За тебя, Родина!

Глава 76

Лондон.

29 мая 1940 года. Утро.

Даунинг-стрит, 10.

Премьер-министр Уинстон Черчилль мрачно смотрел на своего собеседника, того кто прилетел к нему по срочному вызову из основной базы флота Метрополии. Адмирал сэр Чарльз Мортон Форбс, командующий всем что принадлежало к «домашнему» флоту в Скапа-Флоу. Сухопарый, с изборождённым морщинами лицом, он не выглядел импозантным, скорее напоминая старого бармена в одном из пабов на Пикадилли, который лишь протирает стойку видавшей виды тряпкой и приветствует завсегдатаев своего заведения. Но потомку герцогов Мальборо было плевать на его внешность, гораздо важнее был его профессионализм, а в этом у адмирала недостатка точно не было.

В этом году Форбсу должно было стукнуть уже шестьдесят лет, и позади у него было много славных дел на службе Британской империи. Он поступил на Королевский флот ещё в конце прошлого века, участвовал в неудачной битве при Галлиполи, затем стал капитаном линкора HMS «Queen Elizabeth». С 1938 года был командующим флота Метрополии и отлично справлялся с этой должностью.

Черчилль вызвал его к себе в столицу чтобы лично поговорить с ним. Уинстон знал что старый адмирал не жаловал самолёты но в данном случае ему пришлось воспользоваться именно им, поскольку вызов был срочным. И теперь сэр Форбс, вытянувшись, стоял перед ним и ждал вопросов.

— Скажите, адмирал, что у вас там творится на Оркнейских островах? — начал премьер-министр, подавив желание снова вынуть сигару из особого ящика на столе. — Если судить по вашим докладам, получается что немцы там собрали чуть ли не десяток подлодок, не считая еженочных налётов бомбардировщиков с морскими минами. Я не сомневаюсь в ваших словах, но нет ли там некоторого преувеличения возможностей противника?

— Все мои доклады абсолютно правдивы, сэр! — ответил Форбс, не дрогнув даже взглядом. — Про десяток подлодок говорить не буду, но готов поклясться что там рыщет примерно половина этого числа. Буквально перед самым докладом пришла телеграмма из моего штаба оттуда — час назад одна из вражеских подводных лодок притаилась на дне пролива, по которому регулярно ходят эсминцы, и осмелилась атаковать один из них, всплыв за кормой. Спасаясь от торпед наш эсминец не смог в тесноте развернуться и был вынужден выброситься на скалы, на несколько месяцев выйдя из строя. Положение спас героический капитан тральщика, ценой своей жизни потопив разбойника. Этот случай ещё раз доказывает что выход линейных сил в море без тщательного траления пролива и уничтожения немецких лодок слишком большой риск!

— Если вы не забыли, адмирал, у нас идёт война! — едко заметил Черчилль, недовольно фыркнув. — Каждый день существует опасность потерять один а то и несколько кораблей первой линии. Ваши линкоры нам позарез нужны в районе Дюнкерка, причём нужны уже несколько дней назад! Я понимаю опасность их прорыва из Скапа-Флоу, но неужели вы не можете ничего сделать? У окружённых уже два дня назад закончились снаряды к той небольшой части артиллерии, что у них была, и им нечем сдерживать наседающих нацистов! Чёрт возьми, там скопилось не меньше двухсот пятидесяти тысяч человек, которые надеются на нас!

— Сэр, поверьте, я всем сердцем сочувствую тем кто сейчас в Дюнкерке! — не сдавался старый адмирал. — Но если я дам приказ своей 2-й линейной эскадре идти на прорыв, пусть даже пустив впереди эсминцы, то хватит всего одной подлодки, не побоявшейся всплыть рядом с «Rodney», «Valiant» или «Resolution». Бесстрашный капитан и залп в упор поставят крест на всей этой смелой затее. А сегодняшний случай доказал что у Редера есть такие люди. Единственная возможность хорошо протралить проход, чтобы нивелировать хоть одну из опасностей — послать вместо одного тральщика все три, что стоят в Скапа-Флоу, но… это невозможно.

— Почему? — угрюмо спросил Уинстон, исподлобья глядя на неуступчивого Форбса. — Даже если все они подорвутся на минах или их торпедируют обнаруженные пираты рейха это всё равно окупится!

— В этом я с вами согласен, господин премьер-министр… — чуть кивнул сэр Чарльз, но не успел Черчилль загореться надеждой как чёртов старик снова безжалостно заставил его скривиться: — Но дело в том что сейчас, после потопления «Bangor», в море может выйти только один тральщик. Остальные два находятся в ремонте — у одного неполадки с машинами, другой повреждён взрывом мины два дня назад. Ещё в апреле я бы мог выслать три дополнительных тральщика но, согласно приказу Адмиралтейства, был вынужден отправить их в Средиземное море, чистить Гибралтарский пролив и район Мальты. Так что, сэр, если я сейчас пошлю свой последний тральщик по пути только что погибшего «Bangor», велика вероятность что его постигнет та же участь, поскольку потопленная немецкая лодка там явно не последняя.

— Дерьмо! — не сдержался аристократический потомок герцогов Мальборо, не вытерпев и всё-таки достав очередную сигару из ящика, непрерывно мозолившего ему глаза. — И когда эти ваши два тральщика починятся? — спросил он, заранее зная что это будет уже поздно для окружённых.

