В моменты глухого отчаяния, когда душу засыпало известью безнадежности, Эдем гасил его воспоминаниями о том зимнем дне, когда он впервые увидел виноград.
Они заблудились в одном из жилых кварталов, когда-то хаотически возведенных людьми, которые пренебрегали элементарными законами архитектуры и передали эту привычку пренебрегать вместе со своими лачугами по наследству трем следующим поколениям. Мама вела девятилетнего Эдема за руку, высматривая среди гирлянд из выцветших табличек нужную ей вывеску, когда мальчик потянул ее за руку и спросил: "Что это?"
В засиженной мухами и защупанной пальцами витрине закрытого магазинчика привлекал взгляд кусок фанеры, на котором умелый художник изобразил поднос с тремя красными яблоками и гроздью черного винограда. Яблоки для Эдема были обычным фруктом, а вот виноград оставался загадкой. Ему казалось, что гроздья из круглых камней, которые стучатся между собой, создана для детской забавы.
Однажды, когда его детдомовская группа уехала на экскурсию, а Эдема, который пожаловался на вымышленное недомогание, оставили в комнате, начался ливень. Эдем сидел у широкого окна, считая промежутки между молниями и громами и воспитывая смелость. Ушел град. Слушая, как льдинки бьются о подоконник, Эдем решил, что именно так звучит кисть винограда, если потрясить его у уха. Теперь у него возникло подозрение, что кто-то предпочитает есть эти градинки.
— Когда-то здесь был овощной магазин, — мама показала на вывеску с названием. — Ты хотел туда зайти?
Эдем покачал головой, не в силах оторвать взгляд от винограда.
— Ты любишь виноград? — спросила мама.
— Я не знаю, — ответил Эдем.
Наконец-то мама все поняла, и ее рука крепче сжала детскую ладонь.
— Ты никогда не ел винограда, — с ужасом сказала она самой себе и немного ускорила походку.
Эдем не понимал причины маминой суетливости. Нужное ей ателье оказалось за углом. Мама вышла от портного почти сразу, без свертка в руке, они быстро прошли скользкой мостовой мимо серых стен и вскочили в автобус. Эдем примостился у окна.
Вышли они у площади, где люди в одинаковой синей форме возводили из арматуры огромное конусообразное сооружение. Мама снова взяла Эдема за руку. На этот раз они двинулись по очищенному от снега тротуару вдоль магазинов. Эдем прищурился от необычно яркого света, лившегося из высоких фонарей, праздничных витрин, трамваев, отражалось от рельсов, брусчатки и чугунных урн. Даже церковные купола за домами сияли голубизной.
Когда они дошли до рынка, Эдема словно морской волной накрыл аромат апельсинов и человеческий говор. Испуганный, он крепче сжал мамину руку.
На рынке материнское увлечение куда-то исчезло — теперь они без спешки расхаживали между рядами. Рядом проплывали деревянные ящики с яблоками и мандаринами, свисали с натянутых нитей кисти бананов, высились правильные пирамиды хурмы. Эдем до сих пор не догадывался, что они ищут. Вдруг мама остановилась — и перед его глазами появилась картонная коробка, из которой чернели аккуратно выложенные на белую бумагу гроздья винограда. Отполированные черные камни светились изнутри, словно их высекли из мрамора, вставив в сердце лучик, украденный у солнца. Человек, которому придет в голову разделить это произведение искусства на отдельные виноградинки, несомненно, бездушный.
Эдем поднял глаза на маму и, увидев ее испуганное лицо, тоже испугался: такой он видел ее только раз — когда умудрился упасть с лошадки на карусели. Мама смотрела куда-то поверх человеческих голов. Эдем пытался понять, что могло ее напугать, но он не был супергероем с рентгеновским зрением.
— Солнышко, нам надо идти, — сказала мама и снова ускорила шаг.
Виноград оставался в коробке, но Эдем отказался бы от всех ягод мира, лишь бы не видеть ужасных глаз матери. Он дрожал рядом, стараясь идти даже быстрее, чем она.
— Оксана, — вдруг заскрипел женский голос, и пожилая дама с отвисшими мочками ушей и слишком яркой помадой преградила им путь.
Если бы Эдем не испугался, то наверняка заныл бы от боли — так сильно мама сжала ему руку.
— Оксана, как я рада вас видеть! А это Дима? Подожди, я Жужу позову, он выбирает соление, — выжгла дама за пол секунды.
Мама сбросила ледяные окошки.
— Вы ошиблись, — сухо ответила она и, обогнув даму, уверенно двинулась к выходу.
Эдем не оглядывался. Ему казалось: стоит им с этой дамой встретиться глазами, как она произнесет красными губами какое-нибудь проклятие — и Эдем застынет, точно, как отполированный виноград в этой коробке.
Они вернулись домой, и мама откупорила вино, купленное по праздникам. В шаге от своей комнаты Эдем услышал, как зажужжал телефон. Эдем затаил дыхание, надеясь услышать разговор, но мама почти шептала в трубку.
