Времени нет

Суббота. Желтые занавески 5.1

Что это?

Сладкий аромат табака… Виноград… Сигареты со вкусом винограда! Закуришь — и окажешься у подножия горы, где забегают за холм ровные полосы Кокура белого и солнце наполняет соком пока зеленые гроздья.

— Этот лист слишком твердый, — сказала мама. — Возьми его между ладоней.

Я послушно сжал листок ладонями и почувствовал толстые жилки и грубую поверхность.

К тому дню я думал, что виноград растет на низких кустах, как клубника.

— А теперь сравни, — мама протянула мне молодой лист. — Нам нужны такие.

Папа стоял, заложив большие пальцы за ремень, и жевал виноградный усик. Все честно. Он согласился вернуть машину в виноградник, но предупредил, что собирать листья не планирует, поскольку и блюд из них не будет есть. Папа в кулинарии традиционалист и не принимает на мамины эксперименты. Капустный листок ему лучше самого нежного виноградного.

Я повторил за отцом — разве что ремня на мне не было, — усик оказался кислым по вкусу. Что он нашел в нем? Однако я сорвал еще один. Пока я кривился, мама успела собрать стопку молоденьких листочков. Папа заметил ее старания и, как искусный фокусник, наколдовал полиэтиленовый пакет. Карманы его штанов всегда набиты тем, что мама называет хламом, но в такие моменты отец берет реванш.

Мама надула пакет и принялась укладывать в него виноградные листья.

Новая волна сигаретного дыма атаковала мои ноздри, завесив собой картину виноградного поля. Я отпустил ее без сожаления. Добрые воспоминания возвращаются ко мне легко и иногда внезапно. Мой секрет прост. Когда ты счастлив, запоминай окружающие тебя мелочи: звуки, запахи, ощущения на кончиках пальцев. Затем, чтобы вернуть это, не нужно даже закрывать глаза.

Вместо голубого неба надо мной оказался белый потолок. Белая простыня к подбородку. Стопы покусывает шерстяное одеяло. Слева возвышается пустая стойка от капельницы. Никаких сомнений: я в больнице. Я поднял руки — на правой катетер. Ощупал голову — ни бинтов, ни ран. Согнулись колени — и они выстрелили судорогой. В горле чесалось, будто в трахее елозили чем-то чужеродным.

Источник дыма я разглядел не сразу — сначала это был просто неясный силуэт в ослепительном прямоугольнике открытого окна. Когда глаза привыкли, оказалось — это мальчишка залез на стул, оперся руками на подоконник и выдыхает дым в окно, но капризный ветер заносит его в комнату. Пардон, в палату.

Парень закашлялся. Погасил сигарету о наружный подоконник и театральным жестом выбросил окурок на улицу. Разогнал руками уже рассеянный дым и прыгнул с табурета на пол.

— Оставь щель, — попросил я.

Мальчишка вздрогнул и резко обернулся. Испуг на его лице быстро изменился к удивлению.

— Вот так! — он почти кричал. — Вы вышли из комы! Это же нужно!

Я показал ему большой палец.

— Если бы мой сосед по палате знал, что его сигарета способна на такое, одним журналом я бы не обошелся — пришлось бы отдать всю коллекцию, — продолжил малыш. — И долго вы были в коме?

— Говори тише, — попросил я. — И откуда человек, выйдя из комы, может знать, сколько находился в нем?

— Точно. Тогда давайте считать, — мальчишка уже совсем освоился. — Сейчас две тысячи тридцатый. Мы уже создали колонию на Марсе. Людям теперь дают не имена, а цифры, например, меня зовут Двадцать один, а фамилию Двенадцать. И сигареты теперь с витаминами — их назначают худым детям, чтобы набирали вес. Вот видите? — мальчик поднял полы рубашки, пощупал пальцем свои ребра, а потом сказал очень медленно, словно спрашивал иностранца: — Так что, в какой год вы впали в кому?

Я поверил — не в сигареты, конечно, а в две тысячи тридцатый. На миг, но поверил, — уж слишком убедителен был этот юный актер. А потом расхохотался, да так, как еще не хохотал, наверное, в этом году, и Двадцать один Двенадцать залился смехом вместе со мной. В коридоре хлопнула дверь, и мальчишка закрыл рот ладошкой, не в состоянии сдержать смех, но уши его и дальше танцевали джигу.

— Так какой сегодня день? — спросил я отдышавшись. — Но прошу тебя, на этот раз не придумывай.