— Первый — через два дня. А второй… там работы ещё на неделю минимум! — ответ адмирала снова погрузил его в невесёлое настроение, заставляя раздражённо нахмуриться.

— То есть, сегодня и сейчас вы ничего не можете сделать? — с чувством безнадёжности спросил Уинстон, вертя незажжённую сигару между толстых пальцев. Как же паршиво знать что надо делать но не иметь возможности это осуществить!

— Нет, сэр, это невозможно! — твёрдо подтвердил сухопарый заслуженный Форбс, прямо глядя ему в лицо. — Нужно подождать эти два дня, а лучше неделю, и тогда я пошлю в пролив сразу три тральщика под охраной всех эсминцев 7-й флотилии. Хотя бы на день смогу вычистить фарватер и выпустить линкоры в море, прежде чем вражеская авиация снова сбросит новые мины. Но не сейчас и не сегодня!

Черчилль молчал целую минуту, мысленно прикидывая возможные варианты. Адмирал очень не хочет рисковать своими кораблями, особенно ради севших в лужу сухопутных генералов, тем более имея риск потерять драгоценный линкор без нормального артиллерийского боя наподобие Ютландского. Но в одном он прав — стоит ещё одной немецкой подлодке повторить тот же трюк о котором ему рассказал Форбс, и на скалы может выброситься уже линкор а не какой-то эсминец. А уж если он затонет прямо в фарватере… об этом даже думать не хочется!

А Дарлан всё молчит, даже не отвечает на его телеграммы! Париж в панике, посольства и некоторые министерства спешно готовятся уезжать из города, возросла активность местных нацистов, явно ждущих своих германских «братьев». Его посол прислал сообщение что не может встретиться ни с министром иностранных дел ни с заместителем премьер-министра Франции Петэном, недолюбливавшем англичан. Рейно всё время занят, и получается что все кто может дать французскому флоту давно назревший приказ идти в Ла-Манш, на помощь Дюнкерку, недоступны.

Похоже, тупик.

Вспомнив о стоящем рядом сэре Форбсе Уинстон тяжело вздохнул и раздражённо ответил:

— Хорошо, адмирал, вы свободны!

А потом, дождавшись когда старый моряк выйдет из его кабинета, со всей силой бросил сигару в угол, выплёскивая подавляемую злость…

Москва.

29 мая 1940 года. Утро.

Капитан Константин Трошкин, участковый.

Привычно хромая он зашёл в ворота большого но довольно заросшего травой участка и положил руку на расстёгнутую кобуру. Так сказать, на всякий случай. Народ в Марьиной роще живёт непростой, мало ли… Мысленно вспомнил что ему рассказал угонщик-Сеня и начал внимательно осматриваться.

Справа от калитки стояла старая бревенчатая изба с треугольной крышей, покрытой толью с прибитыми деревянными планками. Два окна смотрели на него, ещё два на левой стене. Слева стоял большой дощатый сарай с широкими воротами, на которых сейчас висел огромный замок. От этих ворот до деревянного забора заметно выделялись две наезженные колеи, какие бывают от частого проезда машин. Хм, похоже, первое подтверждение о стоящем тут украденном грузовике найдено. Судя по размеру сарая «Захар» туда бы спокойно заехал. Вот только почему так тихо?

Но стоять посреди пустого подворья было глупо, поэтому Константин вынул из кобуры свой «ТТ» и двинулся к этому сараю, не забывая поглядывать и на окна избы. По уму так следовало бы позвать с собой кого-то из оперуполномоченных но привычка всегда стараться всё делать самому сослужила свою службу. Вообще, Трошкин намеревался заявиться сюда ещё вчера утром, но начальство взвалило на него неожиданно свалившуюся кражу самовара. Пропажа нашлась за полдня у соседа-самогонщика, которому его принёс сам глава семьи в счёт долга, и активно противившийся содействию расследования, инициированного женой мужика. Поэтому сегодня утром, после очень даже активной ночи со скупщицей краденого Нинкой, у которой он жил, невыспавшийся но довольный Константин всё-таки решил посмотреть прав ли был Сеня в своих словах…

Сначала осмотрел колею, но это ничего не дало. Земля сухая, следов от протекторов грузовика нет. Да и если бы были то не факт что их оставил именно тот «ЗиС-5» про который рассказал малолетний угонщик. С трудом поднявшись на ноги участковый дошёл до маленькой двери сбоку сарая, не до конца прикрытой. Осторожно приоткрыл её стволом оружия и сразу отпрянул, подсознательно ожидая выстрела или выпада ножом. Та чуть скрипнула и проход стал шире. Но вокруг по-прежнему царила тишина. Вот только чуткий нос бывшего оперативника учуял слабый знакомый запах, ассоциирующийся у него с… Ну да, так и есть.

Тихо выматерившись Константин ещё раз внимательно осмотрел сарай, хотя уже понял что вряд ли здесь есть что-то опасное для него. Внутри помещение было явно приспособлено для работы с автомобилями. Длинный узкий стол вдоль одной из стен с кучей всяких металлических деталей. Вдоль другой стеллаж, тоже почти заполненный железяками. В углу небрежно сваленные шины и диски от легковых и грузовых машин. В другом углу, рядом с воротами, стопка прислонённых к стене железных листов, явно порезанных горелкой и, видимо, отбракованных. С потолка свисала лампа на проводе, который шёл к выключателю возле двери. Не было главного — грузовика. Зато было то что точно не входило в комплект сарая для обслуживания техники.

