Времени нет

3.14

Огромные голубые глаза в желтой оправе очков, сидевших на несуществующем носу, возникли как ниоткуда. «Шевроле» повернул направо — и сразу наткнулся на каменный забор и тяжелые ворота с изогнутыми стальными драконами, напоминавшими морских коньков. День и ночь глаза из выцветшего, забытого владельцами рекламного щита следили за жизнью по ту сторону забора, и было у них столько же огня, сколько и в приваренных кузнецом драконах.

Ворота щелкнули и начали медленно открываться.

Вдали разминался оркестр. Его разноголосые звуки ворвались в салон машины точно в тот момент, когда она пересекла оставленную воротами бороздку — некую пограничную полосу, которая давала понять: дальше — частная собственность. Эдем подумал: шагни наружу, выйди за эту бороздку — и музыка исчезнет. Асфальт под колесами словно отлит из целого куска стекла, и оставь на нем хоть трещинку или зазубрину — сразу же поменяют всю дорогу.

«Шевроле» подъехал к двухэтажному дворцу со стрелчатыми арками, шпилями на кирпичных башнях, один из которых венчал флюгер в виде ведьмы на метле, и свисающими перед входом горгулиями со сложенными крыльями. Рядом возвышался дуб такого размера, что заслонял от заходящего солнца всю площадку перед домом. Как когда-то города возводили именно на берегах рек, так и здешний хозяин решил построить свое имение не просто где-то, а у подножия трехсотлетнего великана. У машины вырос вратарь в синих спортивных перчатках, открыл дверцу Эдема и остался ждать случая, если машину надо припарковать. Но тот не торопился выходить — он смотрел на Иванку и собирался с мыслями.

Она опустила окно и, безразличная к дворцу, разглядывала дуб.

— Как он одинок, — грустно заметила.

— Такова его плата, — ответил Эдем.

Иванка вернулась к нему. Увидев ее сжатые губы, вратарь понял свою ошибку, мягко прикрыл дверцу, отошел на несколько шагов и принялся дергать какую-нибудь ниточку на своей перчатке.

— Я могу напоследок помочь вам собрать инвесторов, — она ударила кулачком по ладони.

— Я справлюсь, дорогая, — заверил он. На прощание мужчина может позволить себе нежность.

— Осталась самая сложная часть.

— И с этим я тоже справлюсь.

Они молчали, как молчат близкие люди, которые видятся, может, в последний раз.

— Не звоните мне, — Иванке было непросто это произнести. — Не хочу, как в детстве, годами ждать звонка.

Эдем кивнул, хоть и не сразу. Иванка сняла с шеи кулон в виде серебряной монеты, на аверсе которой распластал крылья феникс, и уложила ему в ладонь.

— Тогда звони мне ты, — Эдем обвел указательным пальцем контур птицы. — Хотя бы раз в год. В этот день. В первый день твоей новой жизни.

— Обещаю.

На прощание она обняла его, ткнулась носом в шею, и его память впитала запах ее волос.

Эдем вышел из машины, захлопнул дверцу и остановился, ожидая, пока машина скроется за холмом. Сжал кулон. Тот был теплый, и это было тепло Иванки.

— Неразменна, — сказал Эдем вратарю. Тот с пониманием кивнул, но не торопился вести гостя в дом. И только после того, как Эдем надел кулон на шею, вратарь решил, что пора распахнуть перед ним дверь в имение.

Они миновали огромный зал с двутонной люстрой, горевшей тысячей огней, и по лестнице с перилами белого мрамора, прошли по коридору, обставленному рыцарями в доспехах и украшенным образцами огнестрельного оружия и картинами мастеров девятнадцатого века, и, к удивлению Эдема,

Там он и понял, что собравшись на аукцион, попал на прощальную вечеринку.

