За тебя, Родина!

Глава 74

Дюнкерк, Франция.

28 мая 1940 года. Вечер.

Лейтенант армии Его Величества Юджин Питерс.

Он уже в который раз осторожно дотронулся рукой до левого виска и поморщился, чувствуя как проклятая головная боль и слабость снова на него накатывают. Вроде бы крови нет, да и кости черепа целы, но малейшая попытка встать на ноги тут же приводила к резкому ухудшению самочувствия. Снова разлёгшись на мокром песке Юджин, преодолевая дурноту и легкую тошноту, устало закрыл глаза, вспоминая что с ним случилось за последние несколько часов…

…Последнее что лейтенант ясно помнил, это как он лежит в том доме на полу в коридоре за пулемётом и ждёт смерти, надеясь прихватить с собой ещё нескольких ублюдков. Потом кто-то быстро высунулся из захваченной немцами квартиры и выстрелил, на долю секунды опередив Питерса с его пулемётом. Страшный удар по голове и невыносимая боль, от которой Юджин забыл всё на свете. Каска с него слетела и он, застонав, изо всех сил схватился за левый висок, откуда как будто прогрызал себе дорогу наружу безжалостный маленький крот. Все мысли сосредоточились лишь на том чтобы унять эту безумную боль, всецело охватившую его голову. Дальнейшее от почти не помнил, впав в какое-то полубеспамятное состояние. Кажется, его куда-то несли, отдалённо слышались крики, стрельба; тело Питерса тащили как безвольный мешок с картошкой, иногда роняли… Более-менее лейтенант пришёл в себя лишь когда очутился там где сейчас находился — на пляже.

Слабо моросящий дождь и мокрый песок принесли некоторое облегчение голове, боль приутихла и лишь иногда накатывала волнами, если Юджин пытался делать резкие движения. Он осторожно лёг на левый бок, так чтобы висок прилегал к песку, и просто лежал, стараясь привести мысли в порядок. Форма вся превратилась в мокрую тряпку но ему это даже нравилось, поскольку охлаждала тело от неведомо откуда взявшегося жара.

Смеркалось.

Рядом с ним то и дело проходили или пробегали люди, слышалась тревожная английская и французская речь, иногда переходящая в истеричные или яростные крики. Кое-кто, группами и по одиночке, просто сидел или лежал на песке, полностью утратив мысли и желание что-то делать. Такие уже мысленно похоронили себя, отдав свою судьбу на волю случая.

Откуда-то слабо громыхало, с воды протяжно заревел корабельный ревун…

Сидящий сбоку сержант Макговерн с перевязанной головой протяжно вздохнул и тоскливо выругался, глядя на то что творилось в округе. Остальные жалкие остатки его «отряда самоубийц», в том числе бельгийцы, хранили гробовое молчание. До этого момента Юджин ни разу не был на пляже, там куда так тянуло всех трусов и дезертиров экспедиционного корпуса, и теперь, едва ему стало получше, смотрел и диву давался тому дерьму которое открылось его глазам. Тьма ещё только сгущалась, поэтому трагедию окружённых можно было рассмотреть в деталях…

…Кучи брошенного в полном беспорядке снаряжения — каски, ремни, шинели, фляжки, пустые подсумки для патронов… Оружие — винтовки, пулемёты, даже несколько пистолетов лежало на песке, забытые и никому не нужные. Десятки, может даже сотни стоящих как попало военных машин, некоторые разбитые или сгоревшие… Часть из них солдаты загнали в воду, чтобы попытаться создать хотя бы подобие причала. На крыши вплотную стоящих грузовиков бросили доски, наспех скрепили их проволокой, и теперь там стояли цепочки отчаявшихся солдат, надеющихся что скоро очередь эвакуации дойдёт и до них. Солдаты военной полиции, узнаваемые по нарукавным повязкам, охрипли от ругани, стараясь внести в этот хаос какой-нибудь порядок.

То и дело в эти плотно сбитые густые колонны окружённых, надсадно крича или тихо уговаривая, пытались вклиниться санитары вместе с ранеными, лежавшими на носилках. Военные полицейские расталкивали людей, желая освободить им дорогу к подходившим судам и лодкам на дальнем конце импровизированного причала, но у них не всегда это получалось. Если некоторые солдаты, ещё не совсем потерявшие совесть, расступались и даже пытались помочь медикам и пострадавшим сослуживцам, то были и другие. Они наотрез отказывались пропускать раненых, сцеплялись друг с другом, не давая тем пройти, а если санитары вместе с военными полицейскими напирали слишком сильно, то просто сбрасывали тех в воду. Не помогали ни наставленное друг на друга оружие, ни резкие приказы некоторых офицеров, оставшихся вместе со своими подчинёнными. Люди, зубами вцепившиеся в последний шанс спастись от гибели или плена, просто шли в ва-банк. Их уже не пугал ни трибунал за отказ подчиниться старшему по званию, ни ствол револьвера или винтовки, смотревший им прямо в лицо. Они хотели выжить… и выжить любой ценой, даже если для этого придётся пожертвовать своими ранеными товарищами. Страх и паника всецело правили бал в этом безумии, а человечность и сострадание стыдливо прятались внутри душ, не имея сил достучаться до разума большинства людей.

Прямо на глазах Юджина, сидевшего неподалёку, произошла очередная отвратительная сцена, характеризующая тот настрой который охватил солдат экспедиционного корпуса.

