Времени нет

4.19

Найти участок, удобный для ночного вторжения, оказалось легче, чем он думал. Обходя стадион вдоль забора из металлических прутьев, Эдем обратил внимание на раскидистое дерево. Одна его ветка нависала над мусорными контейнерами по ту сторону ограды. Эдем без спешки подошел к нему, словно собирался справить малую нужду, оказавшись в тени, огляделся. Стадион молчал, а прохожие были слишком далеко, чтобы заметить ночного нечему.

Эдем просунул палку под забор. Подтянуться, ухватившись за ветку, удалось не сразу. Нога беспокоила Эдема с самого утра, за несколько часов он привык к хромоте, но только здесь, впервые за весь день, почувствовал, что его изменяет чужое тело. Где-то под мышками треснула рубашка — не выдержала внезапного влечения хозяина к физическим упражнениям. В конце концов Эдем пролез по ветке и уже по ту сторону забора спустил ноги на крышку мусорного контейнера, судя по всему — пустому. Замер, прислушиваясь, не встревожил ли он охрану.

Стадион и улица были безмолвны.

Эдем прыгнул из контейнера — на здоровую ногу, подобрал палку и спрятался в тени, торопливо оценивая масштабы «Олимпийского».

Часы показывали двадцать третью сорок. На что он надеется, планируя за двадцать минут найти взрывное устройство на стадионе, рассчитанном на семьдесят тысяч человек?

Эдем уже жалел, что потратил драгоценные минуты на безнадежное дело, однако решил: поскольку он уже здесь, сделает, что сможет, а там — что угодно будет.

Стадион напоминал огромного кашалота, который мог легко проглотить тонущего. Пытаясь держаться тени, Эдем двинулся в его брюхо сам.

Выход на футбольное поле, которое еще два дня назад Эдем в лике музыканта Крепкого легко миновал в сопровождении директора стадиона, был закрыт. На всякий случай он проверил решетку, а потом решил подняться по лестнице — может, там найдется какой-нибудь лаз.

Стараясь не выставлять голову над перилами, Эдем поднялся по лестнице, повторяя маршрут обычных зрителей, но тут его снова ждало разочарование: железная решетка, закрывавшая доступ к залам и трибунам, казалось, была еще выше, чем на воротах, ведущих на стадион.

Эдем попытался сдвинуть раздвижные двери, на которых широкой кистью были выведены номера секторов. Тоже заперто.

Перелезть через решетку в полтора человеческих роста мог бы кто-то молодой, но никак не президент, едва выбравшийся на дерево. Эдем оглядывался, отыскивая решение, и вдруг вспомнил о мусорных контейнерах.

Он снова спустился по лестнице и бросился к контейнерам. Толкнул один из них. Без мусора внутри он был относительно лёгким.

Нежно, словно в его распоряжении было не каких-нибудь пятнадцать минут, а целая ночь, Эдем толкал контейнер к решетке, дергаясь на каждый громкий стук.

Выбраться на контейнер оказалось проще, чем на дерево. Оттуда Эдем перебрался на решетку. Выяснилось, это самая тяжелая часть вторжения: уже пожилому мужчине с травмированной ногой придется прыгать с двухметровой высоты. Что ж, рассудил Эдем, если даже сломаю ногу, то все равно буду мучиться не дольше пятнадцати минут.

Прыжок вызвал острую вспышку боли, но нога осталась цела. Эдем стиснул зубы, схватил палку и поковылял к выходу на стадион.

Крыша в форме баранки и звездный океан над ним. Огромного деревянного колеса, на котором они исполнили импровизированный концерт, уже не было, зато выросла сцена для выступления «Времени нет». Казалось, прошло не два дня, а несколько лет с тех пор, как Эдем в образе Олеся Крепкого зашел сюда в обществе двух ребят и самой прекрасной женщины в мире. Многие за всю жизнь не пережили того, что они пережили за тот короткий вечер.

Но сейчас у Эдема не было времени на ностальгию.

Будь я подрывником, куда бы заложил бомбу? — спрашивал он себя.

