Живой Журнал. Публикации 2009

История из старых запасов: "Слово об агенте влияния"

Я вот лучше расскажу про одного олигарха, который нынче шьёт варежки в специальном месте. Вернее, даже не про него, а про то, как я учился на агента влияния в его секретном лагере. Мне жутко понравилось учиться на агента влияния, потому что всех вывезли в лес, кормили как на убой, а автомат разбирать-собирать мне вовсе не впервой.

Когда дождь был, нас строили в холле пансионата, как вёдро — на плацу (он там был замаскирован под футбольное поле). На занятиях по взрывному делу я откровенно филонил, так как приехал со всем своим. А вот радиодело мне очень даже понравилось — я с детства к нему страсть имел.

Много там мне чего рассказали, между прочим. Про то, например, что "мы" всё время сравниваем "нас" с "ними", причём "они" в этом сравнении — разные. И вот "мы" знаем, что не получится, "мы" готовы к тому, что не получится, "мы" даже уже верим истово, что не получится "Курск", или там "Норд-Ост" или там "Беслан" или вовсе вертолёт с сотней человек внутри собьют. Тогда все обсуждали сбитый вертолёт, а потом, разумеется, его забыли. Спроси кого про вертолёт — не скажут ничего. Только под ноги плюнут.

Потом мне рассказывали про предпринимательство, приватизацию и перераспределение рисков. Говорили мне про рассеянную санкцию в обществе, что направлена против предпринимательства. А потом про Моисеев парадокс — о том, что не те, что вышли в путь, доходят до цели. Был там замечательный лектор, что говорил: "Хочется, сняв штаны, бежать за комсомолом". "Сняв" и "задрав" мешались, фрейдовщина сгущалась из воздуха, указывая на происхождение воротил бизнеса.

Обсуждали, что такое "честный" политик" и что такое "бескомпромиссный"

В стране тогда было довольно угрюмо, и из экономических причин, равно как из причин политических поубивали массу народа. Поэтому я ходил в бар, и выпивал под телевизор. А ведь что должно поставить по ТВ государство в такой момент? Оказалось, что только фильмы про войну, хорошие фильмы про войну. В баре показывали "Аты-баты, шли солдаты…" Под это можно было пить водку, и я понимал, что добром это для меня не кончится.

А потом уже говорили про другое: про то, как на катере уехал президент Ельцин к такой-то матери, а писатель Астафьев стоял и махал ему в след, приговаривая: "Настоящий мужик", и тем самым дескать, выдал он ему мандат на выборы. И вот оттого толокся в ступах голов новый вариант отношений поэта и Власти. У Пушкина был Николай I, а у Горького — Сталин, а у Солженицына — Хрущёв, и вот Солженицын думал, что его повезут к Политбюро, когда ему в камеру приносят новый пиджак. А его просто собираются высылать. Потом мы плавно переехали к двум употреблениям слова "народ" — как все жители или как все жители, кроме власти, и к тому, что старец Григорий Распутин занимал при дворе место Толстого и к тому, что Горький давно похож на Гудвина, великого и ужасного тем, что о нём знают, но никто не читает, точно так же как Гудвина не видели.

Некоторые будущие агенты влияния, впрочем, говорили тишком, что всё дело в том, что либералы начали уничтожать советский уклад жизни, и они уничтожали его с теми же ужимками и теми же приёмами, что и комиссары в начале двадцатого века уничтожали прежний режим. Тогда нужно было ещё взорвать церкви. Теперь и этого не понадобилось — теперь подлежали уничтожению только жизненные обряды, главным среди которых был принцип распределения.

Потом, точно так же, как их предшественники продавали за бугор церковные ценности, они начали продавать оборонные секреты и совать в переплавку годные железяки, а так же всё то, что можно было бы выковырять из земли. На самом деле люди ничем не отличаются, и все и всегда думали, что ещё чуть-чуть и всё будет хорошо, не всем хорошо, а просто — будет правильно. И, всегда хотели как лучше, а получилось как всегда.

Впрочем, более всего всех занимал давний схоластический спор — что лучше, сгореть как полено в печке гитлеровского лагеря уничтожения, или вмерзнуть навеки в вечную мерзлоту лагеря сталинского. Про диктатуру совести мне уже много чего наговорили, да я и сам повидал, и она была для меня таким дантовским обманом доверившихся, а мифология закона — обманом недоверившихся. По мне, конечно, первое было чуть более отвратительно, а задумаешься — так равно. Я и закону не очень верил да и совести — ни своей, да и тем более чужой, не доверял.

Больше всего, впрочем, мне понравился старичок, парашютный инструктор. Он говорил: "Делать что-то быстро, это значит делать медленные движения без больших перерывов между ними". О, это был тот ещё старичок, он вывозил в своё время детей-диверсантов в швейцарские Альпы на У-2. Тогда перед прыжком сначала надо было вылезти на крыло, и были случаи, когда торопливый парашютист куполом цеплялся за хвост самолёта.

Я долго сохранял умное лицо, крепился. Да слаб человек.

Под конец я напился, рванул рубаху на груди и все увидели, что на груди у меня "Никто, кроме нас" написано, а на плече нарисовано, как синеватый хуй спускается на парашюте. А как запел я "От героев былых времён не осталось порой имён. Те, кто приняли смертный бой, стали просто землей и травой"… — так на меня все косо и посмотрели. Сразу стало ясно, что не получилось из меня агента влияния.

Перелез я, от греха подальше, через забор и дал дёру. Благо места были знакомые — там у меня дача рядом.

лучший подарок автору — указание на замеченные ошибки и опечатки

Извините, если кого обидел.

20 ноября 2009