Живой Журнал. Публикации 2009

История из старых запасов: "Слово об экспатах"

Мы пошли в зимний поход с экспатами.

Экспаты — были людьми странной зарубежной национальности, что не имеют постоянного пристанища и живут в московских офисах.

В метро, прежде экспатов, я увидел Жида Ваську в дурацкой шапочке и Хомяка в белоснежном пушистом ватнике. Мы сочли запасы — у меня была большая армейская фляжка, Васька припас бутылку, заткнутую газетой, а Хомяк прикупил изысканную настойку одеколона на фуа-гра в изящном флакончике.

— Зря ты оделся в белое, — сказал я, когда мы сняли пробу.

— Ничего, — ответил Хомяк. — Белый цвет, кстати, известный символ траура.

Он вообще у нас жутко догадливый. Правда, одна канадская старуха смекнула что к чему, и отказалась идти в лес. Она потопталась у платформы, да и уехала обратно — спаслась, одним словом.

Вскоре южный кореец, который руководил путешествием, поскользнулся и стукнулся головой о какой-то металлический швеллер, которые у нас обычно торчат на обочинах лесных тропинок. Он залился кровью, и две американки бросились промокать её гигиеническими прокладками. Южного Корейца перевязали, и он стал похож на Корейца Северного, пострадавшего в боях на 38-ой параллели.

Интереснее всего, что Кореец от всего этого повредился внутренностью своей головы, и пошёл по лесу зигзагами, постоянно меняя направление. Время от времени он ложился на снег и смотрел в холодное московское небо, а потом опять рыскал по лесу как заяц.

Нам-то было всё равно — мы смотрели на хмурый лес и чёрные ветки кустарника. Экспаты в ярких куртках были похожи на кисть рябины в этой белизне.

Потом сломал ногу наш француз. Он свалился в овраг, и был теперь похож на карася в сметане, которого один романист сравнил с дохлыми наполеоновскими кирасирами образца 1812 года.

Я философски сказал, что французам редко везло под Москвой. Хомяк и Жид Васька со мной согласились, и мы выпили — я из фляжки, Васька из бутылки, а Хомяк из изящного флакончика. Мы решили, что француз замёрзнет достаточно быстро, и мучения его сами собой прекратятся.

Лес был чудесен — снег лежал на еловых лапах, им была укутана каждая веточка, и сама Россия, казалось, проступала в этом зимнем великолепии.

Внезапно мы зашли в болото. В болоте тут же утонул наш австралиец.

Мы начали смотреть, как он пускает пузыри и гонит волну. Австралиец смешно шевелил лапами — как кенгуру. Надо сказать, что он изрядно испортил вид заболоченной поляны — девственно чистый снег обезобразился чёрной полыньёй, и повсюду летели грязные брызги.

Мы отвернулись и выпили — я из своей фляжки, Васька из бутылки, а Хомяк из изящного флакончика.

Южный кореец окончательно куда-то потерялся, и мы побрели по снежной целине в арьергарде поредевшей колонны экспатов.

Перед нами открылся вид на гигантский забор, посредине которого была проделана дырка. Экспаты, будто цепочка муравьёв, втянулись в неё. Тут я увидел что-то знакомое в этом заборе.

— Знаешь, Хомячок, — сказал я. — а ведь это Полк ракетного прикрытия нашей столицы Первой особой армии ПВО страны. Мои спутники понимающе закивали и мы выпили, поменявшись напитками.

Экспаты весело валили по тропинке, щёлкая фотоаппаратами. Прямо перед ними стоял памятник ракете. Ракета была довольно высокая и стояла на стартовом столе, но приваренная к нему в нескольких местах намертво, чтобы не улетела.

Внезапно впереди кто-то заголосил, и ахнул выстрел.

Мы залегли за голубыми и светло-зелёными, похожими на сигарницы, контейнерами уже современных, годных к пуску ракет. Выстрелы умножились, как и крики.

— Зря это они так. Не нужно было им сюда ходить — сказал Васька, доставая из рюкзака мою фляжку. Я вынул из кармана его бутылку и сделал глоток. Хомяк понюхал свой флакончик, но пить не стал.

— Интересно, — сказал я в пространство, — охрана пленных будет брать?

— Да всё равно, часовым едино отпуск дадут, — рассудил Хомяк. — А больше им ничего не надо.

— Тяжело жить на чужбине, — поддержал я разговор. — Не ехал бы ты, Васька в Италию. На хрен тебе это надо, там снега вовсе нет — а у нас, смотри, какая прелесть. Надо на Родине жить.

Впереди заработал пулемёт, и пули как горох застучали по нашим контейнерам. Выждав, Васька высунулся и осмотрел поле битвы.

— Жаль, — заметил он — аргентинка мне даже нравилась.

— Подруга у неё поинтереснее будет, — ответил Хомяк.

— Подруги не вижу.

Мы ещё раз обменялись сосудами, и отряхнувшись, пошли дальше. Кровавый след уходил в сторону забора, но никакого движения не наблюдалось. Мы вышли в лес с другой стороны воинской части, аккуратно прикрыв дверцу со звездой.

Темнело. Дорога катилась под уклон, и там, вдали слышался вой и рык вечерней электрички.

Вдруг из кустов на нас выскочил один из наших спутников, большой рыжий немец и кинулся нам в ноги. Мы похлопали его по плечам, подняли и попытались дать водки. Он был совершенно цел, только всё время трясся и дёргал головой. Немец почему-то отказался от водки, и мы потрусили к станции вчетвером.

Платформа была горбата от наледи и слипшегося снега. Мы прыгали по ней как волейболисты. Потом Хомяк лупил себя ладонями по коленкам, я набил трубку, а Васька сразу вытащил из-за пазухи флакончик с настойкой на фуа-гра. Он отхлебнул, и глаза его выпучились, как у варёного рака. Мы оглянулись на немца — ему было всё равно.

— Знаете, немцам под Москвой тоже не везло, — сказал я друзьям, и со мной все согласились. Ведь я слыл знатоком военной истории.

Вымахнул из-за поворота прожектор, засвистели вагоны, скрипнули тормоза.

Мы полезли в тамбур.

Наш немец замешкался, нелепо взмахнул руками, и провалился в щель между вагоном и платформой. Двери сошлись, поезд дёрнулся и стал набирать ход. Внизу что-то чавкнуло, но скоро мир вокруг нас наполнился стуком колёс, теплом электрических печей под сиденьями, и дорожными разговорами.

— А всё-таки подруга у этой аргентинки была очень даже ничего, — вздохнул Хомяк.

— То тебя на глистов тянет, то на свинок — не разберёшь, — ответили мы Хомяку, а потом снова выпили — я остатки настойки, Хомяк — водку из бутылки, а Жид Васька опустошил мою фляжку. Он с недоверием посмотрел в её чёрное нутро долгим обиженным взглядом. Пробочка на цепочке моталась у его щеки.

— Да, — сказал он печально. — Кончилось. Кстати, мой папа зовёт нас в следующее воскресенье в поход на лыжах. Иностранцы какие-то будут. Девушки…

Мы согласились, что надо, конечно, съездить.

Иностранцы очень интересный народ. Такие забавные, приятные люди.

Только часто не умеют себя поставить в чужой стране. И прозвище у них какое-то дурацкое — "экспаты".

лучший подарок автору — указание на замеченные ошибки и опечатки

Извините, если кого обидел.

18 октября 2009