Труп.

Какой-то мужик разлёгся возле тех самых шин и дисков для автомобилей. Старые но ещё крепкие ботинки на ногах, пыльные штаны, распахнутый застиранный ватник, лежащая рядом кепка… Тело лежало на спине с раскинутыми руками, удивлённые глаза смотрели в потолок, щербатый рот чуть приоткрыт. Подойдя к нему вплотную Трошкин с трудом узнал некоего Пахома Елисеева, жившего тут уже несколько лет. Участковый ещё не успел хорошо узнать всех своих подопечных в районе, тем более тех кто не стремился к взаимному общению, и лично не был с ним знаком. Только слышал что да, есть такой мужичок. Вроде бы как-то связан с криминалом в Марьиной роще, но ничего конкретного, на уровне слухов. Вот и состоялось первое знакомство… оно же и последнее.

С сожалением покачал головой, подумав что придётся вызывать «труповозку» и старичка-эксперта Ионыча вместе с фотографом. Убийство на лицо, окровавленная белая рубашка на груди наглядно говорила об этом. А вот кто это сделал и зачем? Конечно, если вспомнить настораживающие слова Сени о той скрытой угрозе, которую тот почувствовал от таинственного незнакомца, то этот мужчина становился первым подозреваемым.

Трошкин задержал дыхание, потому как от тела уже слегка попахивало, и мельком осмотрел труп, не трогая его руками. Пригнулся и рукой разогнал зеленоватых мух, уже деловито здесь обосновавшихся. Судя по характеру раны Пахом был убит ножом, причём тот явно не ожидал удара, вон какое удивлённое лицо застыло. Время смерти… тут уж работа для патологоанатома, но явно не сегодня, день или два назад. За что убили? Тоже неясно. Ссора? Ограбление? Мотив пока оставался тайной, которую ему рано или поздно придётся раскрыть. Появление на своём участке крайне подозрительного типа, не гнушавшегося спокойно убить человека, Константину явно не нравилось.

…Наскоро осмотрев весь сарай и не обнаружив ничего особенного он пересёк двор и зашёл в дом, где раньше жил Елисеев. Увы, но там тоже не нашлось никаких улик, которые могли бы пролить свет на то что произошло с хозяином участка. Вещи не раскиданы, мебель на своих местах, хоть и чувствовалось что погибший жил бобылем. Так что ничем Трошкин своего начальника Халина порадовать не мог, всё глухо. А уж его коллега, склочный капитан Воронин, явно не забудет пройтись по самому Константину из-за появления трупа…

Какие предварительные выводы? Угнанного грузовика нет и достоверно неизвестно был ли он тут вообще. Зато есть мёртвый хозяин дома и сарая, неизвестно кем и за что убитый. Ещё фигурирует некий мужик, от которого Сеня чуял угрозу. Ладно, тут больше ему делать нечего, надо вызывать своих. Придётся ждать предварительных экспертиз и отталкиваться от них, если Трошкин хочет сдвинуть это дело с места. Но и не мешает встретиться с криминальным авторитетом, вором в законе, с которым у самого участкового осторожный вооружённый нейтралитет. Тот, конечно, вряд ли что-то расскажет, даже если знает, но чем чёрт не шутит, вдруг подаст какую идею?

Оглядев напоследок осиротевший двор Константин тяжело вздохнул и, опираясь на трость, неторопливо двинулся обратно к калитке. Спешить было уже некуда…

г. Клайберен, южнее Берлина.

29 мая 1940 года. Утро.

— Нет, господин Мартенс, об этом не может быть и речи! — повысил голос полицейский обермейстер, устало глядя на своего надоедливого собеседника. — Я вижу, вы никак не успокоитесь? Хватит с меня! Попрошу вас немедленно уйти из моего кабинета!

Стоящий напротив его стола сельский староста вот уже в который раз заявился к нему с нежелательным визитом и упорно просил выполнить свою просьбу. Нет, обермейстер прекрасно понимал его мотивы, но почему в этой ситуации должен быть крайним именно он? Отдуваться, если что не так, придётся ему а не Мартенсу! Тот, видите ли, сильно увлёкся вдовой фрау Грюнер а всю неприятную работу в деле устранения конкурентов свалил на него! Разве это справедливо?

— И всё же, господин обермейстер, я настаиваю! — никак не сдавался этот влюблённый болван, стискивая кулаки от волнения. — Отправьте запрос по выяснению личностей этих двух офицеров и больше я вас ни о чём не попрошу, даже останусь в неоплатном долгу! В конце концов, это ваша работа!

Напоминание о своих обязанностях изрядно разозлило полицейского но он сумел сдержаться, пытаясь решить дело миром. Глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться, и снова постарался убедить своего собеседника в собственной правоте:

— Послушайте, господин Мартенс, у меня нет никаких оснований это делать! Вообще никаких! Вы же сами видели что документы в полном порядке, ничего подозрительного в их поведении я не заметил, отдыхают после ранений, ведут себя прилично и хозяйка ими довольна… — вот последние слова он сказал явно не подумав, о чём тут же пожалел.