Эдем бросил шапку на стул и принялся стягивать свитера. Но страшная женщина с отвисшими мочками до сих пор не выходила из головы. Но не только страх не давал покоя Эдему. Где-то на окраинах сознания, в маленьком ящике в углу чердака, давно скрывалось чувство какой-то тайны. Она созревала, как зеленый помидор. Сегодня на рынке этот ящик открылся — тот помидор уже надел красную рубашку.
Эдем включил свет — так ему лучше думалось — и бросился на постелку.
Он выстраивал логическую цепочку. Мамин взгляд поверх фруктов, ее внезапное решение уходить, дама между рядами, красная помада, Дима и Жужа, мамины слова, что дама ошиблась.
Но действительно ли дама ошиблась — она правильно назвала маму по имени?
Холодная догадка щупальцем схватила Эдема за затылок и поползла, разрастаясь, вниз, по спине.
Мама соврала. Они с дамой были знакомы.
Но разве мама способна врать?
Эдем вспомнил, когда впервые увидел их с папой в детском доме, — они сидели, держась за руки, на диване у кабинета директора, а Эдем, тайком гуляя запрещенным для прогулок крылом, невероятным усилием воли преодолел робость и пробежал перед ними. Одного взгляда на этих людей хватило, чтобы понять, что они не знают зла. Они живут в мире, где ужин всегда горячий и с мясом, на простынях нет желтых пятен и люди никогда не лгут друг другу. Быть честным — это то, чему потом будет учить отца Эдема: быть честным перед другими, но прежде всего — перед собой.
Почему же мама сегодня соврала? Каждый новый вопрос был страшнее предыдущего.
Кто такой Дима? Может, родители скрывают от Эдема еще одного сына? А может, Эдем — не первый усыновленный ими ребенок? И что тогда произошло с предыдущей?
Эдем догадывался, где сможет найти ответ — в комнате родителей.
Там, на шкафу, за кипами книг по медицине, пряталась коробка из серого картона. Однажды у Эдема пошла кровь из носа. Прижав ладонь к лицу, он ворвался в родительскую спальню и застал маму на кровати с коробкой на коленях. Картонная крышка захлопнулась сразу же, но мама занялась Эдемом, лишь вернув свои секреты на шкаф.
Эдем соврал бы, если бы сказал, что ему никогда не хотелось в ту коробку заглянуть. Но теперь все было иначе: если на одной чаше весов лежала порядочность, то на другой страх.
Папа разговаривал с Эдемом о страхе. Первый день обучения на новом месте. Эдем врос в землю, наблюдая за скорым потоком сверстников в чистых и новых школьных формах, в таких же, в которой впервые был он сам. Эдем отказался от предложения родителей провести его в класс, опасаясь походить на маменькиного сыночка, а теперь понял, что влиться в этот поток совершенно невозможно.
— Бояться — не стыд, — папа возник рядом с родным островком, — часто или редко, но каждый испытывает страх. Но никогда не позволяй страху увлечь себя.
И теперь Эдем решил: единственная возможность не позволить страхову увлечь себя — найти ответы на свои вопросы, потому что женщина с алыми губами будет приходить к Эдему в сон и будет шипеть, шипеть, шипит проклятие, пока однажды, проснувшись, он не почувствует, что не может шевельнуть ни руками, ни ногами, и поймет, что обречен остаток жизни прожить в своей постели.
Эдем приоткрыл дверь. На кухне стучал нож — мама нарезала салат. Отец должен был вернуться к ужину. Надо решаться — ведь этой ночью дама нашепчет ему свои ответы на все его вопросы.
В письменном столе лежал светодиодный фонарик, батарейки еще работали. На цыпочках Эдем пробрался в комнату родителей и плотно прикрыл за собой дверь. Из окон многоэтажки напротив лился желтый свет, и Эдем спрятал фонарик в карман.
Он залез на единственный в комнате стул, но не достал даже книги, а коробка была за ними. На кухне включили воду. Тем лучше.
Эдем аккуратно снял с прикроватной тумбочки настольную лампу и подкатил ее к шкафу. К счастью, верх тумбы был довольно широким, так что стул мог стать на нее всеми четырьмя ножками. С грацией эквилибриста Эдем залез на тумбочку, а затем на стул.
Коробка успела покрыться пылью.
Эдем не решился спустить ее всю вниз. Сдвинул в сторону крышку и нащупал то, что там было.
Гладкие, немного клейкие картонки. Коснувшись фотографий пучками, Эдем понял, что именно их он и ожидал здесь найти.
В какой-то момент стул чуть не съехал с тумбы, и Эдем облокотился грудью на шкаф. Переведя дыхание, вытащил из кармана фонарик. Другой рукой поднял верхнюю фотографию.
Большими, как мир, глазами на Эдема смотрел новорожденный младенец.
На кухне звенела посуда.