К одной из колонн, длинной лентой извивающейся на пляже и уходившей далеко в море, подошли четыре санитара, несущие на носилках двух раненых, замотанных в окровавленные бинты. Их сопровождал пехотный майор, одетый по всей форме, решительно идущий впереди. Волевой подбородок, стиснутые от напряжения челюсти, правая рука крепко сжимает «Webley».

Подойдя к тому месту где начиналась вода офицер жестом приказал санитарам остановиться и властно сказал:

— Расступиться, пропустить вперёд раненых!

Несколько человек из колонны, видимо, ещё сохранивших в себе армейскую субординацию, уплотнились чтобы дать группе втиснуться в их строй, но тут сразу послышались крики других недовольных, с нескрываемой враждебностью смотревших на тех кто посмел подвинуть их очередь:

— Эй, майор, становись в хвост, не наглей!..

— Мы тоже хотим домой!..

— Чёртовы офицеры, завели нас сюда и теперь хотят бросить в лапы гансов, а сами сбежать, сволочи!..

— Это всё из-за них! Только и знают что командовать, придурки! Не пускайте их, парни!..

— Хрен я уступлю им своё место! Я хочу вернуться домой к жене и детям, в свой родной Кройдон, и пристрелю любого кто мне помешает!..

Питерс заметил как дрогнула рука офицера, сжимавшая револьвер, но тот ещё пытался достучаться до разума подчинённых:

— Кто там такой болтливый, назовись⁈ Ты разговариваешь с офицером, солдат! Заткнись и слушай приказ! Повторяю в последний раз — для всех! Расступиться и дать дорогу раненым, вашим же товарищам, кретины несчастные! Я не буду вас уговаривать, это именно приказ! Не предложение и не просьба! Приказ старшего по званию, который вы обязаны выполнить в любом случае, даже если в штаны наложили от страха! Иначе… — тут майор медленно поднял руку с револьвером, давая всем увидеть свой штатный «аргумент».

Повисло напряжённое молчание. Санитары и раненые, расположившись сзади офицера, безмолвно смотрели на плотно сбившихся солдат, явно не желавших уступать. А затем снова раздался тот же ожесточённый голос, который кричал о Кройдоне:

— Иначе что, майор? Пристрелишь нас всех из своей пукалки? Так патронов не хватит, ха-ха-ха… Тут мы все равны, хоть солдат хоть генерал, жизнь-то одна! А раненые… Тащите их в другое место, здесь занято!

Большинство солдат промолчало, но некоторые одобрительно заворчали, поддерживая нерушимость очереди. Возможно, и даже скорее всего, многим бойцам было стыдно, лейтенант видел как часть людей отвернулась, избегая смотреть на раненых, но… они промолчали, поощряя тех кто не побоялся озвучить свои страхи.

Но майор явно решил привести смутьянов в подчинение и теперь его револьвер, направленный недрогнувшей рукой, уставился на одного из солдат, раздвинувшего товарищей и выступившего вперёд. Высокий и плотный, без каски и в распахнутой мокрой шинели, он явно чувствовал себя правым и был готов на всё чтобы устранить со своего пути все препятствия на пути к дому и семье.

— Значит, всё-таки неповиновение? — обманчиво спокойным голосом спросил офицер, глядя прямо в лицо «кройдонцу».

— Именно так… майор! — усмехнулся солдат, с превосходством посмотрев на него.

И тогда, исчерпав словесные доводы, или же просто не желая зря тратить время, офицер нажал на спуск. Сухо ударил выстрел револьвера и боец, глухо захрипев, начал заваливаться назад, схватившись за окровавленную грудь. Не веря своим глазам Юджин остолбенело смотрел как «кройдонец» повалился на руки других солдат, едва успевших удержать его от падения в воду. Питерс до последнего надеялся что майор лишь пугал, демонстрировал свою решимость и твёрдость воли перед множеством рядовых, не собираясь на самом деле использовать своё оружие. Но он ошибся…

Трудно сказать чего ожидал офицер, убив или же тяжело ранив солдата-смутьяна на глазах у сотен людей. Скорее всего, думал что таким способом убьёт одного из тех кто подзуживает остальных на неподчинение и заставит вспомнить про субординацию. Или у него сдали нервы? А может он просто не привык вести себя иначе с теми кто ещё вчера прилежно исполнял приказы и теперь, усмехаясь в лицо, отказывается это делать?

Лейтенант, несмотря на своё плохое самочувствие, ощутил как вокруг этой сцены тишина стала буквально звенящей. Солдаты, стоявшие в колонне эвакуации, тупо смотрели на дымящийся ствол револьвера, видимо, ещё не в силах осознать то чему стали свидетелями. Двое военных полицейских, оказавшихся неподалёку и услышавших выстрел, быстрым шагом направились сюда, явно привлечённые очередным конфликтом. Но если Юджин, да и сам майор, думали что на этом всё кончилось, то просчитались.

Пока офицер, скорее всего, решивший что он восстановил порядок, прятал оружие в кобуру и обернулся к санитарам с ранеными, из-за первого ряда стоявших бойцов, высунулся ствол чьей-то винтовки! Питерс заметил это краем глаза всего за секунду до нового выстрела, прогремевшего куда сильнее револьверного, и не успел ничего сделать чтобы предупредить майора.