Сельский староста весь покраснел от гнева и ревности, тяжело задышал, глаза засверкали.

— Вот, значит, как⁈ — он подошёл вплотную к столу обермейстера и тот заметил как Мартенс вот-вот готов взорваться от испытываемых чувств. — Никаких оснований? Да вы просто не хотите ничего делать, так и скажите! Что вам стоит послать запрос в их части и узнать правду? Я очень вами разочарован, господин полицейский, и не намерен мириться с вашей бездеятельностью! Думаете, я успокоюсь? Ошибаетесь! Я обращусь к вашему начальству, а если понадобится то дойду до самого группенфюрера СС Артура Небе, начальника полиции Рейха! Пусть знает какие некомпетентные и ленивые сотрудники у него работают!

Эта угрожающая тирада окончательно взбесила полицейского обермейстера, несмотря на его попытки решить дело миром. Нет, он не боялся потенциальной жалобы этого Мартенса, его письмо просто не дойдёт до генерала СС. Но когда ему прямо в лицо кидают обвинение в некомпетентности и учат как надо работать… какой нормальный человек оставит это безнаказанным?

— Довольно!! — заорал обермейстер на весь кабинет, отбросив всякую сдержанность. — Видит Бог, я был с вами очень терпелив, но если вы сейчас же не выйдете отсюда то я позову подчинённых и они просто вышвырнут вас на улицу! Я не боюсь ваших доносов, Мартенс, и не задерживаю на несколько суток только потому что из-за этой вашей страсти к фрау Грюнер вы явно не в себе! Примите уже тот факт что она к вам равнодушна и перестаньте мне мешать работать! Дверь за вашей спиной, Мартенс, и я дам вам десять секунд на то чтобы вы покинули кабинет! Иначе я не поленюсь и найду для вас хорошее местечко в одной из камер за клевету и оскорбления сотрудника полиции при исполнении! Время пошло! — и начал вслух считать секунды.

Лишь на восьмой из них взбешённый сельский староста, чуть не скрежеща зубами от злости, развернулся и быстро вышел вон, заставив полицейского облегчённо вздохнуть. Когда в коридоре стихли шаги влюблённого дурака обермейстер потянулся к графину с водой, налил из него полный стакан и несколькими глотками выпил. Удовлетворённо икнул и снова углубился в бумаги, сожалеюще качая головой. В принципе, сделать этот запрос ему ничего не мешает, но… он видел как женщина явно не была против ухаживаний одного из офицеров, своего постояльца. Если тот ей понравился больше чем безнадёжно страдающий по ней Мартенс то кто виноват? Никто! А значит, пусть они оба наслаждаются теми недолговечными днями счастья, прежде чем военный долг снова заберёт офицеров на войну… Были бы у него хоть какие-то подозрения или сомнения в личности лейтенанта и обер-лейтенанта то полицейский и сам бы отправил запрос ещё в тот же день. Но их не было. Так что пусть Мартенс кусает локти что такая женщина досталась не ему, а у него, обермейстера полиции, очень много работы, не считая этих бесследно пропавших террористов…

г. Дюнкерк, Франция.

29 мая 1940 года. Утро.

Гюнтер Шольке.

Ночь не принесла ему отдыха, несмотря на то что Гюнтер смог поспать почти пять часов. События прошлого дня никак не давали ему покоя, отгоняя сон. Усталость по-прежнему давила на тело, но взбудораженный мозг вновь и вновь прокручивал две сцены, которые глубоко запали в память.

«Бабушка, а что это та…?» — любопытный детский голос перед самым взрывом то и дело звучал в голове, мучая вопросами и пытаясь найти то решение с помощью которого можно было бы избежать рокового сценария. Военная логика профессионального солдата упорно твердила что Шольке, в условиях неведения о местонахождении гражданских, всё сделал правильно, но совесть всё равно грызла Гюнтера, утверждая что если бы… как бы… возможно… то мальчик вместе с бабушкой остались бы живы. Но назад уже не отмотать и не вернуться, хоть такое раньше невозможное событие один раз уже случилось. Он отлично помнил своё состояние когда увидел во что превратилось хрупкое тело ребёнка от безжалостного взрыва гранаты, как тот сделал последний вздох, глядя прямо на своего убийцу, и даже хотел что-то сказать… Вина всё равно гнула его своей силой и убедительные самооправдания что Гюнтер не знал; что таковы правила зачистки помещений в потенциально враждебном объекте, почти не помогали.

Их сменяли только отрывочные кадры того как «Сосиска» с ожесточённым лицом выпускает на волю море огня, так и не прислушавшись как к его уговорам так и прямым приказам. Те жуткие крики и запах палёного мяса, которые его органы чувств, к сожалению, запомнили, хотя сам оберштурмфюрер в тот момент превратился в скандинавского берсерка, мутузя своего «поехавшего крышей» подчинённого. Вдобавок совесть и тут нашла к чему прицепиться, хотя в этом случае Гюнтер сделал всё что мог чтобы остановить Рауха. Она твердила что ему, как командиру, надо было сдать своего бойца фельджандармам СС за совершение военного преступления, а не покрывать его из-за страха за себя и свою карьеру. Её не убеждало что он так поступил не только из-за собственных интересов но и желая сохранить единство во вверенном подразделении. Принципы принципами но совесть это совесть, у неё совсем другие нравственные установки и она упрямо старалась заставить его поступить так как нужно ей для душевного спокойствия, невзирая на очень вероятные негативные последствия как для самого Гюнтера так и других солдат.

