Что сделал бы современный человек, вернувшись домой после длительного отсутствия? Заглянула бы в свой мобильник. Пропущенные звонки, письма без ответа, непрочитанные сообщения в мессенджерах и новости социальных сетей — проигнорируй все это, и общество сотрет тебя резинкой, как досадную ошибку.
Экран загорелся, когда я поставил телефон подзаряжать, но я его не включил. Побуду некоторое время вмятиной на листе бумаги, когда-то берегу след карандаша. Для мира я до сих пор лежу без движения на больничной койке. Пусть так и будет.
Орест разулся, но остался на пороге, ожидая официального приглашения.
— Бросай куртку на кресло в гостиной и проходи на кухню, — махнул я. — В шкафчике над плитой хлопья, в холодильнике — безлактозное молоко. Если срок его годности не истек, смело можешь этим позавтракать. А я приму душ.
Но перед тем, как подставить тело под горячие струи, чтобы смыть с него трехдневный налет, я остановился у зеркала и почувствовал покалывание в пальцах. Здесь три дня назад я увидел первую и единственную в своей жизни галлюцинацию — джинна, который хотел получить мою бессмертную душу. Воспоминания были вычурны, выплывали размытыми картинками из тумана, и только серые белки глаз помнились мне так четко, словно все происходило на самом деле.
Душ взбодрил сильнее, чем окрик начальника. В горле уже не чесалось. Я побрился, высушил волосы и выжал на зубную щетку пол тюбика пасты.
Вместо хлопьев с молоком Орест пожарил яичницу, разложил ее в тарелки и застыл с вилкой, глядя, как загипнотизированный, в окно. Подозреваю, что его привело в чувство не мое шарканье в домашних тапочках, а едкая смесь одеколона, с которым я немного переборщил, и лосьона после бритья.
— Молока не было. Но я нашел яйца и галеты.
Я показал ему большой палец. Такая самостоятельность была мне по душе.
— Как думаешь, на балконе будет вкуснее?
— Там можно услышать город, — назвал Орест самый убедительный аргумент.
Я вытащил на балкон стулья весом по центнеру каждый, и мы перенесли наш завтрак туда. Гудки машин, ворку голубей, далекие звуки вальса, стук мяча на баскетбольной площадке. Несколько скифов с гребцами в одинаковой голубой форме плавно скользили по блестящей воде, сохраняя одинаковую дистанцию между собой.
По моему подозрению, яичница была не лучшим завтраком для человека, который три дня обходился питательными смесями, которые проталкивали в него через зонд. Но не буду об этом думать сейчас. Припас жали на тот момент, когда желудок решит меня наказать.
— Через этот вид я эту квартиру и арендовал, — признался я.
— Хорошо быть взрослым, — заметил Орест.
Хорошо быть взрослым, потому что не нужно зависеть от родителей или воспитателей, чтобы выбрать себе пейзаж в окне. Так думал он. Но, малыш, взрослые не так часто выбирают себе квартиру, руководствуясь видом в окне. Иначе кто бы жил во всех этих жилых комплексах с многоэтажками от горизонта к горизонту?
— Хорошо быть ребенком, — ответил я.
Орест нацепил на себя полученные в подарок очки и стал вертеться, демонстрируя фас и профиль крутого рейнджера, в которого, казалось ему, он превратился. Вкус у него однозначно был. Я нацелился в Ореста пальцем — и мальчишка ловко уклонился от пули.
— Вам нравилось быть ребенком? — спросил Орест.
— А разве ты задаешься вопросом, нравится ли тебе быть ребенком? Ты просто знаешь, что ты ребенок, и будешь им всегда. Иногда такое происходит — если повезет.
Орест вытянул руку и поймал солнце в зубке своей вилки.
— Наши окна выходят на лес. Сосны видны прямо с моей кровати. Иногда в тихий час не можешь из-за этого заснуть — смотришь на деревья и представляешь себя пластуном, раскладывающим на лужайке костер, чтобы жарить над ним сосиски.
— А наши окна выходили в парк. Я немного помню из приюта. В тихий час было действительно тихо, даже разбойники собирались у окна и смотрели на мам, которые покупали своим детям сахарную вату. Хуже всего было летом и на выходных, когда в парк приходили семьями, расстилали на траве покрывала, вытаскивали бутерброды, и папы гоняли с сыновьями мяч.
Гребцы скрылись за медным массивом деревьев и, словно взамен им, из тени моста выскользнула парочка на катамаране.
— А что было потом? — с надеждой спросил Орест.
— Потом я никогда не разрешал родителям вытаскивать меня на покрывало в парк.
Орест зазвенел вилкой о тарелку, не поднимая глаз ни на меня, ни на реку.
— Когда тебя забирают, ты пытаешься забыть все хорошее и плохое, что было до этого. Тебе важно вписать в свою память каждый день своей новой жизни, чтобы именно эти новые кирпичики понемногу складывались в фундамент твоей истории, — добавил я.
— Костля я буду помнить всегда — в какую бы семью меня не взяли, — заверил Орест с набитым ртом, и я не сразу понял сказанное. — И он меня. Хотя, конечно, он иногда так меня раздражает, что не будь он слабее меня, я бы изо всех сил лопнул его по голове четвертой частью Гарри Поттера.
— Именно четвертой?