Пуля из «Энфилда» попала прямо в затылок майора! Всё лицо офицера взорвалось обломками костей и брызгами крови, щедро плеснув ими на стоявшего рядом санитара. Труп от удара винтовочной пули клюнул носом и повалился прямо на одного из раненых, словно закрывая его своим телом. А неизвестный стрелок тут же убрал винтовку и когда военные полицейские подбежали к месту убийства, вся колонна как стояла так и продолжала стоять, будто ничего не произошло…

Оба защитника армейского правопорядка, лейтенант и сержант, быстро убедившись что майору уже ничем не помочь, вскинули свои винтовки и направили их на безмолвную толпу, то и дело растерянно поводя стволами.

— Кто это сделал, трусливые ублюдки⁈ — свирепо закричал лейтенант, стоя всего в двадцати шагах от Юджина. — Выйти из строя, быстро! Под трибунал хотите, сукины дети⁈

Все угрюмо молчали, отводя взгляды, или же равнодушно смотря на полицейских. Лишь кашляющий «кройдонец», которому какой-то солдат делал перевязку груди, слабо улыбнулся и с трудом проговорил:

— О чём вы, ребята? Это немецкий снайпер где-то здесь прячется… на офицеров охотится, скотина. Правду я говорю, парни? — и некоторые снова его поддержали, под гробовое молчание большинства.

Военный полицейский явно понял что ему врут прямо в лицо и побелел от гнева:

— Никто из вас, проклятых дезертиров, не сдвинется с места пока не выйдет тот кто убил офицера! Я отменяю вашу эвакуацию! Не хотите выдавать убийцу? Значит никто домой не поедет! Все тут сдохните, на этом долбанном пляже!

Вот эта угроза точно подействовала на всех. Теперь равнодушие большинства солдат исчезло, сменившись тревогой за исчезновение последней возможности спастись. Они начали возбуждённо переговариваться между собой, растерянно крутить головами. Некоторые испуганно просили военных полицейских сказать что они шутят, но другие явно были раздражены.

И снова их недовольство выразил «кройдонец», лежавший прямо на границе суши и воды. Он закашлялся и кое-как заговорил:

— Лейтенант, зря вы это сказали! Парни честно воевали и теперь хотят домой… Не наша вина что офицеры просрали всю Францию, верно? Хватит уже тут командовать и искать виновных, лучше идите отсюда, не злите людей! Они сейчас на взводе и, не ровен час, могут разозлиться…

И, словно всё было заранее готово, из плотной колонны солдат послышались несколько отлично знакомых Юджину звуков. Клацанье взводимых затворов винтовок. Питерс, понимая что тут может сейчас начаться, неосознанно подтянул к себе свой пулемёт, пытаясь вспомнить сколько осталось патронов в последнем магазине. Сержант Макговерн, бормоча ругань, нахмурился и тоже схватился за винтовку.

Военные полицейские не были глухими и эти зловещие щелчки тоже услышали. Их лейтенант нервно сглотнул, его ствол метался туда-сюда, не зная на ком остановиться. Первые ряды солдат были безоружны, а вот среди тех кто внутри явно кто-то сохранил винтовки. Конечно, была вероятность что беглецы клацают затворами впустую из-за отсутствия патронов и только пугают, но вид убитого наповал майора убедительно доказывал что, возможно, кто-то из них сохранил для себя обойму-другую, а не сдал как положено тем кто пытался сдержать натиск немцев в городе. Узнать это можно было только открыв огонь, а проверять никто не хотел. Юджин понял что вся эта толпа сейчас готова на любое преступление и низость, лишь бы свалить домой, и не думала о том что будет после. Видимо, эта же мысль посетила и лейтенанта-полицейского, вместе с тем что угрожать многочисленной толпе, имея с собой всего лишь одного подчинённого, глупо и опасно. Да, можно попытаться послать за помощью, прибегут его товарищи, может даже с пулемётом… Но что дальше? Бойня между своими? Расстреливать всех подряд? Тех кто одет в такую же форму и ещё недавно бывших сослуживцами? Чтобы решиться на такое безумие надо иметь по-настоящему стальные яйца и полное отсутствие страха за последствия содеянного. Был ли полицейский именно таким?

Он оценил ситуацию и неохотно опустил винтовку, дав знак своему сержанту сделать то же самое. Стать тем кто начнёт массовую бойню в собственных рядах неизвестный лейтенант не хотел… Но и просто так оставлять дело тоже. Поэтому принял решение, хоть как-то смирившее его со своей совестью:

— Будьте вы прокляты, грязные трусы… — полицейский пожевал губами и чувством величайшего презрения сплюнул под ноги молчавшим солдатам. Обвёл их яростным взглядом и добавил: — Не думайте что вам это сойдёт с рук! Я доложу командованию и дома вас уже будут ждать те кто разберётся во всём этом дерьме! Очень надеюсь что тот кто убил офицера сможет вернуться живым… чтобы отправиться на виселицу или быть расстрелянным! Идёмте, сержант! — приказал он своему подчинённому.

И они медленно ушли не оглядываясь, когда темнота сгустилась ещё больше. Топтавшиеся вокруг раненых санитары, стараясь не смотреть на убитого майора и ряды равнодушных солдат, после короткого тихого совещания снова подхватили носилки и куда-то их потащили, больше не сказав ни слова.

