И восстанет мгла. Восьмидесятые

Глава 15

После того случая в лесу бабушка как-то по-особому прониклась к внучку и стала охотнее уделять ему время. Она часто брала его с собой по грибы и неторопливо раскрывала все премудрости дошлого грибника.

Вскорости Алеша безошибочно определял, который неприметный бугорок, когда расшвыряешь сучковатой веткой давно опавшие, взопревшие буро-золотистые листья, скрывает замечательный белый гриб и какого размера белый в еду уже не годится, где искать сыроежки, волнушки, подберезовики и подосиновики, на каких полянках у гнилых пеньков повстречаешь забавные морковно-оранжевые лисички, чем хороша дубрава за домом и почему дубовик — царский гриб.

Тонкости разоблачения ядовитых грибов — коварных поганцев, что частенько злонамеренно притворялись съедобными — мальчик постигал на практике. Когда по вечерам, возвращаясь со стадом, пастухи приносили лукошко, собранное по дороге, за что их бабушка потчевала рюмашкой «беленькой», тот получал задание: «Постели газетку под лампочкой, выпростай на нее корзинку и отбери добрые вот в это ведерко… Мама придет в воскресенье — будет им от тебя подарочек».

Первое время баба Маня проверяла работу внука, но потом перестала — признала, поняла, что в грибах он разбираться научился.

Всякий гриб был для него солдатиком отличного рода войск — с отличным от других обмундированием, амуницией и оружием. И вычислить вражеского шпиона, подло норовившего втереться между своими бойцами, было совсем нетрудно: затесавшихся несъедобных лазутчиков изобличали одна-две неброские, но ясные детали.

Отправляясь с внуком в лес, бабушка старалась сманить какого-нибудь из поджарых деревенских псов, лениво валявшихся у обочины в ожидании редкого развлечения. Это было несложно: внушавший доверие волкодав получал авансом ломоть старого, заветренного пшенника на топленом масле либо мозговую кость со щей, после чего то ли из благодарности, то ли из своекорыстных побуждений с готовностью сопровождал их, бегая взад-вперед, сосредоточенно вынюхивая что-то в опавшей прелой листве и под корягами, грозно порыкивая в жесткие, кожистые листья папоротника, с треском и хрустом сухих веток продираясь сквозь кустарник.

Во время перекуса охранник получал заслуженную долю съестного.

Выгода от таких прогулок была обоюдной. Хвостатый приятель возвращался в деревню сытый и полный впечатлений. Бабушка говорила, будто все клещи, что караулят на цепких ветках кустов и в высокой траве, присосутся к неугомонному компаньону и не тронут их, да и волк издалека почует собачий запах и не рискнет за белого дня напасть на грибников.

Она была права. Алеша никогда больше не видел в лесу желтых, фосфоресцирующих глаз, а по возвращении домой, обследовав шерсть самоотверженного друга, всегда находил в ней с дюжину красно-коричневых, как спелая вишня, раздувшихся от собачьей крови клещей за ушами и на лапах, у высоко расположенного пятого коготка.

Баба Маня научила внука, как правильно осторожно извлекать кровопийц, чтобы головка не оставалась под кожей, и мальчик мстительно давил их подошвами сандалий. Псы терпеливо и, казалось, благодарно переносили процедуру.

К исходу лета Алеша настолько вернул доверие бабушки, что снова один ходил в тенистый дубняк на склоне холма за огородом, чтобы набрать зрелых, гнедобурых желудей для живших в сарае справных кабанчиков, обожавших эти хрустящие орешки на десерт. Мысли о том, чтобы углубиться дальше в темневшую впереди чащу, у него уже не возникало, да и незачем это было — дубы росли по краю леса, там, где было много солнца.

Подчас в придачу к полному мешку желудей внучек приносил домой и несколько пузатых боровиков с матово-коньячными шляпками — «вот умничка, вечереть ими будем, зажарим щас с картошечкой». Тогда на ужин он получал полную тарелку кушанья с королевской кухни и вечером уходил спать сытым и довольным собой искушенным кормильцем.

Алеше не нравилось спать в доме бабушки. Пропахшая нафталином передняя, где время остановилось со смертью мужа, предназначалась для гостей — бабушка туда почти не заходила и спала в задней, на полатях. Старинный деревянный комод с тяжелыми, широкими выдвижными ящиками, заполненными отрезами каких-то тканей, мотками пряжи и сто лет назад глаженной, залежалой одеждой, переложенной мешочками с тем самым нафталином, заставленный сверху пожелтевшими фотокарточками в металлических рамках и стеклянными вазами с искусственными цветами, его ровесник-диван с высокой гнутой спинкой и пыльным цветастым покрывалом, аляпистые разномастные узкие половики, необычная круглая, обитая кожухом из темного металла галанка, толстенной колонной подпиравшая потолок, что отроду не топилась — хватало жара печи в задней комнате.

Чудной бархатисто-плюшевый ковер-гобелен на стене буколически изображал не совсем одетого младого мужчину пастушеской наружности со свирелью в руках, что полулежа играл незатейливую мелодию двум красивым женщинам в античных пурпурных хитонах, с живым, возможно, чуть плотоядным улыбчивым интересом на него посматривавшим. Группа удобно расположилась под старым раскидистым древом на берегу озера и совершенно не мешала оленям и ланям, мирно предававшимся невдалеке своим нехитрым парнокопытным заботам.

Под ковром у стены стояла заправленная металлическая койка-полуторка с неимоверным числом громоздившихся друг на друге перин, так что целое зыбкое сооружение было высотой вровень с бабушкой. Та каждый вечер обеими руками помогала внучку вскарабкаться на самую вершину, где он проваливался в мякоть пуховых подушек, в духоту плотных стеганых одеял и долго, допоздна не мог уснуть от жары и клопов. Окна в доме никогда не открывались — даже форточки прикипели к рамам, но заедавшего гнуса, назойливо зудевших под ухом докучливых комаров, ночью все равно хватало.