Времени нет

4.13

В палате не было слышно ни стука каблуков в коридоре, ни отрывков разговоров врачей — все перекрывало гудение воды в системе отопления. Гул кристаллизовал мысли, и Эдем чувствовал себя как в «Наутилусе», посреди бескрайнего океана, вдали от мирских сует. Единственным спутником в этом путешествии было собственное тело, бережно покрытое простыней. Его лицо в свете окон напротив напоминало деревянный кожух мумии египетского фараона, но Эдем не стал включать лампу в изголовье. Он знал, что завтра утром это лицо оживет. Поэтому он и пришел сюда — побыть одному и поразмышлять над тем, как прожить свою последнюю субботу.

Служба охраны выполнила президентский приказ и спустилась ждать в холл. Кто-то погибнет по вине Эдема, сказал утром джин. К счастью, пока обошлось без жертв. Если эта жертва еще впереди, то отказываться от сопровождения было не самой лучшей идеей — ведь не исключено, что речь идет о самом Эдеме. Если же смерть и так ему назначена, никакие охранники его уже не спасут, и между обманчивым чувством безопасности и радостью уединения он избрал последнюю.

"Удивительно, совсем недавно мне хотелось умереть, а теперь так хочется жить!" — подумал он.

Когда Эдем подходил к палате с единственным больным, медсестра в коридоре как раз вела под руку едва переставляющую ноги пациентку — им обоим было не до президента. Тот тоже сознательно избегал лишних глаз, и ему удалось незамеченным нырнуть в мрак палаты. У входа он ощупью повесил палку на вешалку, а когда глаза привыкли, придвинул стул к окну.

Ему хотелось думать о завтрашнем дне, но он вспоминал вчерашний. Ведь вчера он мог допустить ужасную ошибку — использовать единственное в мире лекарство от поражения Митча для собственного спасения. Эдем представил, в каком водовороте отчаяния он мог бы оказаться, узнав, что по условиям контракта его выздоровление не имеет значения, а возможность спасти Ореста — потеряна. Что ж, хоть теперь, на краю вечного Ничто, он научился делать правильный выбор.

Эдем вспоминал, как они с Инарой проникали вечером в приют, чтобы вытащить Ореста на стадион. А завтра Эдем хочет зайти туда с главного входа. Пусть это будет одним из пунктов последнего плана.

А пункт второй? Концерт «Времени нет». Не каждому выпадает счастье услышать на многотысячном стадионе свою песню — Эдем был уверен, что Крепкий не будет держать под сукном написанную два дня назад композицию — пусть даже при выходе на бес, но он обязательно представит ее публике.

Пункт третий? Так надо расставить точки в истории с Артуром. Эдем придёт в себя и прежде всего вызовет его на честный разговор. И, наконец, выяснит, зачем тому понадобилось притворяться другом.

Как прокрастинатор, которому тяжело взяться за главную задачу — и он берется за десяток неважных, Эдем откладывал ответ на вопрос: как он хочет организовать встречу с Инарой. Расскажет ли он ей, что жизнь, которую он рисовал себе в юности, так и не сложилась, оказалась пустой, что в ней было мало смысла? Расскажет ли об этих немыслимых трех днях, которые позволили ему оставить свой след в современности? Сознается ли, что долгие годы ловил ее отражение в окнах машин и догонял рыжих женщин, потому что надеялся, заглянув им в лицо, увидеть знакомое созвездие пробуждавшихся двадцатилетним веснушек и подолгу пытавшегося вернуться в сон?

Нельзя вернуть прошлое? Ну конечно можно.

Или все это погоня за миражом в пустыне? Разве можно восстановить как-то иначе, чем в памяти, их с Инарой путешествие по вечернему Подолом. Пусть это была и самая обычная прогулка. Со звоном наполненных светом трамваев, с причудливыми очертаниями лепнины на старинных домах, со вездесущим ароматом цветущих деревьев.

Следует ли посвящать последний день иллюзорному поиску потерянного времени?

Ну конечно, стоит.

Эдем как раз пытался вспомнить, как это — чувствовать в ладоши тепло рук Инары, и вдруг дверь в палату приоткрылась, воткнув треугольник света в тумбочку у кровати. Гул в батареях помешал Эдему услышать шаги, приближающиеся к палате. Президента застали врасплох.

Забыв о боли в ногах, Эдем инстинктивно шмыгнул в туалетную комнату, заметив в дверях силуэт в медицинском халате.

Удалось. Его не заметили.

Пытаясь не скрипнуть дверью, Эдем аккуратно закрыл ее, но оставил себе узкую щель для наблюдения.

Свет в палате зажегся только секунд через десять. Эдем слышал, как гость остановился у постели.

Молчание было таким длинным, что Эдем усомнился: может, пришел уже из комнаты? В конце концов визитер сделал еще несколько шагов и Эдем различил его широкие плечи и густую шапку волос.

— Кто ты? — спросил гость.

Эдем вздрогнул и отшатнулся от двери. Только справившись с дыханием, он сообразил: ну, конечно, гость говорил не с прятавшимся в туалете президентом, а с пациентом, лежавшим на кровати.

Когда Эдем снова приник глазом к щели, мужчина копался в кармане своего пиджака. На свет был явлен тонкий кошелек, а из него грохнула визитка. Зеленый камень сверкнул на пальце визитера, когда он клал карточку на тумбочку, и Эдему снова перехватило дыхание. Он узнал гостя.

Человек, в теле которого он был вчера. Виктор Шевченко. Уже не миллиардер, может быть, гений и отныне — стопроцентный филантроп. Что он знает?