В общем, утро выдалось поганым, хотя проклятый дождь, наконец, затих и из-за разрывов туч выглянуло робкое солнце. Вчера Шольке до самого вечера занимался приведением своего подразделения в порядок, пополнял боеприпасы, помогал эвакуировать раненых и принимал вместо них скудное пополнение прямо возле того самого четырёхэтажного дома.

Потери вышли не то чтобы большие но довольно серьёзные. Погибли тринадцать его солдат и унтер-офицеров, ещё больше двадцати оказались ранены. Правда, пятеро легко, и изъявили желание остаться в строю. Осмотрев их Гюнтер разрешил это сделать только троим, отправив остальных вместе с товарищами в хозяйство Лауры, несмотря на бурные возражения.

Пополнение прислали всего двенадцать человек, из них девять снова «зелень» из учебных школ СС, один вернулся из госпиталя «Лейбштандарта», а ещё двое переведены из Дивизии Усиления, из которой потом создадут «Райх». Шольке уже знал что вчера эту дивизию из-за потерь отвели на пополнение в район Камбре, а этих, видимо, по какой-то причине сюда. Что ж, хорошо хоть это питомцы Пауля Хауссера а не «мертвоголовые» сторожа концлагерей Эйке. Хоть он сам пока ни разу не встречался с этой воинской частью СС но уже, почему-то, испытывал к ней стойкую неприязнь, включая её солдат и офицеров. Казалось бы, и те и другие принадлежат к одной организации, носят почти одинаковую форму, подчиняются Гиммлеру… Но Гюнтер гораздо более благожелательно относился к частям Вермахта, чувствуя что у них с «Лейбштандартом» куда больше общего чем с охранниками лагерей. Да, они эсэсовцы, но воюют и рискуют жизнью на фронте точно так же как и обычные армейцы, а вот «мертвоголовые»… Сейчас подчинённые Эйке тоже на передовой но всё равно его неприязнь к ним не уходила, буквально впитавшись в плоть и кровь.

Тогда его внимание привлёк один из переведённых, высокий и сильный блондин с зачёсанными на одну сторону волосами. Квадратный подбородок, прямой взгляд с чувством превосходства оглядывает самого Гюнтера и всех вокруг. Вооружён пистолетом-пулемётом, на поясе подсумок с тремя запасными магазинами и две «картофелемялки». На петлице знаки различия штурмшарфюрера, высшего звания для унтер-офицера СС. На груди эсэсовца висит штурмовой пехотный знак в бронзе, молчаливо говорящий о храбрости парня.

Вчера ему было некогда знакомиться с новобранцами и он спихнул эту обязанность на Бруно, приказав тому пополнить самые поредевшие отделения, но сейчас решил восполнить этот пробел. Надо же командиру иметь хоть какое-то представление о новичках? Поэтому Шольке сразу после подъёма и завтрака сухпайками направился в ту комнату где разместились новенькие.

К его удивлению подошедшие вчера подкрепления тоже не спешили продолжать наступать дальше. Первый батальон СС и ещё два батальона Вермахта вместе с двумя десятками танков расположились прямо на том самом перекрёстке где ещё несколько часов назад гремел бой. Дом, где им дали последний отпор англичане и французы, был большой и его хватило чтобы вместить не только эсэсовцев но и часть армейцев. Остальные нашли себе укрытие от плохой погоды в соседних домах, тоже приводя себя в порядок. Прошлись по этажам, стащили все вражеские трупы в одну комнату и заперли дверь, чтобы те не воняли. Гражданских тоже собрали в кучу в паре квартир, велев сидеть тихо и не доставлять проблем.

Бруно уже был на ногах и, узнав что хочет командир, послал Ханке разбудить и привести штурмшарфюрера к ним, а сам наскоро сообщил Шольке минимум информации о новом бойце.

Эдмунд Штайн, 22 года, сын пастора из сельской местности возле Бамберга, севернее Нюрнберга. Как и многие поступил в СС добровольцем, вопреки желанию отца. Первый бой принял в Брабанте, там же и отличился, ворвавшись на позиции голландцев и лично уничтожив четверых врагов. Способствовал прорыву обороны, захвату и удержанию укрепления от контратак противника, нанеся тому серьёзные потери при минимальных своих. За это отмечен командиром и награждён прямо в штабе дивизии. Решителен, безжалостен, сообразителен.

Брайтшнайдер едва успел всё это ему сообщить как на пороге появился сам штурмшарфюрер. Впился глазами в Гюнтера, вскинул вверх руку и грянул:

— Хайль Гитлер! Оберштурмфюрер, штурмшарфюрер СС Штайн по вашему приказанию прибыл!

