: здесь можно было не только открыть для себя блюда крымскотатарской кухни, но и забронировать скрытую от посторонних глаз комнату. Выходить отсюда им тоже придется раздельно.

Мостовой закончил с любезностями первым, когда они взялись за пачку — жирный суп из бараньей головы и ножек. И заговорил прокурор не о своем назначении, а о судьбе своего друга — министра обороны Тимофея Ридчука. Выливая в суп мисочку с чесноком и уксусом, Мостовой рассказал, как Ридчук однажды отвлек на себя огонь врага, чтобы дать возможность вытащить раненых в безопасное место. Эдем знал эту историю и знал, что Мостовой замолчал немаловажную деталь: одним из этих раненых бойцов был он сам.

По мостовой застучала машина, но выбить из Эдема дурные мысли она не могла.

На второе они заказали янтики, потому что Эдем заверил Мостового, что это лучшее изобретение человечества с тех пор, как придумали соединить фарш с тестом. Мостовой надкусил янтик по центру и согласился. А потом пошел в атаку, которой Эдем от него не ожидал, — и была эта кавалерийская атака.

Желание президента в конце своей каденции официально утвердить антикоррупционного прокурора, лишив его позорной приставки «и.о.», Мостовой не считал проявлением доброй воли. По его мнению, таким образом глава государства, теряя власть, надеялся в дальнейшем избежать преследования Антикоррупционной прокуратуры. И эти надежды напрасны.

Это можно было предположить, невозможно было предусмотреть другое: Мостовой заявил, что он сам не готов продолжать свою деятельность, если президент не обновит кадровый состав судей, — мол, какой смысл ловить коррупционера, если он потом сговорится с судьей. Это было так же нагло, если бы утопленник остановил спасателя с кругом требованием сначала подготовить ему сухую одежду и горячий чай, а уже потом вытаскивать его из воды.

«Сейчас по стране вакантные должности восемьдесят трех судей, чтобы их заполнить, достаточно вашего указа, — сказал Мостовой. — Несколько месяцев комиссия из представителей Антикоррупционной прокуратуры, правозащитных организаций и рекомендованных нашими зарубежными партнерами независимых экспертов подбирала на эти должности достойные кандидатуры. Оставьте после себя хорошее наследство — восемьдесят трех честных судей».

И прокурор протянул президенту бумажку с фамилиями.

Эдем его взял — слишком уж ему было интересно. Работа комиссии не была тайной, а вот ее итоги не сообщалось. Мостовой принялся объяснять, но Эдем и так понял, что прокурор не лжет — некоторых юристов из списка он знал, и все они были достойными людьми. Все кроме одного.

Эдем споткнулся о свое имя, и в ушах забили литавры. Почему комиссия решила, что из него вышел бы хороший судья. Это из Эдема, юриста-неудачника, которому не удалось в жизни выиграть ни одного громкого процесса? Как они вообще о нем узнали?

«Кандидатуру нужно заменить, — он подчеркнул свое имя ногтем. — Человек тяжело болен и вряд ли доживет до получения судейской мантии».

Мостовой даже не взглянул в список — ему было не важно, о ком говорит президент.

"Никаких изменений", — возразил он.

«Но это глупо».

«Список в ваших руках — результат длительного труда целой команды. Я не могу никого здесь менять по собственному желанию. Это просто невозможно».

Теперь, сидя в машине, Эдем представлял себе, какая судьба могла бы его ждать, если бы он просто мог жить. Если бы его талант и стремление, наконец, были достойно применены. Если бы он мог защищать закон по ту сторону стола. Если бы наконец от него зависело, появится ли в храме правая богиня правосудия…

— Останови у входа, — велел Эдем водителю.

Кавалькада затормозила круг окрашенного белого здания со столетней историей. Охранники сразу же выбежали из машин сопровождения и заняли периметр. Нет, не так хотел бы появиться Эдем в месте, которое столь многое для него означало.