Двадцать один кивнул и вытащил из заднего кармана телефон.

— Вот, — он показал мне экран телефона с датой и временем. — Чтобы не думали, что я снова придумал.

Итак, субботнее утро. Я помнил вечер вторника. Значит, в коме я находился чуть больше трех дней. Сначала начались галлюцинации у зеркала, а потом я, видимо, избавился от сознания. Интересно, кто меня нашел.

Я попробовал сесть. Теперь заболели мышцы спины, но в целом это оказалось гораздо легче, чем я ожидал. Мальчик помог поднять подушку и устроился на соседнюю кровать.

— И ты действительно поменял журнал на сигарету? — я наконец удобно уселся.

— У меня их два. У меня был повод для праздника. Да и чего не отдашь ради красоты момента? Теперь, когда буду вспоминать этот день, я смогу рассказать целую историю. «Утром вошла медсестра с еще одним результатом анализов. Он подтверждал, что я поправился. Потом я выменял у соседа свой музыкальный журнал на сигарету и нашел самое безопасное место — в палате коматозника. Но только я выкурил сигарету с каким-то фруктовым вкусом, как этот коматозник ожил». Видите, есть, что рассказать.

— Поздравляю с выздоровлением! Это был не фруктовый вкус, а виноградный.

— А, вот какой виноград по вкусу! Ну и гадость!

— Ты никогда не ел винограда?

— И, похоже, немного потерял.

Парень оперся на спинку кровати и вытащил ноги.

— Знал я одного такого мальчика, который тоже поздно отведал виноград, — мне тоже некуда было спешить.

Двадцать один Двенадцать сделал вид, что зевает.

— Надеюсь, эта история заканчивается тем, что мальчик вырос и стал музыкантом или маньяком, или миллионером. Особенно меня интересуют мальчики, становящиеся музыкантами. Только не какими-то там пианистами или скрипачами. Настоящими музыкантами, с гитарой или хотя бы барабанными палочками.

Я зевнул, только в отличие от него по-настоящему.

— Эдем, — поднял я ладонь в приветствии.

— Звучит красиво. Это профессия или брань? Если мат, то на каком языке, чтобы не обозвать иностранца настоящим Эдемом и не получить на орехи?

— Ты уже близок к этому. Это мое имя.

Мальчик заслонил уши ладонями.

— Обеспечиваю им безопасность перед следующим вопросом, — объяснил он. — Кто вы по национальности?

— Пьяница.

— Надеюсь, что нет. А я Орест по кличке Зуб.

Орест соскочил с кровати и протянул мне кулак. Я ударил по нему своим.

— Тоже звучит красиво.

— Зуб?

— Нет, при чем здесь Зуб? Орест.

Орест склонил голову, он пытался понять, шучу я или нет.

— Вы мне нравитесь, — заключил он. — Вы первый, кто не спросил, почему Зуб. Принести вам что-нибудь? У меня есть вода без газа. Наверное, за двадцать лет в коме вас замучила жажда.

Я кивнул, и Орест помчался за водой.

Итак, я был в больнице. В той же палате, где пришел в себя во вторник. На вешале у входа та же рубашка в клетку и брюки с потертым ремнем, которые были на мне в тот день, плюс незнакомая палка. Держась за спинку кровати, я заглянул под нее — ботинки тоже здесь, рядом с одноразовыми тапочками.

Я сел, свесил ноги. Небольшая боль в теле, немного кружится голова и рвет в горле — неплохо для человека, который три дня пролежал без движения.

Когда Орест вернулся, я уже натянул штаны и застегивал пуговицы на рубашке.

— Долго же ты, — я мгновенно опустошил стакан.

— Забыл, что допил воду ночью. Пришлось задержаться.

— А эта тогда откуда? — я кивнул на полуторалитровую бутылку, из которой он наливал.

— Сторговал у соседа за второй журнал. Человек должен держать свое обещание. Хотите еще?

Он нравился мне все сильнее.

Под башмаком я обнаружил картонный четырехугольник — визитка Виктора Шевченко. Видимо, потерял предыдущий пациент. Кроме имени на ней были указаны номер телефона и e-mail, но ни должности, ни знакомых логотипов. Никаких Викторов Шевченко я не знал — ну кроме известного на всю страну бизнесмена, с которым мы не были знакомы лично. Последняя моя находка — ключи от квартиры в тумбочке. А вот подаренной мне Артуром палки со стеклянной набалдашником здесь не было — на вешаке болтался другой, наверное, от того же пациента, который потерял визитку Шевченко.

