Времени нет

4.5

Смерть иногда наступает внезапно и превращается в маркер времени — маркер, разделяющий жизнь причастных на «до» и «после».

Эдем шел по Лесному кладбищу на похороны Олега Фростова, а думал о своем. Каким он будет? Кто уронит на нем слезу? Чьи губы прошепчут молитву? Кто и через годы будет замирать у окна, потому что чья-то укутанная в плащ фигура напомнит ему или ей об Эдеме?

До сих пор он только раз позволил этим мыслям собрать себя. Лишь раз представил, кто придет на его похороны. Несколько коллег-юристов, пара бывших клиентов, которых Эдем вытащил из тяжелой ситуации, девушка из ресепшена, которая всегда по-особому ему улыбалась, а на день Валентина дарила недорогие запонки или шпильку для галстука, единственный однокурсник, с которым Эдем до сих пор поддерживал связь. капитан, потому что ему никого будет везти на утреннюю пробежку, и наконец Артур — самый близкий из всех. Он как раз и произнесет речь о том, какого друга и коллегу они потеряли, сколько он успел достичь и скольким людям помог. И была бы та речь ложью, потому что ничего Эдем не сумел достичь, очень немногим людям смог помочь, а сам Артур, как выяснилось, даже не был ему другом.

Теперь Эдем вдруг представил другие похороны. Что было бы, если бы люди узнали, в чьих личинах ему удалось побывать и сколько всего сделать за последние дни? Здесь был бы мальчик из детского дома, получивший единственную дозу спасительного лекарства. Здесь был бы музыкант, вернувший себе вдохновение, и его бывший друг, заслуживающий правды. Был бы здесь бизнесмен, оставивший след в этом мире на десятилетие вперед, и его отец, спустя много лет вновь обнявший сына. И была бы Инара, стояла бы с остекленелым взглядом, а ее руки все время щупали бы платок.

Да, их не будет. Но только потому, что они не узнают. И от мысли, что дело именно в их незнании, становилось теплее.

Дождь так и не начался — Гарда был прав. Облака промаршировали через пол неба, не выплеснув на Киев свою печаль, и пошли на восток, чтобы накрыть ливнем поселка в пригороде. Возможно, небеса пожалели ту небольшую процессию, собравшуюся на Лесном кладбище на похороны маленького человека, Олега Фростова, чья смерть уже ощутимо сказалась на судьбах причастных к нему.

«Дождь считают хорошей приметой, но разве это правильно? — подумал Эдем. — Напротив. Судьба не была доброй к Фростову, но оказалась милостивой в день его похорон — не отвлекла его родных от скорби холодным дождем и чавканьем грязи, не заставила тех, кто пришел с ним попрощаться, делать это наскоро».

Эдем стал поодаль. Со стороны казалось, будто он приходил на кладбище помянуть кого-то близкого, а на обратном пути решил разделить потерю незнакомых людей. «Зато их отвлек от скорби президент, внезапно появившийся на похоронах», — Эдем выдержал несколько удивленных и один неприязненный взгляд.

Он стал позади пожилых супругов в одинаковых вязаных кофтах: дама держала своего кавалера за кончики пальцев, а сам он все время менял опорную ногу. Эдем смотрел в землю, стараясь ни с кем не встречаться взглядом, но когда наконец поднял глаза, удивляться ему пришлось самому.

Рядом с ним стоял Капитан. Водитель, которого Эдем привык каждое утро видеть в просторных джинсах и шлепанцах, был в чистой рубашке, выглаженных брюках и начищенных ботинках. Капитан не был знаком с Фростовым. Да, он знал эту историю, ведь Эдем жил этим делом и не раз, возвращаясь с пробежки, рассказывал водителю о ее перипетиях, но Капитан никогда не сажал Фростова в свое такси.

Капитан стоял твердо, словно ступил в свежезалитый бетон, да так и застыл вместе с ним, и внимательно следил за происходящим, словно ему было важно запомнить каждый миг.

— Простите, — не выдержал Эдем и обратился к таксисту почти шепотом, — а вы были знакомы с покойным?

Капитан часто заморгал, отгоняя полу — не каждый день видишь рядом президента.

— Вы ведь тоже не были, да, — наконец ответил он. — Иначе разве он здесь оказался?