Около сотни гостей, в пиджаках, рубашках, футболках и вышиванках, в коктейльных платьях, брючных костюмах, в обжатых юбках выхватывали у официантов бокалы с шампанским и стаканы с бурбоном, сыпали комплиментами в кругу давних друзей, за хронометрами, орудовали вилками у столов с закусками, следили за огромным экраном, на котором беззвучно транслировали клипы, разгадывали мозаику на дне бассейна, слушали сольную партию саксофониста, давали указания по телефону, высматривали в толпе знакомых и сами знакомились с гостями. газет и сплетен.

— Друг мой, поздравляю, — хозяин дома Сергей Хижняк в хорошо скроенном черном костюме и красной бабочке раскинул руки, как рыбак, хвастая уловом, и загреб почетного гостя в свои сети. Эдем вдохнул запахи мужского одеколона, лосьона после бритья и алкоголя, поздно похватившись, что они перебили аромат, который он нес весь долгий путь через дом. — Как жена? Нашла рецепт той форели на углях, что мы пробовали в Ницце? Как старший? Рука зажила?

Вдоволь потрепав Эдема по спине, Хижняк отстранился на расстояние вытянутых рук, которыми он крепко держал своего гостя за плечи.

— Открой мне тайну: как зарабатывать миллионы и при этом не иметь ни одного седого волоса? — Хищняк провел рукой по своему хохолку, на котором, впрочем, тоже не было серебристых нитей.

— В обмен на признание, как терять миллионы и при этом не потерять жизнелюбие, — парировал Эдем.

— Ну, это просто. Женщины, — хищник махнул рукой куда-то в толпу.

— Если бы мне сказали, что у вас вечеринка, а не аукцион, пришел бы не с пустыми руками, — упрекнул Эдем.

— Ты пришел с чековой книгой, этого предостаточно, — расхохотался Хижняк.

Эдем изобразил очередную ухмылку.

— Пришел, хоть и не понимаю, почему вы продаете такой лакомый кусок.

— С «Тремя китами» разберемся чуть позже, — убежал ответ Хижняк. — Пока попробуй дикого кабана. Сам подстрелил.

Он кивнул в сторону столов с закусками и покинул Эдема так же непринужденно, как появился.

Уберечь освежающие таблетки от Затойчи было правильным решением, мысленно похвалил себя Эдем. Только пьяным и можно воспринимать эту толпу. Несколько человек кивнули ему, он махнул им в ответ и двинулся было к музыкантам, но путь ему неожиданно преградила хищница в платье, которое едва охватывало ее упругие формы, и протянула стакан с бурбоном.

— Говорят, нужно иметь не меньше десяти миллионов на счету, чтобы быть приглашенным сюда, и не менее сотни, чтобы хозяин лично поздоровался, — пробормотала она.

— Не знаю, я просто водитель, — ответил Эдем. — Спасибо за виски.

Он обогнул хищную леди и двинулся в сторону оркестра. Саксофонист закончил свою партию, и немногочисленные зрители перед сценой сдержанно ему аплодировали. Пока маэстро вытирал пот со лба, ударник покрутил в руке палочку и дал старт новой композиции.

Худой человек за шестьдесят в твидовом пиджаке с заплатками на локтях стоял в одиночестве напротив музыкантов и качал головой в такт. Он поднес к губам стакан и, обнаружив там только лед, оглянулся в поисках официанта. Эдем протянул ему свой бурбон.

Перед ним стоял главный редактор и владелец «Украинского времени» — самого популярного Интернет-портала страны. Эдем встречался с ним всего пару часов назад и ничуть не удивился, увидев его здесь. Редактор забрал предложенный стакан, а осторожно поставил на траву.

— Он думает, что эпоха джаза до сих пор продолжается, — последнее слово редактор не договорил, а пробил. Сделав обильный глоток, продолжил: — Он думает, что она не закончилась с первыми российскими военными в Крыму. Да, мы жили в ту эпоху, наращивали капиталы и переводили их в оффшоры, флиртовали со всеми соседями одновременно, не заботились о собственной безопасности, говорили о борьбе с коррупцией в шутку. И теперь мы платим за свое доверие и беспечность.

