Времени нет

4.16

Безликий ждал президента на стоянке. Вытянувшись в струну, он с тревогой смотрел на то, как Эдем в окружении охраны стремительно приближался к нему, — казалось, даже хромота не могла повлиять на крейсерскую скорость президента. Но Безликий не двигался с места. Теперь, когда карты открыты, нужно было выяснить, сложился ли пасьянс. От президентского гнева не уйдешь, и лучше сейчас принять волну, чем убегать, ожидая, что она накроет тебя со спины.

Она ударила в лицо.

Безликий, если бы и хотел заслониться, не успел бы — столь стремительно все получилось. Один из телохранителей даже инстинктивно наклонился, когда Эдем утопил кулак в лицо Безликого. Тот шлепнул на капот машины и, инстинктивно ухватившись за дворники, вырвал их.

Охрана стала кольцом, не пытаясь остановить президента — нет, чтобы минимизировать риски, что эту сцену увидят посторонние, и на тот случай, если Безликий бросится на президента в ответ.

Когда он смог подняться, его уже нельзя было назвать Безликим. Лицо ожило, как пустой стакан, только что наполненный чернилами. Теперь в нем смешались страх и ярость, вызов и смирение. Безликого качалось, но все же он перестал опираться на скомканный капот, выбросил дворники — и вытянулся в струну, готовый подставить левую щеку.

Водитель пострадавшего джипа сразу же подобрал стеклоочистители и мысленно подсчитывал нанесенный машине ущерб.

Эдему не хотелось бить дважды. Он уже выпустил статический заряд и теперь потирал забитые пальцы.

— Гарда ждет вас в «Трех китах», — Безликий понял, что второго удара не будет.

«Что он делает? — эта новость была неприятна Эдему. — Почему именно «Три кита»?

Он грозным истуканом навис над Безликим. Тот поправил воротничок и опустил взгляд, как и положено человеку, желающему изобразить покаяние. Его руки висели вдоль штанов.

— Это Гарда приказал?

Но Безликий молчал. Эдем был уверен, что второй удар здесь не поможет. Что ж, нужно разбираться с организатором, а не с исполнителем. Надо ехать в «Три кита».

"Давно там не был", — пробормотал Эдем, садясь в машину.

Безликий остался на стоянке возле больницы. Головы он так и не поднял.

Григорий Гарда замер на краю крыши, как черный истукан, и только ветер, хлопая полами его пиджака, оживлял эту деревянную фигуру. Огни города отражались в его глазах, словно языки пламени. И казалось, во всем мире нет сейчас никого более одинокого, чем он.

Много лет назад Гарда тоже стоял, только у стеклянной стены, и смотрел на вспышки неона и красочные подвижные пятна машин. Его друг и протеже Антоненко топтался рядом, не решаясь ни обнять Гарду, ни оставить его самого.

История о дочери Гарди была одной из самых неприятных в жизни Антоненко. Она умирала, когда Гарда был на деловой встрече, так сказал сегодня антикоррупционный прокурор Мостовой, пытаясь уберечь президента от губительного влияния главы его администрации. Антоненко хорошо умел отгонять неприятные воспоминания. Но сейчас, увидев деревянную фигуру на краю крыши, Эдем таки ступил ногой в водоросли чужой памяти, чтобы понять, что произошло на самом деле.

Тогда тоже была осень — богатая дождями и утренними туманами. Гарда пришел на встречу, на которой должна была определиться фамилия будущего министра экономики — одна из ключевых вех в карьере Антоненко. Перед тем, как зайти в оборудованный несколькими ступенями защиты кабинет, Гарда отдал телефон секретарю — так поступал каждый участник того совещания, вместе с действующими тогда президентом и премьером. И только через несколько часов, выйдя оттуда с измученной победой, Гарда узнал, что его дочь звонила по телефону несколько раз из больницы. Это были последние ее звонки.

Вечером после похорон Гарда — черный и омертвевший от горя — стоял у стеклянной стены, за которой безразлично к человеческим трагедиям город разбрасывал огни, как искрящаяся проволока. Кого он обвинял тогда: себя, своего протеже или судьбу — Антоненко так никогда и не узнал.

— С самого утра все пошло не так, — сказал Гарда, даже не думая оборачиваться. — А день должен был сложиться совсем по-другому. Вот что бывает, когда разрешишь президенту нарушить расписание.