Эдем немного наклонил фотографию, чтобы не отблескивала. Сомнений не было — это младенец и есть Дима. Он же и на следующей фотографии. И еще на одном и еще.
Мама позаботилась о хронологии — Дима становился все взрослее. Менялось его лицо: он походил то на папу, то на маму, то опять на папу, а в конце чем-то напоминал… Эдема.
Нижняя фотография в кипе стала ответом на все вопросы. Счастливый Дима в глуповатой шапочке, опершись о подушку на больничной койке, держит перед лицом самолетик с четырьмя большими пропеллерами — такой же белый, как и все вокруг.
На кухне стало тихо, и Эдем решил больше не испытывать судьбу. Фотографии снова легли в горизонтальное положение, крышка опустилась на стенки коробки, только сотертой пыли нельзя было восстановить, как нельзя восстановить незнание, но тут уже ничего не поделаешь. Стол, тумбочка и настольная лампа вернулись на место, а Эдем — в свою комнату.
Небо за окном хрустело снежными облаками. Дама с отвисшими мочками не ошиблась — она действительно знала маму. Не знала она только того, что Эдем — не Дима, а Дима уже нет.
Чудовище, давно не всплывавшее на поверхность, выползло из глубины, вцепилось в Эдема и потянуло его в мрак.
«Ты не Эдем, — говорило оно, не разжимая челюстей, — ты только замена умершему ребенку. Вы и внешне похожи. Они смотрят на тебя, а видят Диму. Ты никто».
Эдем закрыл уши ладонями, надеясь, что стук крови заглушит эту жестокую правду. Злой шепот не стихал. Эдем не знает, сколько просидел, прижавшись к теплой батарее, время уже не имело значения. Зашла мама Димы, включила свет, потрогала лоб Эдема. Он послушался ее и вышел в столовую. Точнее, вышел не он — только оболочка знакомого ей мальчика, а сам носитель этой оболочки остался в темноте у батареи.
Папа Дмитрика уже сидел за столом, подкладывая к говяжьим котлетам на своей тарелке горячий, как жар, картошку. Было необычно, что он не переоделся в клетчатую домашнюю рубашку, а остался в белой рабочей. Ел он так поспешно, будто под подъездом его ждало такси.
Эдем ужинал, не поднимая головы. Картофель был невкусный, котлеты тоже, к салату он даже не прикасался, потому что тот и не входил в обязательную часть рациона. Доев, заметил, что тарелки взрослых убраны, а сами они просматриваются.
Неужели знают о его открытии?
— А теперь десерт.
Эдем отдал пустую тарелку и придвинул к себе кружку, из которой уходила пара.
Ему не хотелось сладкого, но ему пришлось остаться на десерт, чтобы не вызывать подозрения.
В комнате стало необычно тихо, умолк соседский телевизор, перестал скрипеть пол, даже холодильник, казалось, уже не гонял фреон по трубкам и прислушивался.
Перед Эдемом стояла тарелка с виноградом. Таким же, как в картонной коробке на рынке, только с этого скатывались большие капли воды. Казалось, эти виноградинки выточены из льда, завернутые в тоненькую кожуру, и солнце внутри каждой из них только светит, но не греет.
— Попробуй, это вкусно.
Эдем смахнул застывшую каплю. Виноградина была упругой, но не ледяной. Он потянул одну — и вот ягода у него в руке. Идеально гладкая.
Эдем положил ее в рот, перекатил языком, стиснул зубами — и рот наполнился вкусом весеннего утра.
— Ну как? — спросил папа.
Он сидел, положив руки на стол, и следил за реакцией Эдема. Мама тоже забыла о своей чашке чая. Вот зачем она звонила отцу, вот о чем она шепотом его просила.
Вторая виноградина во рту. Солнце лопнуло между зубами, рассыпавшись на тысячи маленьких солнц, которые согрели Эдема и рассеяли мрак — прежде чем тот успел материализоваться и осесть смолой. Глядя на лицо напротив, Эдем вдруг поверил, что его страхи были напрасны, а выводы неправильны. Дима оставался Дима, а Эдем был Эдемом — вторым сыном, а не копией первого. И любовь ко второму не была суррогатом любви к первому.
Действительно, восемь лет он жил без них, но сейчас, сидя за этим домашним столом, в теплой комнате, до сих пор пахнущей котлетами, Эдем нашел их общую правду: они чувствовали себя его родителями, они хотели дать ему счастье, — и не было в его сейчас никого ближе, чем этот мужчина и эта женщина. Однажды, в неприветливом коридоре с зелеными облупленными стенами, они остановили свой выбор на Эдеме, они решили его забрать и полюбить, именно для него договорились и купили первый в его жизни виноград. Что ж, Эдем будет достоин их любви: он будет стараться за двоих, чтобы никогда у родителей даже мысли не возникло, что Дима мог бы достичь большего.
Эдем хотел ответить на вопрос отца, но не смог произнести ни слова.