И восстанет мгла. Ввосьмидесятые

Глава 23

С приближением зимы мама Алеши забеспокоилась, что запаса дров в поленницах в сарае не хватит на две галанки и недавно поставленную во дворе, метрах в пяти-шести от дома, баню.

Новая баня пахла сосновой смолой, меж ровными венцами выглядывал не сухой, крошащийся мох, как в конюшне — кудрявилась добротная волосистая пакля, узкое оконце было плотно пригнано к пазам, низенькая дверь была обита снаружи, для тепла, старым войлочным одеялом, и острия гвоздей опасно торчали с внутренней стороны, как в воротах средневекового замка, оттого следовало очень осторожно открывать ее изнутри.

Темный предбанник из березового теса стал местом стоянки для велосипеда. На вбитых в бревна и чуть загнутых кверху «ставках» висели ножовки, двуручная пила с широкой разводкой зубьев, узкий металлический рубанок, старые камеры и покрышки. В ящиках на полу лежали топоры разных размеров и молотки, валялись гаечные ключи и россыпи саморезов и гвоздей, рядом стояли стеклянные бутылки с бензином, заткнутые тряпичными шпунтами — не совсем годные соседи для банной печки. В углу поместилась и на днях купленная стиральная машинка — плюгавый оцинкованный бак с мотором — сбывшаяся давняя мечта Надежды.

Алеша принял посильное участие в строительстве, перетаскав на чердак бессчетное число ведер с древесными опилками для изоляции и утепления через тесную дверку с фасада крутой крыши, крытой внахлест черной, лоснящейся липнущим к пальцам гудроном, толью.

Единственным недостатком бани, по мнению Панаровой, была галанка с вмазанным сбоку вместительным стальным кубом бака для горячей воды, ведер на двадцать. Галанку выложил Пегий — знаток многих не своих дел, видимо, лишь в общих чертах освоивший искусство печника. Кирпичные стенки были кривоваты, трубу повело на сторону, поддув был не ахти, тяга слабовата, оттого при топке печурка чадила. Бак нагревался долго, и нужно было сжечь три-четыре охапки дров, чтобы вода в нем загудела, застучала, забарабанила и начала редко, несмело побулькивать.

— Теперь машины две на год надо; столько жечь — денег не напасешься, — сетовала Алешина мама. — Вон, у Лизки дома котел газовый поставили, ванную, трубы и батареи по всем комнатам провели — красота! Дровами баню только протапливают раз в неделю. А так — вечером захотел искупаться, колонку включил — и в ванной кипяток сразу пошел. Живут же люди, — вздохнула она, укоризненно глядя на супруга, лежавшего перед телевизором с книжкой в руках. — А мы все на дровах да на газовом баллоне на кухне.

— Ты в своей Пелагеевке по-другому, что ль, жила? — не отрывая взгляда от страниц, равнодушно заметил Панаров. — По-черному вечно топили и речной водой полоскались.

— А вы-то, голь! — чуть не спрыгнув с дивана, горячо возмутилась уязвленная Надежда. — За всю жизнь своей бани не поставили! В общую как ходили, так и ходят. Я не собираюсь жить так, как жили! Надо жить так, как сейчас люди живут, а не прозябать… В новом году газ начнут вести, будь добр — четыре сотни только на отвод трубы, плюс на разрешения, на горелки в каждую галанку — ищи, где хочешь… Кто у нас мужик в семье? Я или ты?

Панаров неохотно вспомнил про коммерческое предложение Фролина почти двухгодичной давности. Брать в долг было не по душе — да и кто даст такую сумму? А заработать даже в горячем цеху было непросто.

Бортовой леспромхозовский «Урал» вскорости привез целый кузов ладных двухметровых березовых, сосновых, осиновых и дубовых бревен, лесорубы быстро и весело покидали их грудой у палисадника, заполучили законный флакон и уехали.

Панарова выписывала по льготной цене несколько машин дров за год: себе, сестрицам, свекрови и матери до ее отъезда с Чеканом. Знала, что некоторые конторские наживаются, зарабатывают на перепродаже, но весь положенный лимит она использовала на многочисленных родственников, лишь подчас тишком сетуя под нос: «Получают, как само собой… Хоть бы коробку конфет кто подарил».