— Некоторые умудряются бежать, не оплатив счетов, — заметил Эдем. — Я понимаю, мы с вами сейчас на прощальной вечеринке?

— Хижняк узнал что-то, чего не знаем мы, и намазал пятки. Мир несправедлив, правда? — пожилой редактор махнул стаканом и несколько драгоценных капель брызнули на траву. Почему-то из-за своей неловкости он стал Эдему еще более симпатичным.

Из дома вышла новая часть гостей. Будто их всех собрали на ярмарке тщеславия и скопом привезли сюда на автобусе.

— Знаете, был период, когда я переставал читать ваш вестник, — Эдем говорил о собственном опыте, не обращаясь к прошлому Виктору Шевченко. — Трудно изо дня в день заглядывать в планшетку с диагнозом стране и не видеть прогресса. Так можно и руки опустить. Но я могу отложить чтение, когда захочу. Не представляю, как вам приходится.

Редактор усмехнулся. Глубокие морщинки расползлись от его, казалось, всезнающих глаз.

— Да, пациент остается в постели. Иногда выходит из комы, иногда ест из ложечки и иногда даже не опорожняется под себя. Как это понимать, что при моей жизни из больницы его не выпишут? Не так уж сложно. Я научился с этим справляться. Мое дело — поставить диагноз обществу, политикам и вам — бизнесменам. Я выписываю рецепт, а придерживаться его уже ваше дело.

Редактор пришелся в стакан. Его бурлак дернулся.

— А вы не думали, что вместо реформаторов вы плодите разочарованных людей? О чем они читают у вас, столкнувшись с трудностями в своем деле? Что из года в год система не меняется. Тогда и они перестают пробовать изменить хоть что-нибудь. Может, иногда, для разнообразия, нужно указать, что стакан наполовину полон?

— Как же назвать ее полной, если в ней — на дне? — хрипло засмеялся редактор и продемонстрировал свой стакан. — Мы живем в обществе, проклятом унынием в хоть что-то хорошее. Стоит мне написать о вас в положительном смысле и не промаркировать это рекламой, как сразу же мои, да и ваши коллеги заявят: независимому «Украинскому времени» пришел конец, он продался бизнесмену Шевченко. Общество убеждено: какое бы добро вы ни сделали, каким бы достойным человеком ни были, писать о вас стоит только тогда, когда вы ступите на кривую тропу.

— Гивняная позиция, — заметил Эдем.

— Какая есть. Ну что ж, я пойду за следующей порцией, — редактор выплюнул в стакан кубик льда. — Саксофонист начал повторяться.

— Вы не забыли о моей просьбе?

Редактор нахмурился, стараясь что-то вспомнить, потом тряхнул головой, прогоняя подальше не пойманную мысль.

— О компании "Фарм-Фьюче", — напомнил Эдем.

Но в этот момент его собеседника отвлекла хищница с формами: она резко прервала свою беседу с новолунием богемного вида, метнулась в другую часть сада и по дороге легонько зацепила локоть редактора. Тот провел ее взглядом двадцатилетнего мальчишки и улыбнулся, заметив, что Эдем поймал его на этом.

— Будь я ее возраста, начинал бы карьеру в глянцевом журнале. Фотографировал бы красивых полуобнаженных женщин и задавал бы им откровенные вопросы. Но когда я пришел в журналистику, красивых женщин не фотографировали полуобнаженными, а за откровенность можно было получить на орехи. Поэтому вместо красоты в моей жизни теперь компании и политики, политики и компании — он поставил на газон второй пустой стакан. — Хорошего вам вечера.