А Юджин с трудом смог разжать одеревеневшие пальцы на прикладе пулемёта. Глубоко вздохнув и чувствуя себя ещё хуже чем прежде, он закрыл глаза и отвернулся от этой сцены, мысленно жалея что вообще стал свидетелем очередной подлости человеческой натуры. Ещё его угнетало собственное бессилие в этой ситуации. В памяти всплыл тот случай перед мостом, когда сержант Барнс настойчиво убеждал его пристрелить дезертира, а пока лейтенант колебался, сам это сделал. А теперь тут несколько сотен, если не тысяч таких вот дезертиров, забывших о долге, чести, совести… Мог бы он сам открыть по ним огонь из своего «Bren», чтобы наказать за подлое убийство майора? Это был горький вопрос, от которого хотелось прополоскать горло чем-нибудь сладким вроде вина. Но, что ещё хуже, Питерс не хотел знать на него ответ! Надо было как-то отвлечься и он тихо спросил:

— Сержант, зачем вы меня спасли? Если уж так хотели жить то могли бы просто оставить в том доме… Честно говоря, я бы не обиделся.

Макговерн промолчал, а потом достал спички с сигаретами и закурил, глубоко вдохнув дым. Темнота уже почти полностью опустилась на пляж и фигура сержанта превратилась в смутный силуэт, который временами расплывался на глазах. Наконец, он ответил:

— Спрашиваете зачем, сэр? Не знаю… Наверное, поддался порыву. Нет, не страху за свою жизнь. Просто не было смысла там больше оставаться, понимаете? Патроны у всех закончились, чем отбиваться? Кулаками? Смешно! — и он на самом деле фыркнул, снова со вкусом затянувшись сигаретой. — Нас бы просто пристрелили и всё. Или взяли в плен как беспомощных цыплят. Поэтому мы просто взяли вас, спустились со второго этажа через дыру в стене, и потом осторожно пробрались сюда через пустые кварталы.

— Там были ещё раненые… в той комнате… — напомнил ему Юджин, не открывая глаз. — Я помню, мы их там складывали.

— Были… — согласился с ним Макговерн и, судя по звукам, тоже лёг рядом с ним. — Хотите спросить почему мы не захватили и их? Всё просто, сэр… Спускать раненого вниз со второго этажа не такое уж простое дело, вот что я вам скажу. А нас было всего шестеро или семеро. К тому же в квартиру вот-вот могли ворваться немцы и тогда бы уже никто не спасся. Пришлось выбирать, либо спасти хоть кого-то… или же погибнуть вместе со всеми без всякой пользы. Может, немцы пощадят их. Не все же они там бешеные твари, наверное… Уж извините, сэр, но мы выбрали первое.

В голосе сержанта, намеренно или случайно, послышались язвительные нотки, от которых Питерсу стало неловко. В самом деле, парни подарили ему возможность пожить ещё немного, а он недоволен? Что ж, спасибо и на этом, как говорится. Хотя лейтенант подозревал… точнее, был уверен что уже завтра всё будет кончено. Теперь преград немцам нет и они, если не полные кретины, завтра утром сделают последний бросок и ворвутся на пляж. И что здесь будет? А потом сам же себе и ответил — бойня. Часть людей постреляют а большинство окружённых, лишившись надежды спастись, просто поднимут руки. Перспектива хреновая, как ни крути. Кроме того Юджина нет-нет да покалывал стыд за себя. Большая часть его отряда погибла в бою, нанеся немцам хоть какой-то урон, а он выжил? Да, в этом нет его собственной заслуги, тело Питерса притащили на пляж в почти бессознательном состоянии. Но всё равно… С другой стороны, а что ещё ему было делать, после того как он с трудом пришёл в себя? Какое там воевать, лейтенант даже встать нормально не мог! Голова кружилась, тошнило, накатывала слабость. Да и патронов для верного пулемёта осталось на несколько коротких очередей. Крепко же ему попало в том проклятом коридоре! Хорошо хоть каска смягчила удар, видимо, та пуля прошла по касательной, иначе так бы он и лежал до сих пор там, вместе со всеми своими солдатами. Но сейчас Юджину в больную голову пришла только одна здравая идея, то что следовало сделать сразу как только пришёл в себя…

— Сержант? — позвал он, пытаясь снова не впасть в забытье.

— Сэр? — отозвался тот так же немногословно.

— Спасибо вам всем что вытащили меня… — тихо пробормотал Питерс, уже начиная погружаться в сон и не имея сил ему сопротивляться. — Я благодарен вам и всё такое… Чёрт, даже не знаю что ещё сказать.

— Бросьте, сэр… — тяжело вздохнул Макговерн. — Просто мы сделали то что смогли, не больше и не меньше. Вы неплохой офицер, мы с ребятами сразу это поняли. Знаете, господин лейтенант, вы бы лучше поспали. После такой контузии это самое лучшее, уж поверьте. А мы с парнями тут походим, посмотрим, может как-то удастся добраться до лодок не присоединяясь к тем скотам что прикончили майора… Спите, сэр.

И Юджин с радостью последовал его совету, окончательно перестав сражаться со своим ослабленным организмом.

Южная окраина Дюнкерка, Франция.

28 мая 1940 года. Поздний вечер.

Лаура Блюм.

— Здравствуйте, доктор Лейтман. Вы меня вызывали? — спросила девушка, приоткрыв дверь кабинета начальника и заглядывая внутрь. И немного удивилась, заметив в кабинете другую медсестру, свою подругу Марту. Та стояла рядом со столом доктора и как-то виновато смотрела на неё.