Он приходил сюда в минуты неуверенности и сомнений — чтобы уйти от миражей повседневной жизни, чтобы напомнить себе о важном. Садился на одну из скамеек во внутреннем дворе и вспоминал те простые истины, которые в юности впитывал в этих стенах.

Эдем посещал это место с разной частотой. Иногда раз в год, иногда дважды в месяц. Но с тех пор, как узнал смертельную болезнь, он не был во внутреннем дворе юридического факультета. Но знал, что однажды придет сюда, чтобы вспомнить в последний раз — и попрощаться с самыми счастливыми годами своей жизни. Однако он, конечно, не мог предположить, что произойдет это при таких обстоятельствах.

…В ответ на требование Мостового Эдем выдвинул ему свое: закрыть дело против сына Ахат. Он не мог рассказать прокурору о тысячах жизней, которые может спасти этот шаг. Но условия для сделки и так были хорошие: одно нарушение закона ради восьмидесяти трех честных судей.

Мостовой считал иначе.

«Я не могу, — отрезал он. — Нельзя получить честных судей по нечестному пути»…

Эдем устроился на пустую скамейку в тени каштана. Здесь пахло астрами и молодостью. Он велел охранникам оставаться снаружи — меньше всего ему хотелось быть объектом чьего-то внимания — и, учитывая, что за президентом никто не последовал, они приказ не нарушили.

Где-то здесь, совсем рядом, в гулких аудиториях профессора обучали студентов правилам, о которых напомнил сегодня президенту антикоррупционный прокурор. Что пойти на сделку с преступником можно только при одном условии — если его показания приведут на скамью подсудимых крупную рыбу, а выдавать индульгенцию взамен на что-то другое — недопустимо. Что нарушение закона как первая выкуренная сигарета: сегодня уверяешь себя, что она будет и последней, а завтра обеденные деньги тратишь на целую пачку. Что гангрена начинается с одного пальца, и его ценой может стать вся жизнь целиком.

Не учили здесь только тому, что кирпич лепят из грязи, что путь к добру может пролегать через зло.

…Кофе в маленьких джезвах безнадежно выжила, и среди этого буйства запахов Эдем пытался убедить Мостового в собственной правоте. Прокурор терпеливо выслушивал аргументы и так же терпеливо приводил свой единственный. Козырный туз, которого, по его мнению, нельзя избить. Нельзя нарушать закон даже ради большего блага.

Недавно и Эдем думал так же. Легко верить в непогрешимость теории, пока практика не бьет тебя обухом по голове.

Преподаватель с сине-черной бородкой в окне первого этажа, сложив пучки вместе, вводил студентов в тонкости юриспруденции. На курсе Эдема был такой же бородатый профессор, позволявший своим ученикам смотреть на мир исключительно через узкую щель закона. Именно поэтому до конца его лекции приходилось открывать окна — большого количества слушателей не хватало кислорода. На чьей стороне он был бы, думал Эдем, знай только то, что знает Леонид Мостовой. Наверное, на стороне прокурора. А сам Эдем: сделал бы он то, что сделал, если бы на кону стояли не спасенные лекарством люди, а только восемьдесят три честных судьи?

— Я не могу поступить иначе, профессор, — вполголоса сказал Эдем невидимому собеседнику. — Жизнь не рассортируем по кодексам.

Преподаватель в окне посмотрел на часы и, несколько раз энергично кивнув, принялся собирать свой портфель. Студенты покидали аудиторию, и вскоре самые прыткие выскочили во внутренний двор, рассыпая вокруг себя смех юности.

Девушка в платье и кедах и парень с руками такими тонкими, как смартфон последнего поколения, двинулись к скамейке, на которой присел в надежде остаться незамеченным Эдем. Он собрался было повернуться к ним спиной, но потом передумал — возможно, студентам, которые увидят президента, удастся отвлечь его от тяжелых мыслей. Однако вышло иначе. Молодежь погрузилась в телефоны и переговаривалась друг с другом, не отрывая глаз от экрана. Отвлечь их внимание могло только событие, достойное того, чтобы попасть в соцсети…

«Вы не первый, кто критикует меня сегодня за отставку Ридчука, — сказал Эдем Мостовому, презирая себя за то, что ему все же приходится вынимать эту карту. — Я понимаю. Для многих он — искренний компанейский человек, специалист, заслуживший право руководить министерством. Для вас он — собрат, который однажды спас вам жизнь. За что снимать его с должности? А вот за что».