Тени удлинялись, толпа шумела все громче, оркестр играл все тревожнее. Эдем набрал номер Артура и снова попал на автоответчик. Вскоре оркестр умолк, и на сцене появился известный комик. Он ходил налево-вправо, как заведенный, и раздавал шутки, как подарки, но после первых же редких аплодисментов вместо смеха потерял свое рвение и стал похож на замученного жаждой коня. Затем вспыхнули огни над второй сценой, где оказалось ледовое поле, и фигуристки в голубых топах и белых юбках засияли коньками и выбеленными зубками. Их сменила скрипачка, одежды на которой было столько, что и смычка не замотаешь. Она играла, скользя от середины поля к краю, и грациозно приседала после каждого этюда. Потом снова настал черед оркестра.

Толпа затянула Эдема, как болото засасывает ступавшего не туда скитальца. С ним торговались и флиртовали, его представляли влиятельным гостям и тем, кто безумно стремился к тому влиянию, у него просили совета, чтобы пропустить ее мимо ушей, советовали ему сами и порой замирали, словно надеясь уловить в окружающем шуме единственную истину.

Время от времени Эдем интересовался у гостя, который мог бы знать ответ, слышал ли он хоть что-нибудь о «Фарм-Фьюче», но об этой фирме, похоже, действительно не знали, а некоторые из собеседников наоборот — сразу же проявляли нездоровую заинтересованность. В конце концов, Эдема втянули в компанию, где тон задавала та хищница, которая угостила его бурбоном. Она бросала колючие шутки и насмешливые взгляды и регулярно менялась позицией с соседом, все время приближаясь к Эдему. Но как только она получила возможность непринужденно схватить его за запястье, как молодой человек в белом сюртуке и начищенных до блеска ботинках сообщил Эдему вполголоса, что его ждет хозяин дома.

— Пора запускать двигателя, — объяснил Эдем хищнице и двинулся за проводником.

В доме было пусто. Нет, все вещи были на местах, и ни одной пылинки на них не было, и хрустящая скатерть покрывала обеденный стол, и даже крышка рояля была откинута, но все вокруг заполняла вязкая пустота, и ее не удавалось избавиться даже от ожидания каждый шаг.

— Простите, небольшая накладка, — сказал проводник, опрокинувшись несколькими словами с дежурившим возле кабинета коллегой.

Но Эдему не пришлось ждать. Дверь открылась, стукнув фарфоровой ручкой по массивному деревянному шкафу за ними, и из кабинета вылетел мужчина в черных брюках и серой рубашке.

Когда Эдем вошел в кабинет, хозяин дома наливал себе коньяк из квадратной бутылки. Лицо Сергея Хижняка было краснее, чем у прихожанки, которая обнаружила, что прослушала проповедь в расстегнутой сзади юбке. Но это был не стыд — это был гнев. Эдем вспомнил, где он видел мужчину, который с такой спешкой вышел отсюда. Это был Безликий, который вчера обещал музыканту Міцному лакомый пост в обмен на поддержку действующего президента.

Следовательно, Хижняк не ладит с главой государства. Но зачем выезжать из страны через скоро изменящегося президента?

Эдем молча подошел к бару и налил себе сока — так он мог избежать бокала с коньяком, который наверняка предложит Хижняк. Но пить сок он не стал. Зато устроился в кресло.

Хищняк опустился рядом. Некоторое время тишину нарушало только звон льдинок в его янтарном бокале.

— Борец должен подъехать с минуты на минуту, — прервал он молчание, когда его лицо приобрело естественный цвет. Он достал из ящика сигару, предложил Эдему и, получив отказ, принялся обрезать его для себя.

— Вы не будете продавать ему «Трех китов», — сказал Эдем.

Их разговор напоминал беседу двух отдувших свое дедушек и на входе в табачный магазин, сидя в тени чердака, провожают взглядами курильщиков и обмениваются между собой замечаниями в их адрес. "Уже вторая женщина", — говорит один, выражая тем самым отношение к распущенности, которой на свете становится все больше. «И пусть», — парирует через пять минут второй, становясь на сторону прогресса.