Можно было просто застелить кровать и уйти, как будто меня и не было в палате.

— Ты не знаешь, доктор Артур Александрович на месте?

— Будет после обеда. На месте только дежурный врач. Глупая система. Будь сегодня понедельник, меня бы уже выписали отсюда.

Расстроенный Орест открыл окно и выглянул, щурясь от утреннего солнца. Я облокотился на подоконник рядом. Было холодно, но такова цена, которую вынужден платить каждый, кто встречает из окна осеннее утро.

"Сейчас бы на пробежку", — подумал я и сам удивился своему желанию. Человек три дня лежал бревном, а теперь хочет рвануть с места, не разогрев двигателя. Но потом я вспомнил устланный листьями парк, блестящие витрины магазинов, щелчок светофоров, шпичатые шарики нераскрытых каштанов, зеленые буквы метро — и желание мое уже не показалось сумасшедшим.

— Вы слышите? — спросил Орест.

— Слышу что?

— Город. Послушайте, — мальчик закрыл глаза. — Через несколько кварталов отсюда только что открыли двери магазина — я слышу сигнализацию. В одной из квартир напротив смеется ребенок. А с той стороны работает телевизор. Внизу катят чемодан на колесиках. Воркуют голуби, — из моей палаты их слышно еще сильнее. Я их коллекционирую — интересные звуки. Собираю их здесь, — Орест постучал по лбу. — Пока я в больнице, слушаю у окна утром и вечером — потому что утром и вечером разные звуки.

Я закрыл глаза и затих. И понемногу город, описанный Орестом, стал звуками вырисовываться и в моем воображении.

— А я коллекционирую виды из окна, — похвастался я.

Орест не был бы мальчишкой, если бы не поинтересовался, что мне удалось собрать. А я не был бы коллекционером, если бы отказался рассказать о самых интересных своих экспонатах: начиная с виду на озеро, которым и открывалась моя коллекция, и заканчивая видом на зоопарк — там, не вставая с кровати, можно было помахать рукой жирафа. В конце концов мне показалось, что Орест заскучал, и я свернул рассказ — хорошо, что разговор о пейзаже из окна можно безболезненно закончить на любом предложении.

— Дашь мне телефон? — Спросил я, вдоволь наслушавшись города. — Хочу вызвать такси.

— Там батареи осталось на пару процентов, а зарядить я уже не смогу. Знаете эту компанию, которая производит прекрасные телефоны и ужасные рвущиеся шнуры, как бумага? И потом — вы уверены, что врачи так просто вас отпустят? — лениво заметил Орест.

— Я просто не спрашивать у них.

Орест обернулся.

— Вы собираетесь сбежать? — он заглянул мне в глаза, словно хотел убедиться, не шучу ли я.

— У меня такая традиция — бегать каждое утро.

— Вы только что вышли из комы!

— В крайнем случае — быстрая ходьба. Так ты дашь мне вызвать такси?

Орест сложил руки на груди и задумчиво дошел до двери, потом вернулся и сел на кровать.

— Я тоже отлично себя чувствую. Уберите меня отсюда. Вы меня увезете из больницы, а я дам вам телефон. Честный договор. В конце концов, дымом своей сигареты я вытащил вас из комы — как знать, сколько бы вы еще пролежали. Сегодня суббота, меня никто не будет искать.

Я засмеялся.

— Куда отвезти?

— Подбросьте меня обратно в детский дом. Мне не позволили забрать сюда мою гитару, а так хочется сыграть — пальцы болят. К утру понедельника я обещаю сюда вернуться.

Детский дом. И почему я не догадался, когда он заговорил о винограде?

Орест решил, что я сомневаюсь.

— Вы не играете на гитаре? — не отступал он. — Я все равно смогу вам объяснить, как это. Представьте, вы влюбились в женщину. Влюбились так, что готовы отдать ей единственный стакан компота, который впервые за полгода сварили не из сухофруктов, а из садовой черешни. Но вам говорят: вы сможете увидеть свою любовь только в понедельник, если повезет. Это же дольше вечности! Понимаете? Без гитары, без зарядки для телефона, а теперь и без журналов — как мне ждать понедельника?

— Это будет похоже на похищение несовершеннолетнего, статья 146, пункт два. Наказывается сроком до пяти лет, — возразил я.

Орест поморщился, словно не понял моих слов, но я уверен — только притворялся.

Впрочем, чего мне бояться, я решил, ведь у меня все равно нет этих пяти лет.