Шольке повторил его жест но более небрежно, и показал Бруно что тот может идти. Заместитель вышел из комнаты и закрыл дверь, оставив их наедине. Повисла тишина, лишь за стенами слышался приглушенный гул множества людей, которые просыпались, умывались и наспех поглощали еду. Унтер-офицер СС молчал и ждал вопросов а Гюнтер смотрел на него и пытался понять чем тот его заинтересовал.

Наконец, после полуминутного молчания, Шольке спросил своего нового подчинённого:

— Бад-Тёльц или Брауншвейг?

— Брауншвейг, оберштурмфюрер! — не растерялся Штайн, на вопрос где он проходил обучение.

— Назовите ваши сильные и слабые стороны, штурмшарфюрер? — снова поинтересовался Гюнтер, продолжая изучающе смотреть на него. Тот в ответ не опускал глаза, невозмутимо глядя в ответ. Только чуть дрогнули губы когда он услышал вопрос.

— Не пью, не курю, всегда выполняю поставленные задачи невзирая ни на какие помехи или опасность погибнуть. Готов на всё ради победы и ненавижу врагов Германии, внешних и внутренних! — браво начал он, но потом чуть улыбнулся и дополнил: — Слабостей за собой не замечал, если не считать любви к своей собаке, оставшейся дома.

Шольке медленно кивнул, показав что услышал, и решил немного углубиться в эту тему.

— В личном деле сказано что ваш отец был против поступления в СС. Почему?

Эдмунд чуть нахмурился и Гюнтер понял что штурмшарфюреру неприятно говорить об этом. Но тот ответил:

— Мой отец религиозный дурак и ретроград, оберштурмфюрер. Свято верит в десять заповедей и считает нас исчадием ада. Мы с ним много спорили об этом но увы, я так и не смог убедить его в том что он глубоко ошибается. В конце концов я решил уйти из дома, поскольку становиться священником по его стопам у меня не было ни малейшего желания. С детства мечтал быть военным, но в СС намного лучше чем в Вермахте! — искренне признался Штайн.

— Насколько я понял вы не женаты? И даже девушки нет? — не отставал Шольке, упорно пытаясь понять чем его так заинтересовал этот штурмшарфюрер.

— Не женат. Девушка была… но теперь её нет! — а вот сейчас Эдмунд явно разозлился. Но от чего?

— Что случилось? Она умерла? — спокойно спросил он, делая вид что не замечает эмоции подчинённого.

— Оберштурмфюрер, я не понимаю, какое отношение это имеет к…? — стиснул челюсти Штайн, но Гюнтер не позволил ему уйти с болезненной темы.

— Отвечать на вопрос, штурмшарфюрер! — лязгнул Шольке своим командирским голосом, пресекая возражения. — Если я прикажу то вы ответите сколько раз дрочите по утрам, ясно? Не слышу ответа!!

— Так точно, оберштурмфюрер! — сила приказа и воля Гюнтера преодолели возмущение унтер-офицера СС, но теперь тот смотрел на него с какой-то непонятной яростью, словно Шольке заставил его коснуться того что Эдмунд пытался глубоко спрятать.

— Она… она оказалась врагом! — внезапно брякнул Штайн, играя желваками. — И я её наказал!

Эти слова изрядно изумили Гюнтера и он удивлённо вскинул брови. В каком смысле врагом? Что там у них произошло?

— Конкретнее, штурмшарфюрер! — велел он, снова придав лицу полную невозмутимость.

Боец тяжело дышал, его ноздри раздувались от испытываемых чувств, кулаки крепко сжаты. Эдмунд неохотно но начал рассказывать, и чем больше Шольке его слушал тем сильнее у него ползли мурашки по коже…

— Мы с Гизелой росли вместе. Я — сын пастора и член «Гитлерюгенда», она — дочь преуспевающего бауэра, торгующего мукой. Всё время вместе играли и бегали по полям… Потом, когда подросли, поняли что любим друг друга. Я даже хотел жениться на этой… мрази! — последнее слово он чуть ли не выплюнул, его лицо исказилось от злости и ещё чего-то… — Меня обмануло то что она казалась доброй, красивой, умной… Даже наши родители не противились отношениям и были уверены что мы поженимся. Когда нам исполнилось двадцать то я взял её как свою женщину. Если бы мне тогда знать всю правду… Но я не знал, оберштурмфюрер! Не знал!

— Продолжайте! — приказал Гюнтер, хотя начал подозревать что ему не понравится услышанное.

— Потом она сказала что у нас будет ребёнок… Я обрадовался, думал что станем настоящей семьёй. Был готов на что угодно ради неё… Какой позор! — снова скривился Штайн, словно увидел что-то мерзкое. — Сделал ей предложение, она согласилась. Отец сам желал провести обряд венчания а этот бауэр обещал оплатить все расходы на свадьбу. Но… перед этим, как вы знаете, по закону мы должны были доказать что являемся расово чистыми немцами, что в нас нет ни капли еврейской крови. Я нисколько не беспокоился ни за себя ни за неё, был уверен что это просто формальность! И когда мне сообщили что я чист то принял это как само собой разумеющееся. Но… но она… — у парня перехватило дыхание, и Эдмунд с трудом смог закончить свою мысль: — … Гизела была заражена! У неё оказалась четверть этой грязной крови!

Штайн на несколько секунд закрыл глаза, его буквально трясло.