Так и Эдем мог бы сказать сейчас своему собеседнику, что Борцу не стоит участвовать в аукционе. Сегодня тот появился в новостях, на него нацелилась Антикоррупционная прокуратура, и любое соглашение с ним теперь очень рискованно, особенно если хочешь заключить его быстро. Ведь внимание, прикованное к Борцу, автоматически распространится и на человека, продающего ему имущество. Но Эдем сказал только: «Вы не будете продавать ему «Трех китов»» — и этого было достаточно. Хищник все понял и позвал помощника.

— Когда Владимир Иванович появится, развлечь его, познакомься со скрипачкой, — сказал ему хозяин, и тот схватил все на лету. — А где остальные?

— Они не приедут, — тихо ответил Эдем вместо помощника.

А вот это хищнику было еще не понятно. Он летел с горы по лыже, проложенной Эдемом, и еще не знал, что кончается она пропастью. Поэтому снова спросил помощника:

— Ты предупредил Дымчука?

Валерий Дымчук был вторым из вероятных покупателей. Его фотографию сегодня днем Иванка прижала оловянным солдатиком. «Что может заинтересовать Дымчука больше, чем приобретение «Трех китов»»? — спросил тогда Эдем. Они быстро поняли — их бизнесы не причастны, так что предложить Димчуку нечего. Они сушили мозги в поисках вариантов, пока Иванка не обнаружила, что Дымчук наращивает свое медиа влияние и давно мечтает купить «Украинское время». А владелец издания и вместе с тем его редактор уже пятнадцать лет отвергает любые предложения по продаже.

И тогда Эдем озарился: редактор — это подсказка сверху, нужный пазл в его грандиозном плане. Магнат съездил в редакцию и сделал владельцу издания предложение, которое сбило с ног. Редактор получил возможность открыть новое, независимое медиа, которое не будет нуждаться в деньгах, что позволит в частности привлечь лучшие пера страны и забрать туда скелет «Украинского времени». Взамен он соглашался продать старое издание Дымчуку.

Не слезая с коня, Эдем встретился с Димчуком и предложил соглашение: ему продают «Украинское время», а он отказывается от претензий на «Трех китов». Присутствовавший тут же редактор подтвердил свое согласие, и Димчук пожал им руки, еще не подозревая, что получит конфету без начинки.

— Ты предупредил Дымчука? — спросил Хижняк, и помощник ответил утвердительно.

— Дымчук не придет, — сказал Эдем.

Хищняк отмахнулся от его слов, но помощник снова кивнул.

— А Жебровский? — хозяин начал нервничать.

Вячеслав Жебровский был третьим покупателем, который мог позволить себе поторговаться за «Трех китов». И его фото тоже лежало сегодня на столе перед Эдемом. «Что мы можем предложить Жебровскому?» — спросил Эдем. Выяснилось, что предложить ему тоже нечего. Тогда Эдем сформулировал вопрос по-другому: «Что может понадобиться Жебровскому, но он об этом еще не знает?»

Жебровский был латифундистом и вряд ли мог чего-то нуждаться. Его компании выращивали зерно и птицу. Зерно хранилось в собственных элеваторах, птицу кормили с комбикормового завода, и для переработки отходов тоже создали отдельное предприятие.

Продавали птицу в разбросанной по стране сети собственных магазинов. Однако была в этом бастионе одна дыра — экспорт.

Эдем пригласил владельца порта, на котором Жебровский отгружал продукцию для переговоров о его продаже. А заодно — забросил крупным судовладельцам удочку по поводу выгодной долгосрочной аренды судов. Конечно, об этом сразу узнал Жебровский и распознал в этом прямую угрозу для своего бизнеса. Можно было представить, какие ставки на экспорт установит человек, контролирующий и порт, и суда.

Потому Вячеслав Жебровский сам попросил объяснений у Виктора Шевченко. И тот дал понять: он не посягает на чужой бизнес в обмен на отказ Жебровского от участия в аукционе.