— Она самая грубая, — Орест уставился на меня с подозрением. — Вы читали «Гарри Поттера»? Не читали? Вот так! У вас нет ребенка, перед которым вам бы могло быть стыдно, что вы не купили ему Гарри Поттера?
Я ткнул пальцем в сторону балконной двери.
— Разве обстановка в этой квартире может натолкнуть на мысль, что со мной живет какой-нибудь ребенок?
Орест пожал острыми плечами.
— По квартире даже не видно, что в ней живете вы. Ощущение, что вы поссорились с женой, взяли чемодан с вещами, переехали сюда и набили холодильник бухлом.
Я положил в рот последний кусок и отложил вилку на парапет.
— Со временем понимаешь, что в жизни нужно не так много вещей… Так что, к сожалению, ссориться было не с кем.
— Почему? Не встретили ли любовь всей своей жизни?
— Наверное, потому что, напротив, встретил.
Вставая, я нечаянно смахнул вилку с балкона. Орест дернул рукой, словно у него был шанс поймать ее в полете, а потом свесился с парапета, пытаясь разглядеть ее в кустах под балконом.
— Я могу сбегать, — предложил он.
Я махнул рукой и взял его тарелку.
— Я за десертом.
— Она вас разлюбила? — спросил Орест вдогонку.
Нет, друг. Все было ужаснее.
— Она меня не узнала, — ответил я.
В моем холодильнике не всегда остается алкоголь, но уже много лет, зимой и летом, в нем не заканчивается виноград — обычно я храню его в нижнем ящике. Сегодня это был кишмиш. Хороший вариант для знакомства.
Я умыл его в теплой воде, вынес в широкой чаше на балкон и поставил перед Орестом. Мальчишка с интересом покосился на кисть, но братья первым не стал.
Я оторвал виноградинку, почти торжественно положил в рот и слегка придавил зубами. Ягода облила язык сладким соком.
— Двадцать шестое декабря, — сказал я. — В этот день я впервые попробовал виноград.
— Можно вас спросить… — конечно, Орест не сделал паузы и сразу же спросил: — Если вас усыновили, почему вы тогда не завели своего ребенка?
Было ясно, что он имеет в виду. Если кто подарил мне семью, почему же я не отблагодарил судьбу, сделав такой же подарок — другому ребенку?
До болезни я не часто думал о том, чем бы могла наполниться моя жизнь, будь я отцом. Когда же узнал приговор, все изменилось. Ребёнок мог стать ответом на вопрос: что я оставлю после себя? Но не стало.
— Из-за нее? Из-за женщины, которая вас не узнала? — не отставал Орест.
Я взял еще одну виноградину. Гребцы в голубом поплыли назад.
— Виноград еще холодный, но уже не ледяной, — сказал я.
Орест некоторое время надеялся на ответ, но кисть перед ним все уменьшалась. Наконец он оторвал виноградинку, некоторое время перекочевал ее во рту, а потом раздался треск.
Не могу же я сказать тебе, друг, что по жадности. Ребенок отнимает наибольшую твою ценность — время. Твои вечера после работы, которые ты можешь посвятить своему образованию или подготовке к завтрашнему дню. Твои выходные, которые ты можешь занять полезными знакомствами. Времени всегда не хватает людям, которые хотят сделать немного больше других. Но когда-то они угощают виноградом ребенка — и замечают, что время остановилось, и понимают, как они ошибались.
Я поставил тарелки в кухонную раковину. Пока заносил в комнату стулья с балкона, Орест закатил рукава и принялся за посуду. Старался не звенеть, словно боялся разбавить в памяти тот звук, который открыл для себя сегодня — звук трескающей между зубами виноградины.
Из нас получилась бы хорошая команда, подумал я. А еще: случалось, что женщины мыли посуду на моей кухне, но ребенок никогда.
Но вот Орест протер чашки чистым вафельным полотенцем и повесил его на ручку духовки.
— Ну что? — хлопнул я в ладоши, оказавшись в роли, до сих пор неизвестной мне. — Есть ли место, где тебе хотелось бы побегать? Но если не знаешь Киева, можем довериться моему выбору.
— На стадионе, — Орест словно ждал этого вопроса. — Я хотел бы побегать на «Олимпийском».
Такой выбор меня удивил.
— Бегать по кругу? Есть же масса более интересных мест!
В уголках его рта появились упрямые морщинки.
— Я выбираю «Олимпийский». Я никогда не видел его днем.
Что ж, я сам предложил. Стадион, да стадион. Взрослый иногда может предать слово, которое дал другому взрослому, но перед ребенком он обязан его держать во что бы то ни стало.
Я положил в карман кошелек и, немного подумав, отключен телефон. В коридоре я споткнулся о ботинки Ореста, и мне стало стыдно. Тяжелые и парки, как для легкой осенней погоды, и, кажется, на размер больше. Я предложил мальчику пробежку, потому что не хотел оставаться в одиночестве, но не обратил внимания, удобно ли ему будет бегать в такой обуви.
Ну что ж, я взрослый, а взрослый может решить эту проблему.
— Я вот подумал, — внезапно возник Орест за моей спиной. — А если вы ошибаетесь? Вы говорите, она вас не узнала. А если все было не так ли?
Я громко вздохнул и снял с гвоздя ложку.