Ни шоколадных конфет, ни хрустальных конфетниц Надежде не даровали. Старшая дочь в семье должна заботиться о младших и родителям в старости помогать. Уклад патриархальной деревенской жизни в Пелагеевке переносился на сбивавший с пути город, на житье городское с его разными возможностями, потребностями и средствами к их удовлетворению.

Поставив свою баню, семья Панаровых поднялась в глазах соседей и знакомых — к ним теперь можно было напроситься на помывку в субботу вечером. Баня остывала медленно, вплоть до утра — жара углей дубовых дров хватало, и можно было париться хоть всю ночь напролет.

Особенно Алеша любил, когда в гости заодно со своей матерью, бабой Шурой, приходила юная соседка тетя Тома — темноволосая, черноглазая татарка лет семнадцати, яркая, свежая и жизнерадостная, вечно подтрунивавшая над робевшим перед ней влюбленным.

У бабы Шуры, рано овдовевшей несловоохотливой морщинистой женщины лет пятидесяти, круглый год повязанной с подбородком в бессменный теплый бахромчатый платок, было двое сыновей — оба промышляли на вахтах где-то на северах, добывая родине то ли нефть, то ли газ. Старшего из них Алеша видел разок-другой. Будь неженатый либо разведенный, он бывал у матери наездами, всегда один, и от души щедро баловал любимицу-Томку.

В последний приезд из тундры привез ей огромный двухкассетный стереомагнитофон «Сони», ни в какое сравнение не шедший с допотопным катушечником Алешиного отца. Два дня светящийся морем разноцветных огоньков японский монстр красовался и играл незнакомую зарубежную музыку в доме Панаровых — вахтовик нашел достойную компанию «на выпивон» в лице крепкого, широкоплечего соседа.

Баба Шура с Томкой чинно восседали за накрытым столом; Панаровы пригласили и Козляевых. Мудреное татарское имя приезжего на побывку никто не помнил, все его кликали Витьком, как он сам с готовностью представлялся русским. Мало кто из татар в общении не предпочитал откликаться на невзыскательное, неброское имя взамен вычурного настоящего, нареченного муллой словно в шутку или из скрытой неприязни к родителям.

— Вот ты, Витек, че ты поперся на этот север? — испив за встречу первую рюмку и не совсем любезно, по-простому, по-соседски, завязал застольную беседу Анатолий. — Там же зеки одни, холода, ни солнца, ни зелени…

— Тольк, да я там за месяц срубаю, как ты здесь за полгода в горячем, — с по-восточному мудрой раскосой усмешкой ответствовал тот. — Плюс северный стаж для пенсии, путевка на море раз в год, снабжение, техника, шмотки иноземные… Тамарку вон королевой одеваю.

Сестра томно опустила долу согдийские миндалевидные очи с длинными ресницами и лукаво улыбнулась, грациозно покачивая стройной, точеной ножкой под столом. Все это подмечал Алеша, рассеяно играя в солдатики на полу в другом конце комнаты.

— Ну, а здоровье? У вас же там до сорока-то не доживают, — вызывающе дернул носатой головой Козляев. — Или печень отказывает, или туберкулез… Ты вон тоже покашливаешь.

— Это меня на буровой немножко продуло перед отъездом — оклемаюсь, — беспечно тряхнул Витек черными кудрявыми волосами, разливая водку по стаканам. — А не пить там нельзя — быстро с катушек слетишь.

Мужчины снова чокнулись, выпили и задышали ноздрями на закуску на вилках. Вечно голодный Семен с жадностью наворачивал за двоих, Анатолий с неохотой изредка поддевал и забрасывал в рот что-нибудь, не глядя, лишь заметив на себе пристальный взор жены, Витек почти не прикасался к еде, лишь пил.

— Я там тоже не навечно. Вот Томку замуж выдам, стаж выработаю, на дом скоплю и в Крым уеду, виноградник разводить, — мечтательно потянулся он за столом, заново протягивая руку за бутылкой. — Там наши предки раньше жили… Хочешь, Томка, замуж за богатого? — неожиданно обратился он к сестре.