Вариантов было слишком много. Она может оказаться под любым сиденьем или под одной из опор крыши, которая после взрыва должна упасть на зрителей. Проверить это самостоятельно невозможно.

Или под вип-ложей. Без сомнения, президент должен наблюдать за концертом из вип-ложи. А значит именно под нее логично заложить бомбу. Президент опоздает или, в нарушение норм безопасности, сядет среди обычных зрителей и не пострадает. А СМИ потом представят это как покушение на главу государства.

Думай, велел себе Эдем, думай.

Операцией управляет Гарда. Он бы выбрал самый оптимальный сценарий. Неудачное покушение на президента, повлекшее смерть десятков людей, но не главы государства, тогда как сам глава подозрительно удачно оказался не на своем месте, — у этой картинки можно было сплотить конспирологов, но не избирателей.

Вероятно, Гарда решил, что лучший сценарий — максимально шокировать людей. Что тогда может быть?

Разрушение стадиона? Здесь уж наверняка понадобится знание основ архитектуры. Да и слишком опасно для президента, безразлично, в какой части стадиона это произойдет. Если будет разрушена вся конструкция, вип-ложа пострадает тоже.

Стена! — вдруг осенило Эдема. Сцена — идеальный вариант! Здесь не нужно специфических расчетов — сколько бы взрывчатки на ней не оказалось, погибшие однозначно будут. Конструкция стадиона от взрыва не пострадает, но количество жертв будет максимальным, учитывая плотность людей в фан-зоне. И произойдет это под десятками телекамер, в момент, когда внимание сотен тысяч зрителей будет приковано к артистам. Этот день навсегда будет вписан в историю страны черными чернилами.

А что президент? От первой волны паники его спасет вип-ложа. Достаточно будет не позволить охране себя вывести. А когда пыль уляжется, она спустится сюда и будет спасать пострадавших. Так страна получит своего героя.

Эдем ясно увидел президента Антоненко с носилками для раненых в руках, и внутри его все покрылось инеем.

Монтаж аппаратуры еще не завершился, но сама сцена уже была готова. Скелетовидный монстр с тремя огромными экранами вместо глаз ждал у края поля того момента, когда электричество заструит его жилами, прожекторы вспыхнут, поджаривая своим светом зрителей, а из пастей-колонок вырвется рев гитары.

Эдем переступил через хаотично разбросанные поблескивающие в лунном свете элементы конструкции и поднялся на сцену. Здесь завтра Олесь Мицный покажет, что его рано сбрасывать с музыкального Олимпа. И наверняка здесь прозвучит песня, созданная Эдемом. Его единственное музыкальное произведение.

На сцене четыре колонки. Если одно из них наполнить взрывчатым веществом, этого хватит. Эдем толкнул одну из них, а потом постучался по деревянному каркасу. Похоже, пустая. То же самое проделал и с другими. Пусто.

Если взрывчатка уже здесь, остается одно место — под сценой.

Нижний каркас был обит плотной желтой клеенкой. Эдем наклонился, чтобы приподнять ее, но обнаружил, что она крепко закреплена снизу. Сцену превратили в желтый короб, содержимое которого должно было оставаться скрытым от любознательных глаз.

Эдем обошел его по периметру, нажимая на натянутую клеенку палкой. Короб надежно держал оборону.

Правый край сцены оказался самым освещенным благодаря огням из возведенной рядом гостиницы. Отсюда и нужно заглядывать в внутренности короба. Но как?

Вдруг он вспомнил об обломке зеркала, который носил с собой весь день, и похлопал по карманам. Оказалось, заноза может понадобиться не только для связи с джином.

Эдем скинул куртку, чтобы не мешала движениям. Краем стекла осторожно, как хирург, рассек клеенку по вертикали. Потом сделал надрез внизу — вышел английский L — и приподнял уголок.

Но как бы он ни напрягал глаза, увидеть что-то под сценой было невозможно. Что ж, он попытается нащупать.

Эдем пролез в образовавшийся разрез и согнувшись двинулся вперед, размахивая перед собой палкой. Не прошел он и трех шагов, как палка застряла между стальными стойками, а сам Эдем больно ударился головой.

