Живой Журнал. Публикации 2009

История про дауншифтеров XV

…Вот напарник твой Синдерюшкин, человек хлипкий, а Елпидифор Сергеич вполне. Ты какого года, Сергеич, а?

— Я многое вообще повидал. Ста-а-ренький я, девонька… Помню как в… ну не помню каком году эти… поляки приходили за мальчонкой прятанным. Я и говорю им — геть, псы. Ну так дворня поляков избила до полусмерти, а я мальчонке говорю — вылезай, Миша, да не реви так, дурачок, тебе ить царём быти. Фамилия его простая така была… Ромашин… Ромин… Нет, не помню…

— Тьфу, пропасть, издевается, — разочарованно развёл руками О.Рудаков.

Елпидифор Сергеевич, меж тем, негромко рассказывал о своих странствиях, по сравнению с которыми его путешествие на корабле "Волголес" было увеселительной прогулкой.

А был он в странных краях, где могильные плиты имеют письмена на оборотной стороне камня — чтобы мёртвые не забыли, кем они были при жизни. Где все имеют по две души — одна остаётся с телом, а другая взлетает ввысь, где местные чичероне — суть крестьяне, которым просто нужно продать свой мешок волшебной травы — вот они и заговаривают зубы, словно торговцы на базаре… И вот, продираясь сквозь ткань рассказа Елпидифора Сергеевича, эти неизвестные люди орали о прошлом, словно продавая инжир и финики — норовя сбавить на него цену, и не откусит Анубис их унылые квадратные яйца. Были там бог Трав и бог Птах, бог плодородия с двумя хренами и собственным влагалищем и много других богов, что черепками лезли из придорожной пыли. Судить по этим рассказам чичероне об их предках было всё одно, что судить по изображениям Будды о величине ушей его современников, но Елпидифор Сергеевич выказывал какие-то невероятные знания об этих странах, и я ему верил. Верил, и что школьницы там имеют большие рты и похожи на лягушек. Верил, и что все эти страны утомительно пахнут керосином (я даже чувствовал этот запах, несущийся над столом) — керосином тянуло из окна дома в чужом государстве, и я ощущал, как керосином пахнут мягкие, и похожие на старые простыни рваные деньги, керосином несёт из сливного бачка обшарпанной гостиницы, и цветы воняют керосином, я видел, как в дешёвых харчевнях вместо соли стоит на столе жестянка с керосином. В магазине для детей там продают плюшевую самку каракурта, деньги меряют на ливры.

Я, вслед за Елпидифором Сергеевичем, всматривался в скорбные, искажённые лица, руки, вывернутые в запястьях, блеск одиночного зуба в чёрной массе праха.

Субботний вечер катился прочь, превращаясь в тревожную весеннюю ночь, когда из черноты форточки дышит пробуждающийся асфальт, и, зеленеют, пробуждаясь от зимнего сна, заборы.

— Попрощаемся, — сказал, наконец, хозяин.

— Попрощаемся? — не понял я.

— Мы прощаемся с Анной. Ты-то не дёргайся, торопиться некуда — здесь и заночуем.

— Как? Зачем?

— А она уезжает в Ленинград.

— То есть как — в Ленинград? — опешил я. Это было решительно невозможно.

— Ну не в Ленинград, так в Петербург. Легче тебе что ли?

Мне было совсем не легче, и я забормотал:

— А вдруг, увидев вас, я начну страдать, ведь вы уедете в этот город на болотах, там ведь дома падают, там всякие ужасы, бандитский ведь город, блокадный, страшный, там тайны петербургские, неточка незванова с макаром девушкиным, там всадник скачет и кораблик несётся. Страшно. Вы только не плачьте. Мне неприятно думать, что вы можете плакать. Не по этому поводу, конечно, а так просто. Есть случаи, когда очень нехорошо думать, что твой собеседник может плакать — неважно по какому поводу. Это нарушает правильность мира, мира, в котором ты живёшь, будто муравей в будильнике, среди огромных шестерёнок. И вдруг ты понимаешь, что будильник сбоит — в шестерёнке нет зубчика, и оттого всё наперекосяк.

Но было поздно.

К тому же я понял, что говорил всё это шёпотом.

_{Сообщите, пожалуйста, об обнаруженных ошибках и опечатках.}

Извините, если кого обидел.

02 апреля 2009