Сейчас не до сантиментов, напомнил Эдем. Эта одинокая фигура на краю крыши планировала убийство.

— Президенту не нужно разрешение провести день так, как он хочет, — ответил он. — Тем более разрешение человека, скрывающего от него правду.

Может, Гарда потому и встречается с ним на краю крыши, — подумал Эдем, — чтобы напомнить ему о том трагическом дне и ослабить давление президента?

— Что такое правда? — спросил Гарда и сам ответил: — Это самый ходовой лицензионный товар эпохи постправды.

Он махнул рукой охранникам, давая понять, что желает остаться наедине с президентом. Старший группы кивнул, принимая приказ. И хотя такие указания главы администрации были достаточно привычными, чтобы требовать подтверждения президента, между лопатками у Эдема заструился холод. Когда последний охранник захлопнул за собой дверь, Эдем сжал палку и нащупал обломок зеркала в кармане.

— Правда одна, — сказал он. — Вы пытались убить человека, который когда-то был для меня дорог. И ради чего? Ради того, чтобы подстраховаться? Он не собирался меня шантажировать, не собирался рассказывать кому-то о наших отношениях. Никакой угрозы. Но для вас это не имело значения. Но в конце концов, моя каденция подходит к концу, что мне теперь терять?

Гарда хрипло засмеялся, и волшебство рассеялось — он уже ничем не напоминал убитого горем отца, когда-то смотревшего из огромного окна на еще более холодный город.

— Если бы было что-либо терять, это могло бы частично оправдать жертву? — он покачал головой, как учитель, которому стыдно за шалости ученика.

Неподалеку в небе грохотал вертолет, мигая навигационными огнями. Гарда провел его взглядом, а затем увидел под ногами потерянную кем-то монету. В лунном сиянии блеснул профиль Ярослава Мудрого. Гарда поднял ее над собой, разглядывая, как странность.

Это ведь не моя проблема, напомнил себе Эдем. До полуночи оставалось немного. Он может уйти отсюда и в одиночестве спланировать завтрашний день, а Антоненко пусть завтра самостоятельно разбирается с главой своей администрации. Однако что-то привело Эдема на эту крышу, и это ощущение не позволяло ему оборвать разговор на полуслове.

— Люблю здесь бывать. Надеюсь, после того, как этот трус Хижняк продал «Трех китов», новые владельцы не будут возражать, когда я захочу полюбоваться ночным видом с их крыши. Порой важно напоминать себе зачем это все.

— Что — зачем?

Григорий Гарда поднял руку, указывая на раскинутый внизу город.

— Посмотрите. Что вы видите перед собой? Заполненный туристами Крещатик. По мостовой Шелковичной ползут автомобили. Молчит глыба «Олимпийского», готовясь к завтрашнему дню. Военный вертолет пролетел над нами. Люди в десятках ресторанчиков внизу едят стейки и пьют вино. А мы здесь, сверху, мы архитекторы этого всего.

Гарда небрежно швырнул с крыши найденную монету.

— Кто считает, что власть — это уважение, смирение, деньги и женщины. Конечно. В частности. Но не это главное, — продолжил он. — Власть — это архитектура. Вот что манит больше всего. Вот самый сильный наркотик из всех. Мы в центре тысячи процессов одновременно. Все вокруг превращается в кирпичики, из которых мы можем строить свой мир. Захотим — и на паркингах не останется дорогих машин или наоборот — ресторанов с вином и мясом станет больше, потому что больше людей смогут это позволить себе. Захотим — и военные вертолеты перестанут летать в госпиталь рядом с нами, или наоборот — заполнят небо. Захотим — «Олимпийский» примет финал Лиги чемпионов, или наоборот — опустеет и развалится. От нас зависит, будут ли на Крещатике толпы туристов с фотоаппаратами или протестанты с вырванной брусчаткой. Разве есть что-нибудь прекраснее? И разве человек в здравом уме откажется от этой силы?

Власть не падает в руки сама — если так и случается, люди слишком быстро ее теряют. Власть выгрызают зубами и выбивают кулаками. За нее приходится платить, иногда самую высокую цену, — голос Гарди задрожал. — Чаще всего идти на такие жертвы, на которые мы бы не согласились, если бы знали о них в начале пути.

