Чорт его знает, как меняется понятие приличия. Меня как-то спрашивали, что такое рассказ "пра сабачку" — спрашивали несколько раз и я прилежно пояснял этот мем. Но время сейчас другое, более защищённое, как ни странно, иронией.

Вот Вертинский — которого я тут слушал подряд несколько часов в дороге. Это просто безумие какое-то, как это ужасно.

При этом Вертинский существовал для нас как бы в разных, отдельных друг от друга ипостасях: символ разрешённого аристократизма, что печалится от того, что в Елисеевском нет вестфальской ветчины, и исполнитель "аристократических" ролей в кино, и автор особых песен, что стали одним из источников русского шансона.

Так вот, у Вертинского есть такая песня "Безноженька" — это вам не "Сабачка", написанная дилетантом-любителем. Это такой концентрат жеманного уныния, которому учится и учиться:


Ночью на кладбище строгое

Чуть только месяц взойдет,

Крошка — малютка безногая

Пыльной дорогой ползет.

Днем по канавкам валяется,

Что-то тихонько скулит,

Ночью в траву забивается

И меж могилками спит.

Старой забытой дороженькой

Между мохнатых могил

Добрый и ласковый Боженька

Нынче во сне приходил…

Ноги большие и новые

Ей принести обещал,

А колокольцы лиловые

Тихо звенели хорал…

Боженька, ласковый Боженька,

Ну, что тебе стоит к весне

Глупой и малой безноженке

Ноги приделать во сне.


Это, конечно, прелесть, что такое, милая Соня. (Хотя понятно, что в шестнадцатом году под эту песню плакали больше, чем сейчас (и сейчас плачут) — время такое было. Но про то, как прорастает ирония я уже сказал). Расспросить бы об этом Томашевского, но Томашевский умер давно, лет двенадцать назад и я сам гроб нёс. Всё это печально.


Извините, если кого обидел.


08 августа 2009

Загрузка...