Времени нет

3.19

— Четыре! — кричал рефери.

Эдем стоял на коленях, а сверху, расфокусированный, мужчина в голубой рубашке с черной бабочкой демонстрировал ему ладонь в серой перчатке.

«В следующий раз оттолкни его и беги. Их трое, а ты один», — советовал Эдему парень из старшего класса. Эдем сидел на корточках, собирая разбросанные учебники и остатки свободы, чтобы не расплакаться. Старшеклассник подал ему тетрадь с отпечатком ботинка, и Эдем сосредоточился на том, чтобы оттереть след.

Рядом мелькали ноги учеников в черных брюках, джинсах и колготках. Кто-то даже споткнулся об Эдеме.

"Или найди себе сильных друзей", — добавил старшеклассник.

Прозвенел звонок. Старшеклассник закинул рюкзак на плечо и двинулся на второй этаж. Эдем украдкой наблюдал, как идет. Вот такого друга ему не мешало бы завести. Чувствуя, что еще немного — и он расклеится, Эдем кое-как сунул учебники в портфель и встал.

— Пять! — кричал рефери.

«Я предупреждал тебя — условий его на признание, — упрекал Эдему партнер фирмы. Его лицо было высечено из мрамора и казалось неестественным, когда квадратные челюсти начинали двигаться. — И что теперь? Десять лет».

Мимо проходили коллеги с пластиковыми папками, стаканчиками кофе в руках и пропусками на шеях. Каждый делал вид, что публичный выговор Эдему его не касается.

«Твое упрямство — это удар по репутации фирмы, удар по ее прибылям. Это сознательный шаг вниз, в то время как другие юристы изо всех сил тянут его вверх».

Эдем смотрел себе под ноги. Наконец лакированные туфли партнера фирмы исчезли из виду. Не поднимая взгляда, Эдем вошел в туалет, заперся в кабинке и долго стоял, опершись на бачок и слушая, как течет вода.

— Шесть! — кричал рефери.

«Мы были друзьями. Но потом кое-что произошло», — Артур составляет бессмысленный пасьянс. Сколько времени сам Эдем просидел когда-то в этом кресле, ожидая, пока человек закончит работу, которого он имел за друга. Он, думал Эдем, будет рядом через несколько минут перед началом самого страшного путешествия. Он, рассчитывал Эдем, приступит к организации его похорон.

— Семь! — кричал рефери.

„Это безумие! — уверяла Инара минуту назад. — Зачем вы продолжаете?

Эдем едва разобрал ее слова в этом хоре голосов. Ему прополоскали рот, и он сплюнул бурую жидкость в ведерко. Незнакомые руки вытирали плечи. Накачанный парень с голубой повязкой на лбу что-то ему объяснял. Эдем кивал, но на самом деле слышал только слова Инары.

«Это безумие», — повторяла она.

Инара и не подозревала, насколько была права. Эдем охватил безумие ненависти.

Он сражался за мальчишку, которого обидели одноклассники. За юриста, которого ругают при коллегах. За мужчину, получившего нож в спину от лучшего друга. Он дрался из-за приговора, вынесенного врачами. Из-за того, что в жизни не было той вдохновенной заключительной речи в суде, которая меняет взгляды и судьбу. Из-за ребенка, который мог родиться у них с Инарой. Из-за жизни, составленной по графику, в котором не оказалось места для счастья. Он сражался потому, что не дрался много лет. Потому что это, вероятно, было его последнее сражение.

В тумане ненависти он не замечал противника, не угадывал его движений, не рассчитывал своих сил. Он просто стремился врезать как можно сильнее. Его кулаками двигала ярость — и он был избит.

Оказалось, это была ошибка. Драться надо было не по ненависти, драться надо было во имя жизни.

— Восемь! — кричал рефери.

Эдем оттолкнулся и поднялся. Толпа заулюлюкала.

"Выдержишь — лекарство твое", — сказал ему Борец. А мог бы сказать: «Выдержишь — и будешь жить дальше. Болезнь покинет твое тело. И пусть твоя душа уже продана посланцу дьявола, но контракт вступает в силу только после смерти. А впереди у тебя еще будут десятки лет той жизни, которую ты сам себе выберешь. Только выдержи бой».

Борец решил, что пора добить Эдема и на этот раз надежно положить его на ринг. Он сменил тактику и замолотил, как пшеницу дробильная машина. Закрываясь от ударов, Эдем нашел дыру в защите противника и контратаковал. Его кулак дотянулся до челюсти Борца. Тот, ошеломленный ответом, отступил на два шага.

Зрители затихли. Они не ожидали от Эдема такого удачного выпада. Время на мгновение остановилось.

А потом раздался оглушительный свист. Это была Инара.

Борец имел целый зал болельщиков — одетые по офисным стандартам, они, похоже, были задержавшимися на работе подчиненными и, узнав о внезапном бое, завернули прямо сюда. Поддержать Эдема пришел только один человек, но такой, который может заменить и стадион. Инара кричала, хлопала в ладоши и избивала от досады по краю ринга, когда Шевченко получал особенно ощутимые удары. А после того, как он поднялся с колен и через несколько секунд врезал Борцу в челюсть, Инара впервые со студенческих времен положила в рот два пальца и свистнула так, что с хипстеров срывало наушники.

Борец погладил перчаткой челюсть и пошел в атаку. Они сделали несколько выпадов, черкнув друг друга по предплечью. А потом Борцу показалось, что он нашел окно. Его кулак полетел в лицо Эдема. Тот немного развернулся, перчатка Борца прошла перед носом Эдема, на лету встретившись с его перчаткой, и уже в следующее мгновение левая рука Эдема с размаху врезалась в открытое ухо Борца. Тот, ошеломленный, отступил на шаг и закрыл голову руками. Эдем начал осыпать его ударами по корпусу, и Борец решил зайти в клинч.

Рефери разделил их и дал сигнал продолжать сражение. Борец начал наседать на Эдема, оттесняя его к краю ринга частыми выпадами. Он и не заметил, как зеркально изменилось их поведение. Теперь Борец тратил энергию на удары, которые не наносили противнику серьезный ущерб. Эдем дождался момента и впечатал кулак в плечо Борца так, что его правая рука бессильно повисла, а сам он, пораженный, отступил на два шага.

Двое юношей, которые, вероятно, выполняли не самую престижную работу, а потому не особенно ее ценили, сдержанно зааплодировали Шевченко, отдавая дань уважения его неожиданным успехам. Теперь Инара не морщилась каждый раз, когда перчатка Борца задевала Шевченко. И когда ударил гонг, знаменуя конец раунда, Инара снова стояла у угла Шевченко, но уже не предлагала ему сдаться.

Набираясь сил для следующего раунда, Эдем понял, что может и победить. Он бился впервые за много лет не в зале суда, не с гнилой системой, не с невидимой глазу болезнью — нет, он сражался с живым человеком, с мышцами и костями, с перчатками, в каждой из которых, казалось в начале. поединка, скрыто по нокауту. И когда пора возвращаться в центр ринга, Эдем вышел туда не мальчишкой, собирающей учебники, не мелким юристом, получающим выговор от начальства, не преданным другом — нет, он вышел как боксер, вспомнивший о той, столь прекрасной человеческой жизни.