Поэтому Эдем снова ответил на вопрос Хижняка вместо его помощника:

— Жебровский тоже не придет.

Эдем выиграл это сражение, не потеряв ни копейки. Он выстрелил из трех ружей и трижды попал.

Помощник кивнул в подтверждение слов Эдема. Хижняк схватил подопечного за шиворот, будто таким образом мог получить положительный ответ. Тот беспомощно свесил руки, как бездушная кукла.

— Я ваш единственный покупатель, — сказал Эдем без всякой эмоции в голосе, когда помощник убрался прочь, подальше от хозяйского гнева.

Хищник упал в кресло. До него начало доходить. Он не поднимал глаз на Эдема, боясь прочесть там убийственный приговор.

— Готов оформить покупку завтра же. Деньги вам поступят сразу после подписания соглашения. Никаких отсрочок и неожиданностей с моей стороны, — бросил Эдем пряника и сразу же опоясал кнутом: — Моя цена сто миллионов.

Тишина была так плотна, что даже сигара перестала дымить.

— Начальная цена — сто пятьдесят миллионов, — Хижняк наконец поднял взгляд, принимая вызов. — «Три кита» стоят вдвое больше.

— Сто двадцать пять — если расскажете, почему убегаете из страны.

Все началось с нервного хохота — первая градина с неба. Потом смех стал громче и наконец разразился хохот такой силы, что мог бы пробить асфальт и прошить автомобили, которые не успели бы укрыться от стихии. Сергей Хижняк трясся, как китайский болванчик, и Эдем перестал крутить носком ботинка и всерьез обеспокоился, не хватил ли хозяина дома удар.

— А ты фрукт, — признал Хижняк, когда истерический приступ прошел. — Как вулкан. Как долбаный Кракатау, который притворяется, будто спит, а потом взрывается так, что слышит весь мир.

— За сто двадцать пять миллионов можно купить "Крик" и любоваться последствиями извержения на расстоянии, — Эдем вынул из кармана заполненный чек и положил на стол. На нем была цифра — сто двадцать пять миллионов.

Хищняк постучал по бумаге пальцами, словно мог выбить из него монеты, и направился в бар. Горлышко бутылки звякнуло о бокал.

— Жизнь не прощает слабости, значит, и мы не должны, так ты часто говоришь? Не думал, что это коснется и меня, — сказал Хижняк. — О том, чего я уезжаю, я мог бы рассказать другу, но оказалось, что ты мне не друг.

Эдем гмыкнул и спрятал чек в карман.

— Я построил «Трех китов» с нуля, и одному черту известно, сколько крови и пота я пролил. Сколько ночей я не спал. Сколько унижений выдержал и сколько обещаний раздал. Сколько седых волос мне пришлось закрасить, со сколькими потерями смириться, — Хижняк говорил не с раздражением, а с сожалением человека, обнаружившего, что язычок пламени лизнул и обхватил горячими сокрушительными объятиями его картину мира.

— Вы собираетесь вывезти эти деньги, — ответил Эдем. — Убрать пинту крови у и без того уже обескровленной страны. Для меня это индульгенция. Никогда не буду считать другом человека, который хочет нажиться на моей стране и в то же время называет себя патриотом.

Хищняк поморщился, словно его пытались накормить соевой котлетой вместо сочного стейка.

За дверью послышались громкие шаги. Сначала в отверстии появилась голова помощника, но не успел он и слова сказать, как мускулистая рука толкнула дверь и в кабинет вошел Борец.

Он остановился, изучая обстановку, как готовящийся прыгнуть тигр. Эдем не удивился бы, если бы гость по-хищнически повел носом.

— Немного задержался, — Борец игриво помахал пальцем Эдему, давая понять, что знает главного виновника сегодняшних бед. — Я не пропустил ничего интересного?

— Как тебе скрипачка? — спросил Хижняк.