А Гюнтер онемел, услышав такие откровения. Нет, он знал что действительно, перед свадьбой, если муж собирается строить карьеру в государственных органах, а особенно в СС или партии, то должен пройти вместе с будущей женой проверку на «вшивость», иначе не видать ему высоких чинов. Для членов СС и НСДАП это считалось обязательным, да и жёны им подбирались тоже расово подходящие. Теперь Шольке понял что случилось между ними и почему Эдмунд не женился на своей Гизеле. Но когда он уже хотел сказать что достаточно, Штайн заговорил снова…

— Когда я это узнал то просто не поверил своим глазам и ушам. Такого никак не могло быть! Но это случилось… — похоронным голосом вещал штурмшарфюрер, глядя на него пустыми глазами. — В тот день она перестала для меня существовать, оберштурмфюрер. Эта грязная сука валялась у меня в ногах, молила сжалиться, что-то лепетала о любви и общем ребёнке… Я не слушал её. Тогда она сказала что всё равно оставит этот зародыш, потому что он часть меня. Её слова отрезвили меня и тогда я это сделал…

— Что… — голос внезапно изменил Гюнтеру, и он почувствовал что ему стало трудно дышать… — Что сделал?

Подчинённый вдруг сбросил своё оцепенение, его взор прищурился и тот ответил с какой-то ужасной гордостью, от которой Шольке пробила неконтролируемая дрожь:

— Я понял что не могу этого допустить, оберштурмфюрер! Не имею права перед страной и фюрером! Я начал бить её по животу кулаками, а потом, когда она упала, и ногами! Потому что не хотел чтобы эта личинка поганила меня самого! Она же грязная, понимаете⁈ Она не имеет права жить! А эта тварь обманывала меня до самого конца, хотела чтобы я превратился в такого же как она, предал свои идеалы и принципы! И этот ребёнок… он же был бы евреем! Представляете, у полноценного арийца сын или дочь имеет еврейскую кровь! Это… это такой позор что я бы его не вынес, понимаете!! — похоже, Штайн мысленно переживал свои воспоминания, но в данный момент Гюнтеру было всё равно на него.

Ему хотелось просто взять пистолет и вышибить гнилые мозги этому полностью свихнувшемуся от расовой пропаганды ублюдку, так обошедшемуся со своей ещё недавно бывшей беременной невестой. Рука с готовностью легла на кобуру пистолета, лежавшую на столе, и он лишь в последний момент сумел сдержаться. Нет, как бы не хотелось поддаться порыву, это нельзя делать!

Проклятье, такой финал ему не мог присниться даже в самом страшном кошмаре! Он-то сначала думал что этот урод просто бросил Гизелу, как недостойную его, а оказалось всё куда хуже… Гюнтер ещё в своём времени читал про зверства некоторых нацистов вроде Эйке и Дирлевангера, но там было немного другое. Те измывались над людьми потому что были садистами и им нравилась вседозволенность, власть над жизнью и смертью множества низших людей. А этот… этот рехнулся на чистоте крови и с головой окунулся в такое дерьмо от которого никогда не отмоется. И что самое худшее, Штайн считает себя и свои действия абсолютно правильными! Как может быть что такой… арийский экземпляр смог отличиться в бою и стать унтер-офицером, не погибнув? Видимо, ад заботится о своих кадрах и тщательно пестует подобных персонажей. И вот что теперь с ним делать?..

Сделав неимоверное усилие чтобы хотя бы внешне вернуть себе спокойствие, Гюнтер тихо спросил:

— В ней же было всего четверть этой крови? А в ребёнке была бы вообще одна восьмая часть…

— Да какая разница, оберштурмфюрер⁈ — вскричал штурмшарфюрер, глядя на него дикими глазами. — Хоть одна миллионная! Если есть хоть самая малая капелька то уже всё, понимаете?!! Она навеки грязная! Вы же сами служите в СС и должны это понимать!! Я не мог её любить или просто держать рядом, это же очевидно! Она обманула меня, хотела опозорить!

Гюнтеру пришлось снова следить за своей рукой, которая самостоятельно потянулась к кобуре. В этот момент он понял что говорить со своим новым подчинённым на эту тему бесполезно. Более того, опасно. Если его стыдить тот может заподозрить командира в тайном сочувствии евреям и донести в гестапо. Конечно, Зепп вряд ли его отдаст псам Мюллера, но зачем зря рисковать? Осталось узнать лишь один ответ на вопрос…

— Прекратите истерику, штурмшарфюрер! — призвал он того к дисциплине. — Вы унтер-офицер СС а не барышня!

Штайн непроизвольно подтянулся и его лицо снова стало превращаться в маску исполнительного подчинённого.

— Виноват, оберштурмфюрер! Поддался эмоциям, извините! Больше не повторится! — ответил подчинённый, стоя по стойке «смирно».

— Чем всё закончилось с этой Гизелой, Штайн? Вы её убили? — спросил Гюнтер, почти уверенный в положительном ответе.

— Никак нет! Я хотел это сделать, оберштурмфюрер… — ответил тот, виновато вздохнув. — Более того, я обязан был это сделать! Но не смог… проявил слабость. Поэтому я обо всём сообщил ближайшему отделению гестапо в Бамберге и через день они её забрали вместе с отцом. Потом мне сказали что их отправили в концлагерь.