— Да, Лаура, проходи, садись… — ответил начальник, жестом предложив ей присесть на стул у стены. И добавил уже её подруге: — Марта, вы свободны, можете идти!

Та кивнула и, проходя мимо Лауры, опустила глаза, а затем тихо прошептала:

— Извини…

Заинтригованная девушка проводила Марту взглядом, пока за той не закрылась дверь, и затем вопросительно посмотрела на доктора Лейтмана, ожидая когда тот расскажет причину вызова. Что-то случилось? Или она что-то успела натворить и сама это не знает? Впрочем, что гадать попусту, сейчас всё выяснится.

…День сегодня, как впрочем и вчера, был насыщенным и тяжёлым. Раненые с передовой шли наплывами, то густо то пусто. Но была позитивная тенденция, которую отметили все её коллеги в госпитале «Лейбштандарта» — их количество явно уменьшилось. Сами солдаты говорили что сопротивление противника быстро падает, соответственно, интенсивность боёв тоже. Появилось время нормально, без спешки, пообедать и даже поужинать в полевой столовой, а это уже хорошо, поскольку раньше такое они не всегда могли себе позволить из-за непрерывных перевязок и помощи при операциях. По всем признакам англичане и французы находились на последнем издыхании и, по авторитетному мнению Марты, которая активно узнавала у раненых ситуацию в городе, всё должно было закончиться буквально к началу июня.

Вопреки своему обычному дружелюбию к ней на этот раз доктор Лейтман не улыбался. Он глядел на неё сурово, словно учитель гневался на непослушную ученицу, и Лаура неосознанно опустила глаза в пол, хоть так и не могла понять в чём её вина.

— Не буду ходить вокруг да около, Лаура, да и времени на это у меня нет… — начал он, слегка нахмурившись. — Поэтому спрошу прямо — вы беременны?

Вопрос застал её врасплох. Она изумлённо вскинула глаза и приоткрыла рот, ощущая как щёки начинают гореть огнём. Что это? Как он узнал? И тут же поняла… Ну конечно, эта болтушка Марта всё разболтала! Вот почему она тут находилась! И даже извинения попросила, когда проходила мимо! А ещё подруга, называется! Ох и устроит ей Лаура взбучку за излишне длинный язычок! Ведь просила же её никому не говорить!.. На миг возникло искушение солгать начальнику, но тут же девушка поняла что это бесполезно. Живот всё равно скоро проявится, его не скрыть никакой одеждой, да и был риск навредить плоду. К тому же, если начальник ей не поверит то спокойно может приказать провести осмотр Лауры, и тогда опытный гинеколог, а такой в штате госпиталя тоже был, хоть и выполнял в основном работу анестезиолога, быстро разберётся в ситуации. От стыда и смущения глаза защипало и девушка с огромным трудом смогла удержаться от слёз.

Она неосознанно положила руки на живот, где медленно развивался их с Гюнтером ребёнок, и тихо ответила:

— Да, доктор Лейтман.

— Как долго? Сколько недель? — снова спросил он, постукивая кончиком карандаша по столу.

Разговаривать на столь интимную тему с мужчиной, пусть даже с доктором и начальником, было неудобно и стыдно, но куда деваться? Пришлось отвечать…

— Шесть или семь недель, доктор.

— Отлично! — саркастически покачал головой Лейтман, раздражённо отбросив карандаш так что тот свалился на пол и покатился в угол. Мужчина проворно прихлопнул его сапогом и, нагнувшись, вернул его на стол. — И когда вы собирались мне это сказать, Лаура? В тот момент когда отойдут воды? Почему, чёрт побери, я узнаю о беременности своей медсестры чуть ли не самым последним⁈

Вот теперь он точно разозлился, удручённо поняла девушка, боясь даже взглянуть на него. Но что значит «самым последним»? Не хочет же доктор Лейтман сказать что все уже знают? Это же невозможно! И тут же заподозрила что слишком поторопилась с такой оценкой, учитывая характер Марты. А потом молнией пронеслись все те странные и, как бы, несвязанные друг с другом случаи, когда Лаура общалась с коллегами…

Необъяснимая забота других медсестёр и санитаров, чтобы помочь ей когда у них есть возможность… Освобождение от тяжёлых работ в госпитале, когда другие чуть ли не насильно отбирали у неё вёдра с водой, отстраняли от ухода за тяжелоранеными и резко сократили количество ночных дежурств в графике. Улыбка их повара в столовой, то и дело пытавшегося дать ей побольше еды на поднос, даже если она этого не просила. Странные, понимающие взгляды старших женщин-коллег, вызывающих у неё удивление. Шушуканье и хихиканье медсестёр, таких же молодых девчонок как сама Лаура… Только теперь все эти странности перестали быть ими и встали на свои места, образовав предельно ясную картину, которая раньше упрямо проходила мимо её сознания. Получается… благодаря этой сучке Марте весь госпиталь знал об этом⁈

От осознания того положения, куда она попала благодаря так называемой «подруге», у девушки сжались кулачки от злости. Очень захотелось немедленно выйти из кабинета, найти гадину и хорошенько оттаскать её за волосы, чтобы та поняла как следует хранить секреты настоящих подруг! Но, к сожалению, это придётся отложить и как-то смягчить гнев начальника…

— Молчите, Лаура? Вам нечего сказать⁈ — между тем уже кричал Лейтман, резко вскочив из-за стола и начиная крупными шагами ходить вокруг сидящей девушки. Учитывая что его кабинет был небольшим, доктору приходилось разворачиваться уже через пару шагов, что ещё больше злило мужчину. — Все, все уже знают, кроме меня! А должно быть наоборот! Я обязан первым узнавать о таких случаях, а вовсе не последним! Почему вы мне всё заранее не рассказали? Неужели я недостоин доверия? Я что, плохо к вам относился, позволяя так думать? Причина в этом⁈ Да не молчите же вы⁈

— Простите, доктор!.. Я ужасно сожалею что так случилось… — с трудом пробормотала девушка, чувствуя как вся горит от стыда. — Я не хотела говорить… Это Марта всё разболтала!