Но эта плата не единственная причина, почему с властью так трудно расставаться. Больше ранит другое. Нас пленяет картина мира, который мы постепенно создаем. И, расставаясь с властью, мы расстаемся с миром, который могли бы построить. С миром, который перейдет в руки других и будет строиться уже по другим принципам. Мы знаем наши слабости, но все же понимаем, насколько мы искусны на своем месте. А у тех, кто придет за нами, нет ни нужного опыта, ни нужной фантазии. В их мире нам не хотелось бы жить. В их мире никому бы не хотелось жить. Посмотрите вниз — видите этих людей? Мы их последняя надежда!

Поэтому так важно, чтобы мы оставались на тех местах, где мы нужны. Поэтому так важно не забывать, что мы рискуем не своими креслами — мы рискуем будущим этой страны, которая в одной руке держит бокал, а в другой — автомат.

Гарда потряс кулаками, в одном сжимая воображаемый бокал, а в другом — оружие. Если бы так поступил сам Антоненко, он мог бы повести за собой в бой. Но сказанное Гардой не заставляло сердце биться сильнее.

Казалось, глава администрации выговорил свой лунный словарный запас. Только теперь Эдем понял: если бы у Гарди была хоть капля харизмы, он мог бы стать самодостаточным политиком. Ему никогда не понадобилось бы штурмовать власть с помощью Антоненко — он сделал бы ставку на себя самого и когда-нибудь стать Президентом. Но если даже такие речи не трогают, то твой максимум — глава президентской администрации.

Гарда начал хлопать себя по карманам. Его расстроило собственное откровение, и теперь он напоминал профессора, который вдруг вывел на доске математическое открытие и не может поверить, что в его формулу не закралась досадная ошибка.

— Каждый из наших предшественников думал, что он лучший вариант из возможных. Что только он знает, в каком направлении правильно повести страну, сказал Эдем. — И вы можете назвать хотя бы одного президента, который был бы прав? Боже мой, но за свою короткую историю наша страна уже дважды вышла на баррикады против правящего режима!

— Предыдущие президенты были не на своем месте, — ответил Гарда. — Почти всегда их главы администраций вели свою игру. Мы первая команда, которая была вместе с начала каденции и до конца. Потому что мы с вами не играем, а вместе работаем во благо страны. И это одна из причин, почему нас нельзя сравнить с предшественниками.

Гарда вынул из кармана тонкую сигару в целлофановой обертке — должно быть, носил ее для такого случая, развернув же, понял, что нет спичек. Эдем подумал, что сигара улетит за монетой, но Гарда начал вертеть ее в пальцах.

— В следующие пять лет страна без нас не справится, — продолжал он. — Осмотритесь, кто рвется на наше место? Одни популисты, другие шестерки олигархов, на третьих клейма негде ставить — столько партийных флагов они сменили. И все вместе они — непрофессионалы. Это они смогут поднять экономику или выгнать из страны окупантов? Но они первые два года потратят только на то, что будут разбираться как все работает.

— Но ведь и мы не смогли.

— Сможем, — Гарда прижал сигару к носу и глубоко вдохнул. — Жаль, выветритесь, пока я найду спички… Еще сможем. У нас было всего пять лет. Разве можно за это время успеть починить то, за что никто толком не брался? И потом мы ведь тоже учились. А теперь нам раскачка не понадобится. Надо только пережить перевыборы. И сколько там осталось? Всю неделю — пусть и самая тяжелая из всех, что были и будут. Мы справимся — куда денемся? Уже завтра станет ясно, что победа у нас в кармане.

— Завтра? — смутился Эдем.

Он упомянул социологические прогнозы, которые читал на прошлой неделе. Действующий президент Антоненко занимал у них третье место и не имел шансов попасть даже во второй тур. А Гарда был уверен в победе в первом. То ли глава администрации откровенно лгал ему, то ли его оторванность от реальности достигла фантасмагорических масштабов.

Гарда ответил не сразу. Он смотрел как зачарованный на стадион напротив. Когда обернулся, Эдем увидел хищника, ощутившего запах крови. На мгновение Гарда вырос в великана, которому мало пяточки этой крыши. Он неожиданно Эдем отступил на шаг.

— Завтра, — ответил ему Гарда. — Будьте готовы. Вы меня понимаете.

С этими словами он ушел с крыши, не дав Эдему прийти в себя.

Недавнее воспоминание, которое его президент тщательно скрывало даже от самого себя, забилось, как рыба из воды о лед, и его треск звучал в ушах.