Трое мужчин — крепких и похожих, как молодцы из ящика, держались вместе, время от времени обмениваясь комментариями. Один из них, в светло-сером пиджаке, постоянно дергался в карман — по телефону, но так и не решился тайком сфотографировать президента. В таком же светло-сером пиджаке Фростов приходил к Эдему в обеденный перерыв. Пожилая женщина, пытавшаяся скрыть свой возраст под яркой помадой и густо наложенными тенями, опиралась на руку сопровождавшего ее студента и бросала взгляды то на священника, то на гроб, то на вип-посетителя. Раскошенный старик в рваных ботинках и мужчина с обветренным лицом и сжатыми губами — оба опустили плечи под тяжестью несбыточной скорби.

Дочь Олега оставили дома. Его жена Наталья куталась в черный кардиган и единственная не заметила появления главы государства. Казалось, она и священника не слушала. Ее сухие глаза уставились в одну точку — пластмассовую розу, прибитую ветром к изгороди соседней могилы.

Одинокий цветок напомнил Эдему о дне, когда он познакомился с Олегом.

Фростов сидел на краю стула в приемной, положив себе на колени опоясанную золотой лентой розу, и поглядывал на настенные часы. Эдем вышел, чтобы провести нового клиента в кабинет того момента, когда девушка из ресепшена подошла с вазой. Олег отдал ей цветок, проследил, чтобы лента не зацепила неровный край вазы, и только тогда последовал за юристом.

Разговор начался сложно. Они долго не могли подойти к существу, потому что Фростов пытался рассказать о своей дилемме, избегая никаких подробностей. Описывал ситуацию, но не раскрывал ни направления деятельности компании, ни выявленной финансовой схемы, ни собственного статуса в фирме. Эдему он напоминал старшеклассника, который обратился к врачу или психологу и теперь рассказывает о своем близком друге, который будто бы на днях столкнулся с проблемой, но сам прийти за помощью не решается.

— Все, что прозвучит в этой комнате, останется между нами, — пришлось напомнить Эдему.

Наконец, переступив из-за сомнений, Фростов рассказал, как он обнаружил разногласия в цифрах. Как ухватился за тонкую ниточку, а выяснилось, что она ведет к огромному клубку. Как, наивный, пошел со своим открытием к руководству и был в шоке от результата: начальство обвинило в мошенничестве его самого! Фростову предложили вариант: бухгалтер признает свою вину, его увольняют, неофициально выдают на руки зарплату за три месяца и, конечно, никаких судебных преследований. Руководству нужно было прикрыть собственный зад на случай, если кто-нибудь другой обнаружит эту схему. И такой вариант им казался выгодным для каждой стороны.

Фростов считал иначе.

Он задавал Эдему вопросы юридического толка, но их суть была вне сферы юриспруденции. Достойно ли, защищая собственную свободу, пятнать честь не совершаемым преступлением — вот что скрывалось на изнанке его вопросов. Может ли маленький Давид в стране с насквозь коррумпированными судами выдержать битву с финансовым Голиафом? Справедливость существует — только ли это метафора, придуманная для детей?

В тот день Эдему хотелось забыть, что его учили верить в закон, а не в справедливость. Хотелось верить, что это не метафора, и что справедливости ради можно начать крестовый поход.

Эдем потом вспоминал о визите десятки раз. Если бы он не поддержал убежденности Фростова, если бы не подбросил дров в разгорающийся внутри клиента костер, если бы не пообещал, что как адвокат приложит все усилия для его защиты, все могло бы быть иначе. Не было бы ни их свиданий в кабинетах с грязными стенами, ни судебного процесса, в котором честного работягу превращали в хитрого мошенника. Фростов работал бы бухгалтером в какой-то небольшой компании, возвращался домой в одно и то же время, подбрасывал бы на руках свою дочь и старался бы не думать о том, что в его мире не хватает одной опорной стены — под названием Справедливость.

И только сейчас, вдыхая запах земли и наблюдая, как опускают гроб, Эдем вспомнил, что в день их знакомства в руках Фростова была роза. Почему он пришел с цветком? Тогда Эдем не придал ей ни малейшего значения, но теперь она стала ключом, вернувшимся в замке.

Льдинка в сердце вдруг стала каплей и растеклась по спине и пальцам, и звуки стали громче, а запах земли — острее.

Эдем наконец-то понял: Фростов все решил сам — еще до того, как зайти в его кабинет. Он внутренне решился на борьбу, и слова адвоката не смогли бы отвлечь его от избранного пути. А роза была его извинением перед женой за этот военный поход, для которого он начищал доспехи. Будет его оруженосцем Эдем или какой-нибудь другой адвокат — это не имело значения. Олег сам выбрал путь, ведущий в тюремный двор, куда не попадает утреннее солнце.

Возможно, теперь, глядя на пластмассовый цветок у кладбища, его жена тоже вспоминала тот день, когда Фростов пришел домой с розой и сообщил о своем решении.