Семейные тайны Армстронгов

72

Снегопад, укрывший всю местность толстым белым покрывалом, почти прекратился. Клара лежала на диване в малой гостиной, укрывшись теплым одеялом. В камине ревел бушующий огонь. Она смотрела в окно на крупные снежинки, падавшие на заснеженную землю и озеро. Затем потянулась за бокалом и сделала очередной глоток шерри.

В парадную дверь позвонили, и через минуту к ней в комнату вошел Феннел.

— Простите, мэм, к вам Джонни Сеймор, — немного смущенно объявил он.

— Джонни Сеймор! — Она была в шоке.

— Всем привет! — заявил Джонни, проходя в комнату мимо дворецкого. — Спасибо, Феннел. Мы дадим вам знать, когда захотим чаю. — Он аккуратно выпроводил слугу и закрыл за ним дверь.

Она быстро села.

— Джонни! Как вы сюда добрались? Я не слышала, чтобы подъезжала машина.

— Мне опять запретили управлять автомобилем. Так что меня подвез один очень славный парень, который переделал свой экипаж в сани. Очень новаторское решение. Хм-м-м… шерри — как раз то, что мне нужно в такой день, как сегодня. — Он подошел к круглому столику, взял с него хрустальный графин и налил себе большой бокал.

— Что вы здесь делаете? — спросила она.

— Я приехал поработать над тем чертовым портретом, который мне заказали. Я посылал вам кучу записок, и вы ни на одну не ответили.

— Я знаю. Простите. Мне нужно было столько всего обдумать. Такое в голове творится…

Он остановился, внимательно изучая ее.

— Это заметно. Выглядите ужасно!

— Вот уж спасибо! Вы знаете, как поднять девушке настроение.

— Ладно, я просто так сказал. Мы же не хотим запечатлеть вас для потомков выглядящей настолько хреново, не так ли?

— Это вы про ту свою чертову картину? — раздраженно сказала она.

Джонни сел в кресло напротив нее, закинул ногу на ногу и уставился на Клару, до половины укрытую одеялом на диване.

— Вы заболели?

— Нет.

Лицо его стало озабоченным.

— Получили дурные известия с фронта?

— Нет, — тяжело вздохнула она. — Вообще никаких известий с фронта! Впрочем, как всегда.

— Уже хорошо! Тогда можем сегодня поработать во второй половине дня.

— Нет, Джонни, мне не хочется. Не хочу продолжать этот портрет. Свое вознаграждение вы, безусловно, получите.

— Как не продолжать?! Это исключено, даже не обсуждается.

— Я не собираюсь спорить с вами по этому поводу. У меня в голове сейчас слишком много всяких мыслей.

— Эта стерва Пруденс затравила вас?

— Нет… Мы отослали ее жить в Хантерс-фарм за плохое поведение.

Джонни разразился звонким хохотом:

— Самое место для нее.

— Поэтому мы и не можем продолжать с портретом — оставаться одним неприлично.

— Ну, одни мы с вами не останемся. У вас в доме полный набор прислуги.

— Не полный, а половинный. Вторую половину сейчас убивают во Франции.

— Похоже, вы много пьете вот этой штуки.

— Почему бы и нет? Шерри — «мамина погибель», как когда-то его называли в народе.

— А что сказало бы лондонское высшее общество, если бы услышало такое про Клару Чартер из семьи — владелицы «Чартерс Чоколет», королевы бала 1910, 1911, 1912 и 1913 годов?!

Она подозрительно взглянула на него:

— Вы позабыли еще и 1909 год, я была дебютанткой в общей сложности пять лет подряд. Дольше, чем кто-либо другой — по крайней мере мне так говорили. Вы, похоже, хорошо подготовились — так осведомлены о моем прошлом.

— Просто навел кое-какие справки, вот и все.

Она снова вздохнула и отхлебнула из бокала.

— «Чартерс Чоколет»! Как бы там ни было, но моим самым любимым шоколадом всегда были конфеты с ликером. А у лондонского высшего общества сейчас есть множество гораздо более актуальных забот, чем мое семейное положение. Я для него — давние воспоминания. — Она заглянула в бокал. — И единственный человек, которого на данный момент волнует мое семейное положение, — это я сама!

Он с улыбкой подался вперед.

— Что, проблемы в раю?

Она поставила бокал на столик и опять вздохнула.

— Я попрошу миссис Феннел приготовить вам что-нибудь поесть, а потом Феннел мог бы подбросить вас домой или на станцию, если вы хотите прямо отсюда направиться в Дублин.

— Фу! Дублин! Знаете, я ведь после Восстания в пасхальную неделю не нашел в центре ни одного целого здания, где можно было бы провести мою выставку.

— И это единственное, что вас тревожит? — Она внезапно расплакалась.

Он быстро встал и сел подле нее.

— Что случилось? — спросил он, беря ее за руку. — Расскажите мне!

— Не могу я вам этого рассказать, да и никому другому тоже! — Она отдернула руку, сбросила одеяло, быстро встала и подошла к камину.

— Знаете, я умею слушать, а сейчас, похоже, вам не с кем больше поделиться.

— Но я ведь вас даже толком не знаю.

— Знаете. Мы с вами старинные друзья — по крайней мере в моем понимании этого слова.

Она принялась нервно расхаживать по комнате.