— Не разболтала а доложила! — громогласно поправил её Лейтман. — Между прочим, это её обязанность! Такая же как и полноценная медицинская практика в качестве медсестры! Я же обязан знать что происходит у меня в госпитале, верно? А теперь получается что из-за вашей скрытности я вынужден реагировать задним числом, когда вы поставили меня перед фактом! А это неправильно, поймите! Хороший начальник не должен доводить до такого развития событий, он обязан полноценно держать руку на пульсе работы своих подчинённых, иначе автоматически становится плохим начальником… или вообще перестаёт им быть! Между прочим, ваша Марта тоже наказана, за то что не доложила сразу! Хорошо хоть нашлись другие люди, знающие что надо делать и как можно быстрее… Вы, конечно, подруги, но это точно не тот случай когда надо скрывать от начальства такое событие!

Девушка решила на это промолчать, потому что не была согласна с доктором в таком вопросе. По её мнению, несмотря на «обязанность» Марты немедленно сообщать начальству про новости в коллективе, та вполне могла бы и промолчать, если на самом деле считала Лауру подругой. Хотя… доктор только что сказал будто узнал о её беременности не от самой Марты а от кого-то другого? А та только подтвердила информацию, да и то не сразу? Получается… всё-таки, она не стала сразу бежать к Лейтману а на самом деле пыталась скрывать положение подруги? Впрочем, нормально обдумать ситуацию ей помешал начальник, не подозревая какие мысли бродят в голове его медсестры.

— И что мы теперь с вами будем делать? — почти спокойным голосом спросил мужчина, вдоволь находившись по тесному кабинету и вернувшись обратно за стол. Он откинулся на спинку стула, сложил руки на груди, и с интересом смотрел на Лауру.

Девушка, слегка успокоенная его поведением и голосом, подняла взгляд от пола и робко ответила:

— Может… ничего? — и, увидев как его брови изумлённо приподнялись, быстро добавила: — Ну, я просто буду работать дальше, пока… пока смогу. А потом… — тут она замолчала, не зная что сказать.

— Ничего? — явно удивился доктор. Усмехнулся, отрицательно покачал головой, и сказал: — Нет уж, дорогая Лаура, ничего не делать в такой ситуации не просто неправильно, это преступление! Да-да, именно так! То есть, вы предлагаете мне просто забыть о вашей беременности и отправить вас работать дальше как ни в чём не бывало?

Смелости медсестры хватило только на то чтобы молча кивнуть.

— Исключено! — уверенно ответил Лейтман, и даже хлопнул широкой ладонью по столу, от чего Лаура вздрогнула от неожиданности. — Между прочим, для таких ситуаций есть соответствующие приказы и распоряжения Главного санитарного управления, и я намерен строго им следовать! Не может быть и речи о том что вы станете дальше подвергать опасности себя и ребёнка так близко к передовой! Я завтра же подпишу приказ об откомандировании вас домой, и вы вернётесь в Берлин!

— Но, доктор Лейтман, я… — попыталась возразить девушка.

— Это приказ, фройляйн Блюм, будьте любезны его выполнить! — голос начальника снова посуровел, заставив Лауру замолчать. Мужчина помолчал, тяжело вздохнул, и снова заговорил, уже куда более мягким тоном: — Послушайте, Лаура, я очень доволен вашей работой. Признаться честно, когда мне позвонили из Шарите и сказали что отправляют к нам свою лучшую медсестру, то я не поверил этому вашему Венцелю. Думал, что преувеличивает или вы просто его любимица. Оказалось, я ошибся… — рассмеялся доктор, снова завладев карандашом. — Но это как раз тот случай когда я рад своей ошибке. Вы оказалась на удивление профессиональны, несмотря на то что гораздо моложе остальных моих медсестёр. Я нисколько не жалею что эти три недели был вашим начальником. Но теперь, дорогая Лаура, послушайте меня очень внимательно! — он наклонился вперёд над столом, его лицо стало серьёзным и заботливым.

— Как медсестра вы свой долг уже полностью выполнили, поверьте мне… Благодаря вашей помощи при операциях и уходе за ранеными сотни наших солдат и офицеров выжили! — вдохновенно продолжил Лейтман, глядя ей прямо в глаза. — Они смогут вернуться к своим боевым товарищам на фронте и снова продолжать сражаться за Германию и фюрера! А другие, у которых ранения более тяжелы, увидят своих близких людей, родных, родителей, жён, детей… И за это они тоже вам говорят огромное спасибо! Но теперь, Лаура… теперь вам нужно выполнить другой долг! Долг не менее, а может даже куда важнее чем долг медика. Долг германской женщины и матери! Ведь только вы можете это сделать, понимаете? Ни один мужчина, каким бы он не был, на это не способен, кроме вас, наших самых прекрасных и отважных женщин! Поэтому, как бы мне не было жаль терять такую опытную и покладистую медсестру как вы, я с радостью отправлю вас домой, к мужу, чтобы там, вместе с ним… — внезапно он прервал свою возбуждённую речь и запнулся, удивлённо глядя на девушку.

