И восстанет мгла. Восьмидесятые

Глава 16

Пару раз за лето бабу Маню с Алешей навестили Коркуновы — средняя дочь Елизавета с мужем Борисом — на мотоцикле «Урал» с зеленой коляской.

Тетя Лиза считалась ему крестной матерью, хоть мальчик и не был крещен: Панаров-старший полагал церковь и все, что с ней связано, за пережиток темных времен. «Фейербах полтораста лет назад все, что надобно знать о христианстве, написал», — авторитетно утверждал он.

Мама Алеши в вопросах религии была осторожней и предпочла бы без лишнего шума — «на всякий случай» — окрестить детей.

— У всех знакомых ребятишки крещеные, и Лизка Владьку покрестила, только мы своих до сих пор в церковь не свозили, — не единожды казнила она мужа.

— Ты хоть раз библию-то в руках держала? — со смехом спрашивал тот. — О христианстве читала что-нибудь?.. На кой черт тебе все эти попы с позолотой, доски крашеные да свечки?

Очевидно, и в отрицании религии Алешин папа был ближе к протестантству, чем к православию.

— Он что, поедет туда кресты лобызать, заразу цеплять? — подходил Панаров к тому же вопросу иной раз уже с медицинской точки зрения. — Вырастет, захочет покреститься — покрестится, это его дело.

— У нас на работе даже беззаветные коммунисты своих детей потихоньку покрестили, — не сдаваясь, увещевала Алешина мама. — А им партия в церковь ходить запрещает… Не глупей тебя люди.

— Ну да, на земле себе рай отгрохали — не прочь и с небом подстраховаться, — иронично замечал непреклонный супруг. — Только зря эти ханжи думают, что потихоньку… Среди попов больше всего стукачей. Кому нужно — всё знают. Мне-то как раз бояться нечего, мог бы запросто и в церковь сходить… Но вот чище от того не стану, а скорей наоборот — испачкаться придется.

— А ты прям святой! — не выдержав строгих рамок академической дискуссии о религии, привычно перешла на личности Надежда. — За одни пьянки-гулянки твои надо бы тебя…

— Пьянками я лишь себе зло творю, — прервал ее Анатолий. — Живу тем, что сам себя поедаю. А они там других жрут, в первую очередь тех, кто поближе, в зоне досягаемости… Карабкаются наверх по головам ближних, что в трясину затаптывают…

— Они это ради детей, ради семьи делают, — обелила неблаговидные поступки других Алешина мама. — Выцарапывают от жизни… А ты детей своих не жрешь?

— Был один бог такой у греков и римлян, что насыщался годами, водился грех за ним… Я — нет, — Панаров упрямо вздернул голову с густыми жесткими волосами. — Я их будущего не лишаю, просто ничего навязывать в жизни не хочу. Даже церковь… Сами пусть выбирают.

— А много у них будет будущего и выбора? — не без сарказма над кристально чистой совестью мужа переспросила супруга. — Чтобы в институт поступить, в город переехать, тоже денег надо.

— У нас высшее образование бесплатное, — махнул тот рукой без особой, впрочем, уверенности. — Голова будет работать — поступят.

— А жить на что?.. Я-то уж знаю, как тяжело учиться, когда родители не помогают, — поддала себе сил картинами из собственного прошлого Панарова. — Стипендию получишь — половину за жилье отдашь, из одежды нужно что-то купить. Кроишь-кроишь копейки… А потом неделю до следующей выплаты — на хлебе да на луке репчатом… Так себе желудок и испохабила, — в ее голосе стеклом зазвенела жалость к себе юной. — Надо им хоть сберкнижки завести — будем с зарплаты каждый месяц отчислять, и в шестнадцать лет получат по тысяче рублей.

— Заведи… Я что — против? — волей-неволей согласился Алешин папа. — Сомневаюсь, правда, что прок от этого будет. О хрущевской реформе с «фантиками» в шестьдесят первом слышала сама, поди, от родителей…

— Ежели вообще не копить — хуже будет, — категорично подвела черту мама. — Надо делать то, что в твоих силах, а там — как жизнь сложится…

Так разговор, начинавшийся с таинств крещения, заканчивался вопросами, далекими от религии и онтологии бытия.

Как бы то ни было, тетя Лиза добросовестно исполняла роль названной крестной и регулярно дарила Алеше в дни рождения недешевые подарки, словно античная матерь Матута, баловавшая детей своих сестер.

Коркуновы давно трудились на «Маяке Октября», оба работали «на вредном», и достаток их семьи был выше, чем у Панаровых: большой дом в четыре комнаты с кухней и газовым обогревом, с котлом и трубами вдоль стен, своя баня, мотоцикл, плита с духовкой, стиральная машина, магнитофон, красивая мебель и посуда, масса дорогих игрушек у Владика — единственного ребенка в семье.

Пегий, малорослый, но жилистый муж Лизки, работящий деляга со вздыбленными волосами, будто клоками выгоревшими на солнце, слыл за почти непьющего, воздержанного — то есть выпивал лишь «по праздникам» в компании — и починял на досуге любую технику, был мастером на все руки и недурно тем подкалымливал по вечерам и в выходные.

Алеше его о год младший брат был не по душе: тот рос мальчиком избалованным, капризным, подчас впадавшим в истерику, чуть что не по его, к тому же страдал постыдным ночным недержанием. Зато игрушки у него были — высший класс, и Панаров вдоволь ими наслаждался, бывая с родителями в гостях у хлебосольной крестной.