— В какой именно? — осведомился Шольке нейтральным тоном.

— Не знаю, оберштурмфюрер, не интересовался! — пожал Эдмунд плечами. — Да и какая разница? Она получила что заслуживала.

— Хорошо, штурмшарфюрер, вы свободны! — отпустил его Гюнтер, со вздохом усаживаясь за стол.

Дождался когда тот выйдет и обхватил голову руками, закрыв глаза. Снова перед ним проявился до этого редко замечаемый зловещий оскал политики нацистов, которую он романтизировал в будущем. Первым случаем было то самое обыденное убийство двух евреев прямо на улице, когда Пайпер устроил целое представление. Оно как-то прошло мимо его совести, наверное потому что это были старики, и осознание невозможности вмешаться. Но здесь?

Молодая и влюблённая девчонка! Беременная, к тому же, от этого ублюдка! Как⁈ Вот как можно было сделать ТАКОЕ с той в кого влюблён и которая носит в себе твоего ребёнка⁈ Какие больные мозги, повёрнутые на пропаганде, надо иметь чтобы совершить эту невообразимую дикость⁈ Там, в будущем, Шольке не представлял что продукт нацистской системы мог рождать таких вот настоящих монстров, готовых принести в жертву своим убеждениям самых близких людей! И только попав сюда он начал постепенно понимать что скрывается под привлекательной вывеской «Германия превыше всего!». Нет, это не значило что он стал симпатизировать коммунистам или демократам, Гюнтер по-прежнему готов сражаться за свою страну со всеми кто решит на неё покуситься. Но вот некоторые положения и лозунги нацистской пропаганды точно надо переориентировать! Например, закрывать или хотя бы сокращать концлагеря, смягчить требования к расовой чистоте немцев, умерить или перепрограммировать пропагандистские клише… словом, менять самые мрачные и неприглядные стороны Третьего Рейха, иначе история может повториться а его миссия так и останется проваленной. Другое дело что «Выплёскивая грязную воду не вывалить бы из тазика ребёнка!». Ведь если не брать в расчёт всё указанное то многое ему нравилось в этой Германии.

Автобаны, подъём промышленности, программы помощи многодетным семьям и стимулирование рождаемости, чтобы закрыть демографическую яму от потерь Великой войны. Понятно, что большинство этих мер было осуществлено для подготовки к войне, но вовсе не обязательно снова наступать на те же грабли! Нет, надо опять поговорить с фюрером, обозначить эти проблемы и постараться убедить его изменить политику Рейха! Будет ОЧЕНЬ трудно, Гюнтер это знал, но надеялся что его аргументов хватит чтобы уговорить Гитлера. А если нет? Если тот просто отмахнётся от него? Что тогда делать? Ответ маячил перед глазами но Шольке упорно не хотел его читать.

На память снова пришли слова Штайна и Гюнтер лишний раз убедился что взгляды штурмшарфюрера ему не подходят. Шольке самому бы и в голову не пришло такое сотворить, даже если бы Лаура или любая из его женщин оказалась полностью еврейкой. Если она его любит то какая разница кто по национальности? Главное, не негритянка, это уж чересчур. Он будет защищать их до конца, потому что испытывает те же взаимные чувства и ему плевать какая в его красавицах течёт кровь! В этом плане Гюнтер был готов без всяких сомнений плюнуть на нацистские расовые законы и пойти против любого кто попытается применить их на его женщинах.

Почти успокоившись и придя в себя от неожиданных откровений нового подчинённого Шольке повесил кобуру на пояс, взял в руку «МР-38» и вышел из комнаты, по пути командуя своим людям выходить на улицу и строиться перед домом. Гюнтер чувствовал что вот-вот должен прийти приказ на дальнейшее наступление и хотел быть заранее готовым, поскольку разведчиков всегда пускают первыми.

И когда он шёл к выходу то почти убедился в своей правоте. Все этажи здания и перекрёсток превратились в настоящий муравейник. Сотни солдат СС и Вермахта спешно заканчивали завтрак, надевали амуницию и выбегали наружу, формируя походные колонны, которые потом распадутся на боевые группы. Рычали моторами танки и бронетранспортёры, его трофейная «Матильда» тоже пофыркивала выхлопным дымом, молчаливо приглашая занять своё законное место в башне. Несмотря на, казалось бы, навечно въевшуюся усталость, Гюнтера охватили предбоевой мандраж и нетерпение. Осталось уже совсем немного, возможно, даже всё кончится уже сегодня! Займут порт, потом на восток, к пляжам… и всё, отдых! Господи, хоть бы так и было!

Молодцевато вскочив на броню «англичанки» он оглянулся назад. Батальоны почти построились а больше десятка офицеров СС и Вермахта собрались группой, о чём-то разговаривая и доставая карты. Заметив как ему машет командир первого батальона СС Гюнтер тихо выругался, спрыгнул с брони и побежал к нему, на ходу вынимая карту из полевой сумки. Сейчас проведут инструктаж, поставят боевую задачу и вперёд. Последний бой часто бывает самым трудным, но его ребята выдержат! И внезапно поймал себя на довольно необычной мысли, что если вдруг штурмшарфюрер СС Штайн сегодня умудрится погибнуть то он, Шольке, будет только рад…