Оставив палку, он двинулся дальше, снова проклиная себя за то, что оставил мобильный телефон на крыше. Еще два шага — и болезненный удар в колено. Нет, надо как-то иначе…

Эдем вспомнил, что у него может быть и другой источник света, и вытащил перед собой обломок зеркала.

— Саатчи, — позвал. — Саатчи, явись, прошу тебя!

— Да я уже здесь, — послышался знакомый голос. — Услышал, что ты орудуешь обломком в не совсем понятных целях. Что здесь происходит?

Эдем глубоко вздохнул, прежде чем попросить.

— Я на «Олимпийском». Здесь под сценой может быть заложена взрывчатка. Я хочу ее найти. И мне нужен свет.

— Ого! Ну, с этим к Богу. Я только джин.

— Саатчи, у меня осталось несколько минут до полуночи. Помоги мне!

Джинн прочистил горло.

— Ну что ж. Не каждому приходится сказать такое . Fiat lux!

И свет полился из обломка, словно он превратился в окошко в параллельную реальность, и оттуда лупит прожектор. Луч ослепил Эдема, и тот должен был заслонить его ладонью. Когда же немного привык, направил обломок в пол и забрал ладонь.

Место под сценой было сплошным переплетением металлических труб, собранных в большие и малые треугольники. Казалось, ступишь не туда — и уже не выберешься отсюда никогда. А посреди этого лабиринта лежала боком большая колонка. Обычная колонка, идентична тем, которые Эдем двигал на сцене. Вот только здесь ей было совсем не место.

Следя за своей головой и конечностями, Эдем добрался до колонки, умудрившись дважды стукнуться коленом и трижды лбом. Каждый удар джин сопровождал издевательским «Ой». Если бы в зеркале можно было увидеть его отражение, он наверняка качал бы головой.

Колонка все же была несколько другой: ткань черная, а не серая, и довольно изношенная. Эдем постучал по стенке, и ему пришлось опереться на одну из труб, чтобы унять сердцебиение. Колонка не была пуста.

— Нашел то, что искал? — спросил джин. Свет с обломком стал более мягким.

— Похоже.

Эдем попытался сдвинуть колонку с места, но не смог даже наклонить — она была наполнена чем-то тяжелым.

— Это действительно взрывчатка? — раздался голос джина.

Эдем не знал. Он направил луч света на прямоугольный ящик и обследовал его, надеясь найти хоть какую-нибудь подсказку.

Обойдя предмет, нашел.

В углублении с ручкой, позволявшей нести колонку, торчал обклеенный лентой телефон. Не смартфон, а телефон с кнопками, архаизм начала двухтысячных. К нему была примотана батарея, провода от которой вели внутрь колонки.

Взрывное устройство срабатывало от телефонного звонка. Эдем был прав во всех своих предположениях. Президент Антоненко одобрил, а глава администрации Гарда велел организовать теракт, который должен сохранить им власть.

Девять минут. У Эдема оставалось девять минут, а потом он покинет тело Антоненко и перенесется в свое, покрытое простыней в больничной палате.

— Большой Скотт! — воскликнул Саатчи, и свет еще сильнее потускнел. — Похоже, кто решился поджарить нашего музыканта, с которым мы накануне провели такой замечательный день!

Джин по имени Саатчи точно знал больше, чем притворялся, но у Эдема не было времени извлекать из него подробности.

— Они собираются позвонить на телефон. Импульс идет от телефона к детонатору — и ба-бах, — Эдем говорил не с джином, ему нужно было объяснить все самому себе. — То есть все просто. Никакого выбора между красной и синей проволокой. Мне достаточно отсоединить телефон.

— Зачем? У вас в стране словно хватает саперов. Завтра придешь в себя и сразу сообщишь, что стадион заминирован. Они должны будут проверить.

Джин был прав. Президенту не следует прикасаться к телефону. Эдему стало спокойнее. Так он и поступит. Похоже, ему пора уходить, пока сознание Антоненко не вернулось в это тело.

— А кто его установил? — спросил Саатчи.