— Думаю, что я совершила самую ужасную ошибку в своей жизни… теперь я понимаю, что не должна была выходить замуж за Пирса… Я любила его так сильно, что мне было все равно, как он относится ко мне. Или, может быть, я убедила себя, что он тоже любит меня. Что он просто не умеет показывать свои чувства. Но теперь я знаю, что он никогда ко мне ничего такого не испытывал. Вообще ничего. Я для него даже не досадная помеха. Я ему абсолютно безразлична. — Она вдруг остановилась и закрыла лицо руками. — А я попала в западню. — Голос ее сорвался. — Откуда нет выхода. Я не могу разорвать свой брак или бросить этот дом. Это погубит меня. Погубит окончательно и, таким образом, нанесет удар по моей семье. Я должна вытерпеть, справиться с этим. Да еще и эта война, где уже убито столько моих друзей. У меня это в голове не укладывается, не могу в это поверить. Люди, с которыми я ходила на балы, с которыми дружила, внезапно исчезают, даже без всяких похорон. Помню, один знакомый моего отца как-то погиб в автомобильной катастрофе. Тогда мы все были шокированы и еще несколько месяцев не могли отойти, только о том и говорили. А теперь мои друзья гибнут так же легко и просто, как в детской песенке про десять поросят, которые пошли купаться в море. Что произошло с этим миром? И со мной?

Она снова заплакала. Он быстро встал и, подойдя к ней, крепко обнял. Успокаивая ее, он немного покачивался.

— Все нормально. Отпустите это. Поплачьте хорошенько, вам это сейчас необходимо.

Она растаяла в его объятиях, содрогаясь в рыданиях; расслабление, вызванное тем, что кто-то переживает за нее, позволило выплеснуть наружу накопившиеся эмоции.

В конце концов всхлипывания ее постепенно затихли и она устало положила голову ему на грудь. Но потом осторожно отодвинулась от него.

Он улыбнулся ей и, взяв свой носовой платок, вытер ей лицо.

— Не беспокойтесь, он у меня чистый, — сказал Джонни.

— Простите меня, надеюсь, никто из прислуги меня не слышал.

Он рассмеялся:

— А если и слышал? Кому какое дело?

— Мне! — Она отстранилась от него. — Прошу меня извинить. Я всегда была немного эмоциональна, как вы, наверное, уже догадались.

— Да, догадался. Где вы провели Рождество?

— Здесь, в полном одиночестве. Пирс, разумеется, не приехал. А я чувствовала себя слишком несчастной, чтобы ехать в Лондон. Даже Пруденс со мной не было: она уехала к своим кузенам в Дублин.

— И вы просидели тут сами, занимаясь только тем, что жалели себя?

— Праздновать особо было нечего. — Она села.

— Ну, теперь повод может появиться. — Он улыбнулся и сел рядом с ней. — Я показал вашу работу паре критиков в области живописи.

— О чем вы говорите?

— Я стащил несколько ваших рисунков из библиотеки и показал их кое-кому в Дублине. Они были очень впечатлены — как, собственно, и я. Впечатлены настолько, что мы решили включить ваши работы в нашу выставку.

Она впилась в него гневным взглядом.

— Джонни, вы не имели права никому этого показывать. И вообще брать их! Вы их украли!

— Я бы предпочел назвать это «одолжил».

— Что ж, можете смело сказать вашей галерее, что я не собираюсь участвовать в вашей чертовой выставке или где-либо еще.

— Клара! — Он схватил ее за руку. — Вы хоть понимаете, что это означает? Есть великое множество художников, готовых убить, лишь бы получить такую возможность. А вам это преподносится на блюдечке.

— Вот и отдайте ее им! — Она вскочила и снова принялась расхаживать взад-вперед. — Выставка — этого еще не хватало! Это мои личные работы, я рисовала их для своего удовольствия, а не для того, чтобы на них таращились незнакомые мне люди!

Он со скучающим видом откинулся на спинку дивана.

— Вы, между прочим, никого не обманете таким своим поведением. Делая вид, что этого не хотите.

— Разумеется, я этого не хочу! А если бы и хотела, то не смогла бы! Леди Армстронг участвует в художественной выставке, в то время как ее муж сражается с немцами! Что обо мне скажут люди?

Она остановилась у окна, глядя на снег.

Он подошел к ней и стал сзади очень близко, вплотную.

— Вы сейчас говорите про того самого мужа, который вас не любит?

— Это не имеет значения. Мне по-прежнему нужно помнить о моем положении и репутации.

— Это означает, что вам пришлось бы прожить в Дублине целую неделю.

— Немыслимо.

— Каждый вечер вы ходили бы в театр.

— Просто смешно.

— И питались бы в роскошных ресторанах… ну, в тех, которые уцелели после Восстания.

— Это в военное-то время! Какой дурной тон!

— Понятное дело, вы встретились бы со всеми литераторами.

— Я занимаюсь организацией нескольких распродаж для нужд войны в здании муниципалитета, у меня не будет времени.

— Всего одна неделя… Ах да! И выставку эту, вероятно, посетят такие люди, как Уильям Батлер Йейтс.

Наступило молчание.

— Так когда, вы говорите, должна состояться эта выставка?

Джонни представлял собой силу, перед которой было невозможно устоять, и в итоге он все-таки увел ее позировать для портрета. Пока он рисовал ее, она сидела, стараясь не засмеяться, когда он сыпал шутками, и не заплакать, когда мысли ее возвращались к Пирсу. В дальнейшем он постоянно уезжал в Дублин организовывать выставку, и Клара уже начала бояться этих периодов его отсутствия, когда она помимо своей воли вновь скатывалась к мыслям о своей несчастной жизни.

— У нас все готово, — неожиданно объявил Джонни в самом начале лета. — А вы готовы?

Затем она вдруг оказалась вместе с ним в поезде, который вез их в Дублин.

— Мне никогда не понять, каким образом вам удалось уговорить меня, — сказала она, глядя на него с укором.

Он весело подмигнул ей:

— Это было на удивление легко.