— Худой зад, — заявил Борец, подошел к бару и жадно проглотил воды прямо из графина. — Надеюсь, я успел на аукцион, или что еще здесь должно быть?

Хищняк снова постучал пальцами — на этот раз по коробке с сигарами.

— К сожалению, — сказал он. — Я уже продал объект господину Шевченко.

Борец со стуком повернул графин на место.

— Вот как, — сказал он и, поняв, что делать ему тут уже нечего, хлопнул дверью так, что дрогнули доспехи на рыцарях.

Эдем дождался, пока стихнут шаги Борца, кивнул Хижняку и тоже двинулся к выходу.

— Никто не обязан быть героем, — голос Хижняка остановил Эдема у двери. — Степень ответственности избирается не по возможностям человека, а по личному желанию каждого. А я не считаю, что виноват стране больше, чем какой-то врач или бухгалтер — только потому, что у меня есть капитал. Потому что я сумел добыть его, а кто-то другой не захотел, не смог, не повезло. Деньги дают выбор, но не обязывают. И если я решил уехать отсюда вместе с деньгами, никто не вправе меня осуждать. Итак, твоя индульгенция — фиговый листок.

— Она больше дуба на вашем дворе, — ответил Эдем.

Он двинулся во внутренний двор: перед тем как уйти, хотел сказать пару слов редактору. Не потому, что была такая необходимость — ему вдруг остро захотелось поговорить о чем-то постороннем с приятным ему человеком.

Он вышел от Сергея Хижняка с победой, которую выстраивал весь день, и не ожидал, что победа эта не доставит ожидаемой радости. Он знал, что поступил правильно, но этого знания оказалось мало.

Во дворе Эдем увидел большую кучу людей, толпившихся у телеэкрана. Воздух был так наэлектризован, что на шпилях дома сияли огни святого Эльма.

— А вот и наш образцовый сын, господа! — Борец взмахнул рукой, и толпа, как по команде, повернула головы к Эдему. — Эй, ты, это вся громкость? — крикнул Борец в сторону.

Хуже всего, что можно сделать в этой ситуации, — убежать. Поэтому Эдем двинулся в центр толпы и встал рядом с Борцем.

На экране аккуратно подстриженный старик в сером пиджаке копался в груде пожелтевших листьев.

Его уши торчали острыми кончиками вверх, а на правой руке вместо указательного и среднего пальцев двигались носки.

«В его комнате условия как в четырехзвездочном отеле. Правда, другие палаты не намного хуже, но живут у них по два человека. Отец украинского мультимиллионера проживает в номере этого загородного пансионата сам. Может, чтобы не было лишних ушей, если ему захочется что-то разболтать?» — спрашивал журналист за кадром. Камера перешла на общий план, показав полутемную комнату. В заключение сотрудник пансионата дал комментарий на фоне сада.

Деревья цвели. Итак, телеканал Борца снял сюжет об отце Шевченко еще весной, но владелец берег его ради такого-то случая. Месть в его духе.

На экране снова появился старик, но уже ничего не говорилось. Выползли титры журналистов, сюжет завершился. Борец выключил звук и бросил пульт слуге.

— Бумажные листы — это так мило. Ценю старую школу, он стал напротив Эдема, лицом к лицу. Стоит одному дернуть головой, и противник упадет на пол.

Эдем не отводил взгляда. Эту игру — кто кого посмотрит — нельзя проигрывать.

— И долго мы будем стоять? — спросил он.

— Можем перейти к делу, — предложил Борец. — Стоит свистнуть — и принесут боксерские перчатки. Но я готов и голыми руками.

Борец оглянулся на толпу в поисках одобрения, но никто не вмешивался. Кому хочется получить себе врага в лице Виктора Шевченко?

— У нас сегодня уже был бой без правил. И ты знаешь, кто в нем победил, — ответил Эдем. Борец первым перестал тягаться в «кто первый клипнет», а значит, оставаться здесь уже не было смысла.