О чем говорит Гарда? К чему нужно быть готовым президенту?

Эдем перебирал в памяти то, о чем они только что говорили. Лед потрескивал все громче. Завтра должно было произойти нечто резко увеличившее шансы главы государства на победу.

Эдем в растерянности смотрел на Олимпийский стадион, на сложенный в форме паруса офисный центр, на огражденный забором больничный комплекс, на ряды домов, выстроенных как сиденье в зале кинотеатра. И когда он перевел взгляд на идентичные сооружения «Трех китов», лед треснул — и тщательно скрываемое воспоминание выбросилось под давлением воды на берег.

Эта встреча прошла в сауне. Президент Олекса Антоненко, глава администрации Григорий Гарда и близкий к ним бизнесмен, ныне эксвладелец «Трех китов» Сергей Хижняк. Все трое — в шортах.

Распавшие, они перебрались в широкое джакузи и пьют принесенный официанткой охлажденный фреш.

Хищняк приводит данные последнего социологического опроса. Он недоволен. Упрекает Гарди (президента не решается), что потраченные им на кампанию деньги использовали неэффективно. Гарда огрызается. Ситуация разгорается. Президент спешит успокоить обоих.

«У нас еще будет время для взаимных претензий, — говорит он. — А сегодня мы должны подумать, как выйти во второй тур».

Спорщики умолкают. Только слышно, как бурлит вода, массируя их спины.

«Теперь нас спасет только чудо, — говорит наконец Хижняк. — Громкий скандал с топовым кандидатом, его добровольный отказ от предвыборной гонки. Что-то вроде этого. Однако даже это гарантия попадания только во второй тур, но ни в коем случае не гарантия победы».

Никто из присутствующих не верит в чудеса. Кроме чудес, они, казалось, испытали все.

«В нашей стране уже давно не принято выбирать на второй срок, — пытается разрядить обстановку Антоненко. Как ни странно, он спокойнее других. — По традиции президент в итоге становится врагом, против которого объединяются все. Я использовал этот факт против моего предшественника, теперь настал мой черед».

"Общий враг", — повторяет Гарда.

Он подает знак официантке в дальнем углу бассейна, и она приносит еще один стакан фреша. Хищняк жалуется, что большинство избирателей — идиоты, которых никогда не увлечь обещанием крови, пота и слез. Но глава администрации его не слушает. Он погружен в свои мысли. В конце концов Хижняк обрывает свой пассаж.

«У вас такое лицо, как вы просчитываете вероятность чуда, — говорит бизнесмен Гарди. — Поделитесь с нами».

Глава администрации переходит почти на шепот, его слова сложно разобрать в шуме воды.

«Гипотетически представим, что активизируется общий враг страны. Может ли это мгновенно объединить людей вокруг главы государства?» — спрашивает он.

«Учитывая, насколько серьезной будет угроза», — отвечает Антоненко.

«Даже если на востоке страны российские прокси перейдут в наступление, то вряд ли, — добавляет Хижняк. — Да, это позволит ввести военное положение и заморозить выборы. Но все воспримут это как агонию действующего президента, и ваша карьера будет утеряна».

«А если угроза будет внутренней? Гипотетически: если противники устроят громкий террористический акт? — шепчет Гарда. — Если президент чудом в нем выживет?

Хищняк меняется с лица. Ему уже не нужно выражать свое отношение к этой идее — его мимика обо всем сказала. Гарда ожидающе смотрит на президента.

Антоненко медленно поднимается и имитирует смех.

«Ну вы и шутник, — хлопает главу своей администрации по плечу, — раньше он никогда не допускал такого панибратства. — Гипотетически, конечно, это бы оставило действующего президента и главу его администрации на посту на следующие пять лет. Но это гипотетически».

Антоненко выходит из джакузи и случайно затрагивает стакан с фрешем. Хищняк вздрагивает от резкого колокола.

«Сейчас в обществе правят аксиомы, — бизнесмен пытается вернуть разговор в невинное русло. — Никому не интересны доказательства. Каждый считает, что его мнение — это уже аксиома».

Президент вешает на шею полотенце.

«Именно поэтому гипотезы и лучше, чем аксиомы, — они всегда требуют доказательств. А нет доказательства — нет и гипотезы. Спокойной ночи всем», — прощается он.