Недоумённо посмотрел на её левую руку и явно растерялся. Не понимая что с ним случилось Лаура тоже бросила взгляд на свою руку но ничего особенного в ней не заметила, рука как рука. Правда, ногти выросли чуть больше чем положено, надо бы их постричь…

— Позвольте, Лаура… а вы разве не замужем? — спросил доктор с таким изумлением что девушка заподозрила неладное. Он что, до сих пор этого не знал? Или не обратил внимания, читая её данные в документах? Кстати, такое вполне возможно, для работы в госпитале это же не существенная информация, вполне мог и забыть.

— Нет… А что? — насторожилась она, пытаясь понять мысли начальника.

— Но как тогда вы станете рожать ребёнка? — похоже, Лейтман был по-настоящему потрясён этим открытием.

Как это так, его сотрудница забеременела не будучи замужем? Кошмар! Внезапно девушке стало настолько смешно что она едва удержалась от улыбки. Надо же, его это заботит куда больше самой Лауры. Хотя, конечно, он же не знает их отношений с Гюнтером, может решил что тот её бросил? Сама девушка была абсолютно уверена в своём парне и твёрдо верила что Гюнтер никогда так с ней не поступит. Это говорило сердце, наполненное любовью к нему и ещё не рождённому ребёнку. Да, она бы с удовольствием сказала ему «Да!», если он предложит ей пожениться, но и насильно заставлять Гюнтера это делать не собиралась. Мать недаром ей говорила что нельзя принудить мужчину жениться, даже если девушка забеременела. Счастья в такой семье точно не будет, приводя в пример какую-то свою подругу из молодости. Такой муж, вероятно, станет пить, бить или изменять жене, мучаясь в оковах брака. Решение взять любимую девушку в жёны должно быть осознанно и принято самим мужчиной, только тогда есть хорошие шансы жить счастливо и растить детей вместе.

— Очень просто, доктор Лейтман! Приду в больницу и рожу! — ответила она, кусая губы чтобы не улыбнуться. — У меня есть мама, она мне поможет ухаживать с ребёнком. Не беспокойтесь, он или она не останется без присмотра.

— Постойте, но кто же отец⁈ — никак не мог успокоиться её начальник. Наблюдать за ним девушке стоило изрядных усилий, поскольку предательский смех буквально рвался наружу. — Почему он… Ах да, вспомнил! Это же, скорее всего, оберштурмфюрер СС Шольке, командир разведки полка! Точно, я же помню, мне докладывали что видели вас с ним когда… — тут Лейтман снова замолчал и закашлялся от волнения.

Тут пришёл черёд засмущаться самой Лауре. Что значит «видели вас с ним когда…»? Неужели кто-то заметил их в кустах тогда, на привале, по дороге к передовой? Но вокруг, вроде бы, никого не было… Воспоминания о том волнительном дне нахлынули на девушку, заставляя вспомнить как она стояла с задранным платьем прижатая к дереву, а Гюнтер, словно сорвавшись с цепи, буквально вбивал в неё свой крупный и горячий член, заставляя нежные стенки влагалища сжиматься от острого наслаждения… Или доктор имеет в виду тот случай в голландском городке, когда они занялись этим в каком-то доме и забыли закрыть окно? Её крики и рычание Гюнтера, наверное, собрали под окнами десятки любопытных, смаковавших подробности пикантного приключения своего командира.

— Да, это он, доктор! — подтвердила девушка, решив не скрывать правду. Да и чего стыдиться? Это их отношения, и они сами разберутся насчёт них. — А что касается женитьбы… Когда мы сами решим тогда и поженимся! — она отважно решила взять часть ответственности на себя, помогая Гюнтеру.

— Нет, Лаура, это неправильно! — не согласился с ней начальник, и снова хлопнул ладонью по столу. Но на этот раз она была готова и не вздрогнула от неожиданности. — У каждого ребёнка должен быть отец! А если он офицер, тем более эсэсовец, то должен подавать пример во всём, в том числе в семейных ценностях, которые поддерживает сам фюрер! Исключение составляет только только смерть! Но, к счастью, он жив и я постараюсь как можно быстрее сообщить ему или его командованию о недостойном мужчины поведении, раз этот Шольке не торопится исправлять последствия своего… деяния! — нашёл Лейтман наиболее подходящее для этого слово.

Тут Лаура уже серьёзно встревожилась. Понятно, не за себя а за Гюнтера. Меньше всего девушке хотелось чтобы из-за неё у него появились дополнительные неприятности. Он и так каждый день рискует жизнью, сражаясь в городе, а теперь ещё доктор Лейтман добавится со своими взглядами на семейную жизнь и требованием насильно жениться. Нет, во многом медсестра была с ним согласна, но всё-таки это их с Гюнтером отношения, и решать что и как они должны сами!

— Прошу вас, доктор, не надо этого делать! — попросила девушка, умоляюще глядя на него. И, несколько секунд поколебавшись, призналась: — Дело в том что… Гюнтер ещё не знает что я беременна. Я ему не сказала…

— Но почему⁈ — эмоционально воскликнул доктор, снова забыв про карандаш. Тот опять свалился на пол но на этот раз начальник даже не обратил на это внимания, полностью поглощённый откровениями медсестры. — Почему вы ему не сказали⁈ Это же такая радость для любого отца!