"Я не знаю его имени, он Безликий", — хотел сказать Эдем. В том, что именно Безликий курировал непосредственную установку взрывчатки, он не сомневался. Но приказал ему Гарда. Значит, ответом на этот вопрос будет эта фамилия.

Перед глазами предстала сауна, люди в плавках и охлажденный фреш. Гарда говорит о гипотетическом теракте. Второй участник встречи Хижняк дает понять, что ему не нравятся даже гипотетические разговоры о таком. А что делает президент?

Президент поддерживает эту идею.

Нет, не из-за Безликого на стадионе в центре Киева установили бомбу. И не по желанию главы администрации Гарды.

— Президент установил, — ответил Эдем. — Он не озвучил приказа, но он его отдал.

Зеркало и дальше лило мягкий свет, но Эдем многое отдал бы, чтобы сейчас этот куций обломок разросся до размера страницы из тетради, — чтобы он мог увидеть в нем джина, а не только слышать его голос. Голос единственного собеседника, с которым он мог откровенно поговорить.

— Совраю, если скажу, что такое не происходит повсюду. Все старо как мир. До полуночи — семь минут, поэтому это выражение как никогда актуально.

— Что же мне делать, Саатчи?

— Как что? Убирайся отсюда. Завтра с утра сообщишь о бомбе. Можешь даже обвинить президента — ты оставил здесь достаточно его отпечатков. А в свой последний день — живи и радуйся.

— Никто не снимает отпечатки пальцев у президентов.

— Какая разница? Совсем скоро он уже не будет президентом. Один утренний звонок в полицию — и занимайся своими делами. У тебя последний день или забыл? Ты успел все, чего хотел? Повидаться с Инарой уже не в чужом образе, а как Эдем, которого она знала много лет назад и которому покрывала ноги вчера в больнице. Навестить Зуба. Выяснить отношения со своим врачом или другом — я так и не разобрался. Прийти сюда, на стадион, где уже не будет взрывчатки, и услышать, как сотни тысяч впервые слышат написанную тобой песню.

— Звонок в полицию я могу предупредить первый теракт, но не второй, если президент и глава его администрации попытаются сделать такое на следующей неделе.

— Мне неприятно напоминать, но тебе ли не все равно, если тебя в этом мире уже не будет?

— Буду просто не в физическом смысле, — Эдем провел пальцем по зеркалу, словно пытаясь передать ему свое тепло. — Спасибо, Саатчи. Мы с тобой едва знакомы, и ты отнимешь мою душу, но такое ощущение, будто я в последние дни своей жизни вдруг нашел друга. Благодаря тебе я многое сделал, но сейчас сделаю самое главное. Единственная возможность остановить президента — устранить его.

Эдем положил обломок на пол, освободив обе руки.

— Постой, что ты хочешь сделать? — заорал джин, и в обломке вспыхнул огонь. — Взорвать президента?

— Здесь батарея. Даже никакого звонка на телефон не требуется. Достаточно запереть цепь и отправить электрический импульс в детонатор. На стадионе нет никого. Жертва будет только одна.

— С тех пор, как мы познакомились, ты только и делаешь, что приносишь себя в жертву. Я знал одного такого парня. И вот что скажу — не стоит превращать это в привычку.

— Ха-ха, смешно, — сказал Эдем.

Смешно ему не было, но весенний ветер поднял песчинки сомнения, стало легко и свободно, даже нога перестала болеть.

Он вынул телефон — хорошо, что проволока была достаточно длинной, — и начал разматывать ленту, чтобы открыть доступ к батарее. И легко поддавалась.

— Это не твое тело, ты не можешь им жертвовать! — кипел джин.

— Сомневаюсь, что такое ограничение есть в контракте, — Эдем посмотрел на часы. — У меня еще пять минут, и я могу делать все, что угодно. Прощай, Саатчи. А может, наоборот, здравствуй.

Лента упала на пол. Огонь в занозе зеркала исчез, сменившись миниатюрным изображением джина.

— Нет, — сказал Саатчи, — никаких прощаний.

И щелкнул пальцем.