— Перестань, Витя, не смущай девочку, — робко подала голос баба Шура. — Рано ей — только школу заканчивает. Учиться дальше надо.

— Замуж не хочу. Я в Москву хочу, — дерзновенно блеснула угольками глаз строптивая сестрица.

— А чего ты там не видала? — удивленно и недовольно поинтересовался брат. — Там мужиков-то нет — дохляки одни да комсомольцы голозадые — педики через одного.

— Я актрисой хочу стать, в кино сниматься, — потупив взор и внутренне решившись, тихо известила Томка.

— Ага, наглазелась, значит, в зеркало! — захохотал, потирая ладони, Виктор. — Ты много татарок в актрисах видела?.. Они ж бляди все, эти актрисульки!

— Витенька, ну перестань! — опять взмолилась баба Шура. — Здесь дети — Алеша вон слушает.

— Вот Алешка вырастет — я Томку за него отдам, — огласил вдруг, как о давно решенном вопросе, ее сын. — Пойдешь, Томка?

— За Алешу?.. Конечно, пойду, — пристально глядя на раскрасневшегося от замешательства мальчика, с таинственно заигравшей на губах улыбкой ответила девушка. — Я не спешу, обожду, пока он подрастет.

— Она уж старухой будет беззубой, когда Алешка вырастет, — с присущим ей чувством такта вставила Козляева.

— Какая же старуха? — возмутилась баба Шура. — На десять лет разнятся всего.

— Не десять, а одиннадцать, — не сдавалась педантичная в вопросах бабьего века Тонька. — Ей уж через год рожать будет пора.

— Вот вы и рожайте через год! — молнией вспыхнула Томка. — А в столице и татарки могут быть актрисами. Я туда и маму заберу. И Алешу… Да, Алеша?.. Поедешь со мной?

Застеснявшийся ребенок посчитал за лучшее молча ретироваться в другую комнату под смех взрослых, бросив отряд солдатиков на милость неприятеля…

Никогда впредь после этого застолья не видел Алеша дядю Витю с севера. Баба Шура стойко переносила постигшее ее горе-кручину, молча, без слез бедовала. Недолго по возвращении в Сибирь сын погиб на буровой. Случилась какая-то авария со взрывом, тело не нашли либо не смогли опознать, чтобы привезти несчастной матери.

Алеше запала в голову блажь, зароненная взрослыми шутливая мысль о женитьбе на ослепительной тете Томе — он грезил поскорее вырасти и стать взрослым. Мальчик старался не подавать виду, что рад ее приходу, с махровыми полотенцами в руках, в коротком цветастом бязевом халатике, из-под которого выглядывали ровные загорелые бедра, что так хотелось потрогать. Как-то раз он даже осторожно заглянул снаружи в темное оконце бани, но успел разглядеть лишь чью-то руку, спешно задернувшую занавеску, — Тамара всегда мылась вдвоем с матерью.

— Мам, а когда я вырасту, я правда смогу пожениться на тете Томе? — словно бы ненароком, вроде даже к месту в разговоре на кухне, вопросил он однажды свою маму.

— Нет, конечно! Зачем тебе старуха? — рассмеялась та, потрепав ему волосы на макушке. — Ты себе молодую найдешь.

— Она не старуха, она молодая и красивая, — непокорно впервые вступился за любовь мальчик. — Как наша тетя Наташа, только не светлая, а черная.

— Я гляжу, ты на взрослых теть засматриваешься, — погрозила ему пальцем Надежда. — Вот, доходилась с тобой в общую баню… Рано тебе еще о женитьбе думать. Вначале школу окончи, в институт поступи. А вот там уж будешь себе невесту искать.

— А если тетя Тома меня будет ждать? — на всякий случай уточнил позицию мамы Алеша.

— Она уж внучат будет нянчить к тому времени, — уверенно предугадала та. — По глазам видно, что ей невтерпеж. Будто не татарка, а цыганка какая.

— Замуж невтерпеж? — переспросил забеспокоившийся жених.

— Замуж, замуж… Хватит на взрослые темы разговаривать, — решительно завершила дискуссию о своих видах на сноху Панарова. — Иди лучше проверь, как там Леночка — не проснулась?..