— Я боялась что когда он узнает то отправит меня обратно домой… — тяжело вздохнула Лаура, чувствуя себя как на Голгофе. — Я же поняла что беременна только здесь, в госпитале. Только приехала, очень хотела работать, спасать раненых… А тут, получается, пришлось бы сразу возвращаться обратно. Вот я и решила немного подождать…

— Лаура! При всём моём к вам уважении… но вы ведёте себя как очень маленькая и глупая девочка! — не сдержался доктор, сурово глядя на уже почти бывшую подчинённую. — Что значит «немного подождать»? Чего ждать? Когда живот вырастет настолько что вы станете с трудом ходить? Знаете как это называется? Эгоизм! Вы обманывали не только меня, как вашего непосредственного начальника, но и своего будущего мужа! И всё ради того чтобы пойти на поводу у своего желания⁈ Это чёрт знает что! С той минуты когда вы поняли что беременны то для вас приоритетом должны были стать не собственные желания а интересы и безопасность ребёнка! Вы отвечаете за него не только перед вашим Гюнтером но и перед всем Рейхом, который прилагает все усилия чтобы наши женщины спокойно вынашивали и рожали здоровых и сильных детей! Вы меня разочаровываете, Лаура! — признался Лейтман, осуждающе качая головой.

Слова начальника были справедливы и давили горькой правотой, от которой вдруг захотелось расплакаться. Она знала что без работы в полевом госпитале или в Шарите не сможет долго жить, даже ради ребёнка. Сидеть дома, годами ухаживая за ним и не спасать людей, когда быть медиком её призвание и мечта с детства? Но говорить об этом доктору Лейтману не стала, опасаясь что он ещё больше рассердится. Да, он сам доктор и, скорее всего, поймёт её порыв работать во благо других, но обязанность женщины выйти замуж и родить детей для него намного важнее. Поэтому, раз уж не было никаких возможностей уговорить его не отправлять Лауру домой, осталось только попросить об одном…

— Хорошо, доктор, думаю, вы правы! — кивнула она, неосознанно погладив пока ещё плоский живот. — Признаю, я поступила неправильно, не подумав до конца о последствиях. Но я хочу последовать вашему совету и исправить хоть одну свою ошибку. Если это возможно, то мне бы хотелось сообщить Гюнтеру о своей беременности, и для этого я прошу оставить меня здесь ещё на день или два, пока он не сможет выбраться в госпиталь… — девушка затаила дыхание, ожидая ответа своего начальника.

Тот замолчал, обдумывая её слова, но быстро принял решение:

— Хорошо, Лаура! Я согласен, это справедливо! И меня радует ваше желание исправиться! Поэтому я немедленно приму меры чтобы оберштурмфюрера Шольке как можно быстрее вызвали сюда! А после того как вы ему всё расскажете то сразу поедете домой! Правильно я говорю? — утвердительно спросил он.

Что ей оставалось делать? Лаура кивнула, мысленно смиряясь с ситуацией.

— Вот и хорошо! А пока вы всё ещё числитесь медсестрой то продолжите работать! — продолжил Лейтман, видимо, удовлетворённый её уступчивостью. — Вот только все тяжёлые работы отныне я с вас снимаю! Будете помогать на операциях в меру своих сил и возможностей, но не больше! Усиленное питание и хороший сон! Впрочем, что я вам говорю, вы же сама как медик знаете это не хуже меня!

Девушка снова кивнула, соглашаясь. В конце концов, всё дело именно к этому и шло, разве что случилось намного раньше чем она рассчитывала.

— Ну что же, этот вопрос мы решили, так что можете идти… — довольно выдохнул Лейтман, слегка улыбнувшись. — А поскольку сейчас уже поздний вечер а раненых мало то ложитесь спать! Это приказ, если вы не поняли! — и рассмеялся, показывая что шутит. — Завтра я постараюсь дозвониться до нашего обергруппенфюрера и уговорить его вызвать вашего Шольке ненадолго сюда. Будем надеяться что это не займёт много времени…

Лаура встала и пошла к двери, ощущая себя вымотанной. Но уже на выходе решила немного подшутить над своим начальником:

— Доктор, вы ведь недавно сказали что у каждой немецкой женщины и ребёнка должен быть муж и отец, верно? — спросила она, не удержав хитрой улыбки на губах.

— Да, именно так! Я абсолютно в этом уверен! — твёрдо ответил Лейтман, глядя на неё с некоторым удивлением.

— Я почему спросила… Просто Гюнтер мне рассказывал про организацию под названием «Исток жизни» в СС. Так вот, оказывается там специально отобранные офицеры СС оплодотворяют идеологически и генеалогически подходящих им женщин-ариек для воспроизводства совершенной нордической расы. Это всё понятно, но дело в том что потом эти женщины растят детей без отцов и им даже всё равно кто именно оплодотворил их. Этот «Лебенсборн» создан по прямому указанию самого рейхсфюрера СС Гиммлера и провозглашён будущем всей германской нации. Как же всё это соотносится с вашими только что высказанными представлениями о традиционных германских семейных ценностях, доктор Лейтман? — закончила она и, насладившись донельзя растерянным выражением лица начальника, быстро выскользнула за дверь…