И он включил Мостовое видео, где его боевой товарищ, обсуждая госконтракт на обновление парка машин для министерства, пытался увеличить свою долю в коррупционной схеме.

Взволнованный Мостовой вцепился рукой в телефон, словно боялся, что президент отнимет его в решающий момент. Эдем начал расколачивать сахар в кофе, где его не было. Он не хотел видеть реакции прокурора.

«Вы забыли, что вы — не машина, а человек, — сказал Эдем, не поднимая взгляда, когда ролик закончился. — А человек иногда вынужден идти на компромиссы, потому что это правильно. По закону я должен передать дело о Ридчуке вам. Но разве это было бы по-человечески? Не думаю. Поэтому я решил, что увольнения достаточно, можно обойтись без уголовного преследования. Иногда нужно идти на компромисс даже с собой».

Телефон ударил по столу. Эдем решил, что Мостовой изучает его мимику и размышляет, можно ли считать слова президента шантажом. Однако, подняв взгляд, он обнаружил, что прокурор уставился в выбеленную стену, и только в линии его губ затаился жгучий холод. Этот холод превратил кофе в лед, раскрасил окна ледяным узором и залез под кожу тысячей колючих снежинок.

Ну что ж, тогда скажу как человек, а не как машина. Мне не нравитесь вы как президент, — заявил Леонид Мостовой, — и не нравится Гарда, который дергает вас за ниточки. Прежде всего потому, что вы любите компромиссы с собой. Вы как гриппом заражаете убеждением, что нужно идти на сделку со своей совестью. Боже мой, и все знают эту историю, когда глава вашей администрации не поехал к умирающей дочери, потому что у него была важная деловая встреча. Разве можно пойти на сделку более страшную, чем эта? Вы как черная дыра, способная затянуть звезду. И Ридчуку не повезло — он оказался слишком близко к этой черной дыре. А теперь мне не повезло»…

Эдем тяжело поднялся со скамейки и направился к выходу со двора. У него было слишком много дел и слишком мало времени на их решение. Если и погружаться в воспоминания, то только по дороге в Администрацию.

Но студенты все же заметили его. Сначала президента оцепило растерянное перешептывание, затем заработали фотоаппараты на телефонах. Наконец, самая смелая студентка воскликнула вслед Эдему, который прихрамывая уходил:

— Вы будете читать нам лекцию, господин президент?

И, как по сигналу, отдельные студенты из разрозненных подвижных элементов начали сбиваться в толпу.

Эдем не останавливался, зная, что стоит ему помедлить шаг — и тогда он еще не скоро выкарабкается из кольца девушек и парней, которые не захотят отпускать его без селфи. Он обернулся, дойдя до проходной.

Два десятка обращенных к нему лиц — отважных, наивных, светлых.

Что он мог сказать им? Имел ли он право вообще чему их учить?

Эдем подкинул палку, поймал на лету и постучал набалдашником по чердаке проходной.

— Достаточно будет одной истины: законы творят люди. Такие, как вы, чуть старше. Иногда лучше, чаще — хуже, — он потянул на себя дверь. — И еще…

Несколько рук с телефонами опустились. Студенты смотрели на него не через экран смартфона, а прямо в глаза.

— И еще. Не читайте книг о Перри Мэйсоне.

Под аккомпанемент хохота Эдем направился к президентскому автомобилю.

…Мостовой закончил свой монолог тем, что оставил у тарелки пару купюр, вышел из-за стола, даже уже взялся за ручку двери, но на миг замер и обернулся. «Назначайте судей», — сказал и ушел, оставив выход приоткрытым.

"Только бы я его не сломал, — думал Эдем, опершись локтями на стол и сложив ладони, — только бы он не оказался тем же человеком, которого я не зная веду к гибели".