Эдем дышал не чаще трех раз в минуту, надеясь уловить даже шепот, но Шевченко больше не произнес ни слова.

Он не знал, сколько времени прошло. В конце концов дверь отворилась, и в палату вошел еще кто-то.

— Он вчера дежурил и сегодня отсыпается, — Эдем узнал голос Затойчи. — Будет завтра после обеда.

Без сомнения, речь шла об Артуре.

Шевченко кивнул и быстро вышел. Щелкнул выключатель — это уже постарался Затойчи — и комнату снова заполонило урчание системы отопления.

А Эдем об этом не подумал. Да, люди, в телах которых он путешествовал, помнили то, чем они занимались в один прекрасный день в своей жизни. Вот Шевченко и проникся вопросом: что это за незнакомец, в палате которого он вчера почему-то был! И, как и положено действенным людям, решил это выяснить.

Выждав, пока глаза привыкнут к темноте, Эдем осторожно приоткрыл дверь туалета. Он снова был наедине с самим собой.

Эдем остановился на том месте, где несколько минут назад стоял Шевченко. Какие выводы сделал бизнесмен, глядя на это восковое, незнакомое лицо?

Эдем теперь не мог взглянуть в это лицо — ему оно было как раз до боли знакомо, но в то же время такое далекое… Поэтому он рассматривал руку, вытянутую вдоль края кровати, а когда дошел до кончиков пальцев, увидел еще кое-что.

Кошелек. Черная прямоугольная дыра, поглощавшая весь свет, падавший на нее.

Значит, вот-вот Шевченко или Затойчи могут вернуться за ним — и президент снова рискует себя проявить. Пора идти.

Эдем легонько постучал по спинке кровати, прощаясь до утра, тьма схватил с вешалки палку и выглянул в коридор.

Две медсестры болтали о чем-то своем у заваленного рекламными проспектами стола. Прислонившись к косяку, школьница со скоростью машинистки с тридцатилетним стажем строчила сообщение в своем телефоне. Парень в рубашке цвета хаки уныло ковылял по коридору; проходя мимо президента, он даже не обратил на него внимания. Можно было считать, что дорога свободна.

Эдем захлопнул за собой дверь и, опустив голову, двинулся в сторону лифта. Выпрямился он только выйдя из отделения. Если президента увидят в коридоре, уже не страшно. Никто не угадает, кого он решил удостоить визитом.

Где-то далеко гремела каталка. Нечеткие отрывки доносились с лестницы. Лифт гудел, когда же он остановился на этаже Эдема, оказалось, что кабинка пуста. От других пассажиров остался только стойкий запах котлет.

Эдем выбрал кнопку первого этажа. Лифт, который, похоже, был введен в эксплуатацию еще во времена Архимеда, поплелся вниз, дрожа, грохоча и угрожая сорваться в любой момент.

Только теперь Эдем обнаружил, что в спешке прихватил не ту палку. Президентский остался в палате, а в его руке был именно тот, со стеклянным набалдашником и розовой водой внутри, который во вторник подарил ему Артур.

Кнопки "стоп" в лифте не было. Следовательно, надо ехать к первому этажу, потом вернуться, прогуляться мимо палаты и, если в ней не горит свет, поменять палки. Во всяком случае, не следует оставлять доказательства того, что в гостях у Эдема побывал президент.

На зеленом табло высветилась двойка, и лифт остановился, готовясь подобрать особый экземпляр — человека, который ленится спуститься со второго этажа на первую лестницу.

Вошел пожилой мужчина в неуклюжем клоунском костюме. Из пакета в его руке торчал красный парик. На шее плохо смыты следы белого грима. Механически кивнув президенту, мужчина нажал кнопку первого и горевшего этажа и повернулся к Эдему спиной.

Лифт пополз дальше.

Эдем смотрел на замершие рядом ботинки из клеенки и вдруг понял: президент знает этого пассажира. Откуда он не мог вспомнить, но знает. Может, они виделись на одной из тысяч встреч, где Антоненко побывал за свою управленческую карьеру. А может быть, этот мужчина выступал на одной из сотен мероприятий, где Антоненко пришлось быть почетным гостем.

Когда лифт превратился из черепахи в улитку, Эдем решил не копаться в воспоминаниях президента — это уже перестало быть интересным делом. Но вот дверь хлопнула, клоун нетерпеливо вышел, и человек, который Эдем увидел за его спиной, словно разрядом пробежал по чужой памяти и выхватил щупом нужную картинку.

Перед Эдемом стоял Безликий, и он был напуган.

Но причиной страха было не то, что Безликий увидел президента. Его испугало другое: президент с клоуном ехали в одном лифте.

Муж прошел мимо Безликого, уделив ему такую же жалкую долю внимания, что и своему соседу по кабинке. Тот же провел грустного клоуна взглядом: действительно ли он к выходу отправился?

И Эдем теперь знал причину страха: Антоненко видел клоуна много раз — на чужом семейном фото.

Никакой угрозы покушения на президента не было. Безликий придумал ее, узнав, что Антоненко намерен приехать в больницу.

Не отводя взгляда от Безликого, Эдем нажал кнопку второй этажа: там должен лежать человек, к которому пытались не подпустить президента. В стремительно сужающуюся щель он увидел, как Безликий достал телефон.

Антоненко старался не думать об этой части своей жизни. Но теперь воспоминания, которые он отгонял годами, хлынули на Эдема так, словно прорвало дамбу.